Прибыл поезд. Люди стали выходить с шумом и гамом. Потом пассажиры, унося с собой чуждость далеких городов, покинули вокзал.
Я отошел к окну и стал просто так, без всякой цели смотреть на поезд и на приехавших в нем людей. Паровоз засвистел и зашипел, и в тяжкой темной ночи, напомнившей о монотонных шагах обутых в сапоги ног по слякотной проселочной дороге, ветер заныл и швырнул на землю тоску, украденную им у вечно странствующих облаков.
Чуждость неведомых городов разлилась по окнам вокзала и измотанных вагонов и поведала, что из них вынули душу — толпу пассажиров. Паровоз с несколькими грузовыми вагонами тихо и озабоченно заскользил по рельсам в дальнюю, укрытую ночью, даль. Паровоз не свистел, как будто стеснялся разбудить пустоту и тоску, которые висели над землей как туман.
Я провожал взглядом уходящий грузовой поезд, и мои глаза были прикованы к маленьким огонькам, которые в темноте блестели на паровозе.
Во мне пробудилась тоска по странствиям, желание уехать все равно куда.
Мои глаза все смотрели в даль, туда, где в ночной тьме исчезал поезд — огоньки становились все меньше, меньше и наконец вовсе погасли.
На вокзале почти никого не было. Две женщины с чемоданами и узлами дремали у стены. Я тоже уснул.
Назавтра, во время перерыва между вторым и третьим сеансом, мальчик принес мне письмо. Я открыл его. Всего два слова были написаны тонким, нежным почерком на листочке белой бумаги: «Здравствуй, милый».
Два слова, и ничего больше. Я стал искать среди посетителей кино ту бледную девушку. Мои глаза блуждали по залу, но я ее так и не увидел. Когда я, усталый, ушел из кинотеатра и уже медленно шагал по темной улице, мне навстречу вышла девушка с лучистыми глазами. Я вздрогнул и схватил ее за руку. Она рассмеялась мягким и звонким смехом, вырвалась из моих рук и исчезла. Долго, долго простоял я, не сходя с места, оцепеневший, пораженный, изумленный. Потом побежал назад и принялся искать бледную девушку. Я в возбуждении обошел несколько улиц, но нигде ее не нашел.
Кто она, эта таинственная, непонятная женщина, которая играет со мной? Чего она от меня хочет? В чем смысл письма, в чем смысл того, что она вышла мне навстречу, а потом рассмеялась мне в лицо? Я давно думал о ней, она не выходила у меня из головы — бледная девушка с большими, сострадательными глазами. Я начал думать, что она — неземное создание, не из нашего мира.
Я видел ее окутанной, как мантией, легким плащом, вокруг головы — сияние, а под ногами — никакой почвы, никакой земли, только воздух и пустота. Как сон, который никогда не прерывается, как греза, которая длится день и ночь, она заполонила мой мозг.
Мне хотелось спать, но я чувствовал, что встречу ее ночью, блуждающей по городу с лучистыми глазами, и я бродил по улицам до самого рассвета. Я вглядывался в каждого встреченного мной человека. До утренних сумерек я все думал о ней и видел ее в своих фантазиях. Один раз я увидел ее стоящей с раскинутыми руками, готовой обнять меня, в другой раз она стояла, задумавшись, суровая и гордая, глядя прямо на меня своими большими глазами.
И странно! По ее взгляду я видел, что ей ведомы все потаенные уголки одиночества, навалившегося тяжким грузом на мою душу.
Каждый вечер я искал ее среди посетителей кинотеатра и каждую ночь бродил по улицам, чтобы встретить ее. Но за несколько дней не получил от нее ни одного знака. Она исчезла.
Она измучила, измотала меня. Я искал ее каждый час, каждую минуту, но она не появлялась.
На шестой день работы в кино мальчик опять принес мне письмо.
— От нее! — я вскрикнул от радости, узнав почерк.
Дрожащей рукой я вскрыл конверт. Из него выпал листок.
Я стоял ошеломленный. Прошло несколько минут, прежде чем я смог прийти в себя.
«Дорогой мой!
Я видела тебя спящим на улице под дождем. Полночи простояла я у окна и смотрела, как ты, одинокий и милый, лежишь на улице, на каменной ступеньке, и спишь. Я видела твое усталое лицо, исхлестанное дождем и ветром. Я видела тебя бредущим, как призрак, как привидение, по улицам с афишей цирка Вангалли. В твоих глазах, в твоем лице и в твоих руках я увидела твою душу, твою честную душу! Я видела, как ты, словно бездомный пес, слоняешься по парку, закутавшись в поношенную солдатскую шинель; я видела, как ты хотел отдать свои последние деньги маленькой девочке, потому что ее детская наивность тронула твое сердце. Я шла за тобой по пятам. Я не спала две долгие ночи, не спала из-за тебя, бродяги! Я покинула свой богатый дом и скиталась по улицам — искала тебя. Я пошла к директору цирка узнать, где ты, и через него добралась до тебя. Твои слова, которые ты говорил в кино во время сеанса, ясно открыли мне твое исстрадавшееся, усталое сердце. Когда я слышу, как ты говоришь, мне кажется, что твоим голосом жалуются все бездомные; все, кто скитается по городам и плачет вместе с дождем, который идет над их головой. Разве ты не знаешь, что ты их голос? Разве ты не знаешь, что ты, только ты, их душа? Разве ты не знаешь, что твоя кровь — это ветер осени, когда мир больше не находит покоя?
