Про высоких покровителей он понял, про купленную местную власть – тоже. Уверился, что никакой справедливости по закону ждать нечего, неуязвим князь для российского закона.
И после того аккуратно, не спеша, по словечку тут, по намёку там внушил я мальчишке мысль, что коли нет справедливости на земле и коли Бог на небе тоже не торопится карать злодея, то надлежит нам самим свершить свой суд над князем-нелюдем. Рассказал я Алёшке о прочих его преступлениях, кое-что и приукрасил малость, но и без того за ним столько всего в дядюшкиных бумагах числилось, что следовало бы ему голову каждый день рубить… на протяжении лет этак пятисот.
И на девятый день после Дашиной гибели, когда сходили мы во Всехсвятскую церковь, отстояли панихиду, Алёшка наконец произнёс: «Я бы душегуба этого своими руками кончил… пускай потом хоть кнут с каторгой, хоть петля! Не должны такие землю топтать!» Сердце моё в тот миг растаяло от радости, точно шмат масла на раскалённой сковороде. «Что ж, – сказал тогда я, – мне тоже так мнится. Тем более отклонил он мой вызов, показал себя гнусной шельмой, и потому вправе я стереть его с лица земли».
Мы даже спорили, у кого из нас больше прав его стирать, и договорились, что всё-таки у Алёшки. Не мою же сестру князь-душегуб медведю скормил. Но, однако же, стирать будем вместе, и притом всю подготовку дела беру я на себя. «Не думай даже про каторгу и петлю! – взъерошил я ему рыжие волосы. – Всё аккуратно сделаем, никакие сыщики не подкопаются. Помни: у меня за плечами немало сражений, да и тут, в Экспедиции, кое-чему научился».
Насчёт «немало сражений» я, конечно, весьма преувеличил, но так оно прозвучало убедительней.
С того дня начали мы готовиться. Я то и дело ездил в окрестности Старого Лога (вернее, Алёшка так считал), он же едва ли не каждый день удалялся с пистолетами в ближайшую рощу, чтобы поупражняться в стрельбе. Я щедро снабдил его пулями, порохом, пыжами… ну и охранное заклятье наложил. Не шибко сильное, зато для Иных невидимое, если только те сами на парнишку не нападут.
– А доктор при том, – ухмыльнулся я, – что сообщил он о кстати случившейся хвори князя Модеста Яковлевича. Воспалилась у него железа некая, всё ж не мальчик он, почти пятьдесят… Коротко сказать, временно не способен на постельные подвиги. Так что на сей счёт не волнуйся, один князь будет. Ровно одна штука.
Тут я, правда, малость слукавил.
* * *Наконец настал миг расставаться. Я проверил заряд в Алёшкином пистолете, велел ему попрыгать – ничего не звенит, всё ладно пригнано – и широко перекрестил. Мне ведь нетрудно, а мальчишка ещё верит в химеры… пускай потом ему дядюшка мозги на место вправляет, а я на роль мудрого наставника уж точно не гожусь.
– Ну, ступай! И верь в себя, всё у нас получится. – Напутствие, на мой взгляд, прозвучало излишне бодро, но сейчас это было уже не важно. – Я тоже скоро выдвинусь, другой дорогой.
Когда чёрная Алешкина фигурка скрылась в ельнике, я помедлил пару мгновений, а потом, точно в детстве со старой ивы в речку, нырнул в Сумрак. Пропали звуки, потускнели краски, и даже синего мха тут не было: лес ведь, безлюдное место. Но в здешней вязкой серости уверенно движется алая точка – это горит Алёшкин цветок души, спешит парень переведаться с князем, жжёт его душу пламя праведного гнева. Не самый лучший вариант, обида или зависть были бы надёжнее, но и гнев нам тоже подходит. Лишь бы не рассеялся по дороге.
Что ж, пора было и мне выдвигаться на свою позицию. Я не пошёл вслед за Алёшкой, до Старого Лога и без моей помощи доберётся: добрые люди сейчас спят в своих избах, злые же просто его не заметят. И потому достал я крошечный берестяной лапоток, сдавил… Артефакт этот ещё и тем хорош, что действует и на первом слое Сумрака.
Путь до поместья занял у меня всего лишь пять минут. Сперва на фоне густо-серого неба зачернели деревенские избы, затем потянулось незасеянное, под паром, поле, которое делила надвое неширокая, двум экипажам не разъехаться, дорога, а там уж на невысоком холме показался парк, и в глубине его – огромный белый дом, очертаниями слегка смахивающий на европейский замок. В Сумраке, впрочем, всё серое, различие лишь в оттенках.
Дальше всё было просто. Я прошёл сквозь запертые на ночь ворота, миновал караульных – трёх здоровенных мужиков с дубинами. Заботится князь о своей безопасности… весьма разумно, учитывая всеобщую к нему любовь. Мужикам полагалось безостановочно ходить дозором вокруг дома, но сейчас они сидели на широком бревне и вели неспешную беседу.