Ты удивляешься, бродяга, тому, что я так странно пишу тебе. Я хочу, чтобы ты понял мои слова.
Я многое, многое должна понять в тебе. Быть может, столько же, сколько ты во мне! Я бы хотела увидеться с тобой, говорить с тобой, идти рядом с тобой. Сердце мое говорило мне: да, иди к нему, а рассудок говорил: нет, не ходи! И я послушалась рассудка.
Я несчастна, милый! Еще несчастнее тебя. У меня есть дом, добрые родители, богатство и все самое лучшее, но нет мне покоя. Мои ночи разорваны бессонницей, мои дни тяжелы мне. Я плачу о каждом одиноком человеке, о каждом голодном ребенке — обо всех, кто одинок.
Я больна, бродяга, моя душа тяжко больна. Перед моими глазами все время тянутся черные процессии, тащатся по темным дорогам толпы страдающих людей, изгнанных из нашего мира, не имеющих ни дома, ни покоя. Я знаю: быть может, когда-нибудь и я пойду в первом ряду такой процессии, пойду по большим дорогам с поникшей головой. Я молю Бога, чтобы смерть настигла меня не среди счастливых и сытых, а среди тех, кто повержен и обделен на этой земле.
Прощай, милый! Быть может, когда-нибудь мы увидимся вновь. Быть может, как-нибудь я еще раз приду к тебе.
Кто знает, что за дух живет в твоих словах!
Люба».
У меня на глазах выступили слезы. Письмо задрожало в моей руке.
Зазвенел звонок. Начинался первый сеанс. На экране Эдди Поло!
23Полночи я ходил по городу и размышлял о незнакомке. Я пытался еще раз увидеть ее в своем измученном мозгу. И я увидел ее. Лицо ее было еще бледнее, чем обычно, глаза еще больше и печальнее. На рассвете, когда уличные птички просыпаются и начинают утреннюю песню, я отправился ночевать к еврею у вокзала и лег спать. Проснулся я поздно, в полдень. Я быстро оделся и отправился в город.
Дождь, который зарядил в последние дни, прекратился. Пошел снег. Тихо, как бы стесняясь своего раннего прихода, падали белые нити снега, убирая белым дома и улицы. Я полчаса просидел в маленьком ресторанчике и снова пошел гулять.
Я встретил Фогельнеста. Он узнал меня издалека, протянул мне навстречу руки и тепло поздоровался со мной.
— Почему вы больше со мной не видитесь? — упрекнул он меня.
— У меня наконец появилось служба. Я занят! — ответил я, а в глубине души думал: отчего я все это время к нему не заходил?
Фогельнест нетерпеливо дернул головой, как человек, измученный нервами и бессонницей, и заговорил, без умолку, отрывисто, о себе и своем потаенном:
— Я думаю отсюда уехать… Этот город испоганил меня… Грязный, скверный город… А люди — холодные и недружелюбные… Я в ужасе от того, что заехал сюда… Сами скажите, как можно выбрать для жизни такой город?! — горько восклицал он и еще чаще дергал головой. — У меня есть здесь дядя, очень богатый, просто денежный мешок. Пришел я к нему и попросил у него беспроцентную ссуду, чтобы снять жилье, так он мне заявил: скоро тебя будут называть ничтожеством, если не будешь вести себя по-людски. Я ему в сердцах: как же так, человек приходит к состоятельному дяде, к богатею, к крупному текстильному фабриканту, чтобы попросить у него на квартиру — хочу наконец выбраться со своего сырого чердака, так мне в ответ старые попреки: ничтожество, не умеешь вести себя по-людски? Ха-ха-ха!.. Сорвался, как пес с цепи… Тут я напомнил ему, что не надо мне рассказывать, какое я ничтожество, это не его забота, хочешь дать — дай, что у тебя просят, не хочешь — не давай, а ругаться не надо. Он еще больше разозлился и пошел меня честить на чем свет стоит. И чем все кончилось: я убежал и хлопнул дверью, так что стены задрожали… Вот свинья… Может быть, вы думаете, что он давно выбился в люди? Он до тридцати лет сам был нищим, ходил побираться у родственников и не раз клянчил на обед для себя, для своей жены и детишек у моего отца. Ему повезло… Колесо фортуны повернулось… А разбогатев, он заговорил по-свински. Жалко, что у эдакого свинтуса я пошел просить денег…