В доме пришлось мне потратить толику времени, чтобы прощупать цветки душ его обитателей и составить мысленную карту: кто где сейчас находится. Работа эта несложная, но весьма нудная. Нудная – а нужная. Никто лишний не должен появиться близ княжеской спальни, никакая сенная девка с охапкой белья, никакой лакей, зажигающий (или гасящий) свечи, никакой приживал, которому не спится. Такие поползновения мне сейчас следует мягко гасить. Тончайшее прикосновение к уму – и человек тут же забывает, куда и зачем направлялся. Будь тут Светлые – наверняка предъявили бы счётец за несанкционированное воздействие седьмого уровня… к счастью, здесь их нет.
Поднявшись по мраморной лестнице на второй этаж, я прямиком направился в спальню к почтеннейшему Модесту Яковлевичу. Умеют же люди жить! Спальня пусть и не велика размерами – две сажени на три, но лепной потолок с головками ангелов-младенцев, но французские обои, будто расшитые золотыми нитями, но ковёр из нескольких сшитых медвежьих шкур… определённо, князь питает слабость к этим тварям. Бюро из драгоценных пород дерева, окно чуть ли не во всю стену, на левой стене коллекция холодного оружия, на правой – огнестрельного. Чего тут только не нашлось! И клевец, и несколько разных шестопёров, и совсем уж древний меч, такие, верно, были в ходу при Александре Невском, и прямой польский кончар, и затейливая венгерская алебарда. А с другой стороны – стрелецкая пищаль, французская аркебуза позапрошлого века, турецкая пистоль… Я даже потратил несколько драгоценных минут, разглядывая эту прелесть.
Кстати, в этой же, огнестрельной стене и была та самая, обклеенная обоями дверца, где дожидался Дашу медведь. Неприятно кольнула меня мысль, что я сейчас стою, возможно, на том самом месте, где зверь терзал несчастную девицу. На шкурах напольных вроде крови нет… хотя скорее всего их заменили. Впрочем, особо крови и не было – медведь ударом лапы расплющил ей голову. Чистая, можно сказать, работа. Впрочем, сам я того не видел и вообще узнал о случившемся только на другое утро от благонамеренного Кузи, одного из здешних лакеев.
Да, наверняка тут как следует убрались, всё затерли, а что не затереть – заменили. В секретной медвежьей каморке тоже чисто – ни следа пребывания зверя, ни шерстинки… и стены окроплены настоем полыни, чтобы отбить остаточный запах. Видно, какие-то опасения у князя всё же возникли. Возможность следствия он, выходит, не отвергал начисто. Может, и не столь сильны его столичные заступники, как утверждает дядюшка?
Я опустился на мягкое, гостеприимно просевшее подо мною княжеское ложе. Никогда ещё не доводилось мне валяться на таких роскошных перинах… у нас в Чернополье всё куда проще было, а уж в Корпусе… не хотелось и вспоминать про тамошние холодные дортуары, про жидкие щи и ежедневную муштру. Умом-то я понимал пользу такого воспитания, но сердце моё – во всяком случае, то, человеческое, до-Иное сердце – принадлежало всё-таки Чернополью. Не той убогой деревеньке, какой оно стало сейчас и откуда мне ежегодно возили жалкий оброк, – нет, прежнему Чернополью, до той кровавой зимы семьдесят четвёртого года.
Сложив пальцы в знак «Фламель», я зажёг свечи в серебряном подсвечнике. Хорошая получится тень, удобная. Мне-то, положим, всё равно, я свою и в полных потёмках поднять сумею, но мальчишке же придётся делать это впервые.
Интересно, что ощутит он, увидев, что никакого князя в спальне нет? Только бы не облегчение! Только бы не радость, что пролитие крови откладывается. «А такое возможно, – ещё вчера предупреждал меня дядюшка. – Знаю я натуру таких, как наш с тобою Алёшка. Сильный гнев их может охватить, и в том гневе они страшны… но ярость у них не держится долго. Это как зажжённая бумага – пламя загорается быстро, ярко… и столь же быстро гаснет, если не подложить тонких берёзовых щепок. Поэтому, если заметишь такое по его ауре, немедленно действуй. Сам знаешь как».
А где он, кстати? Брегет мой показал, что с нашего расставания в лесу прошло уже более часа… скоро, значит, появится.
«А может, всё-таки нам Модеста Яковлевича того? – ещё давно, ещё излагая первоначальную идею, спрашивал я дядюшку. – Пускай Алёшка и впрямь выпустит ему мозги наружу. Тогда и состояние духа получится лучше некуда… для наших целей. А князь – вредное насекомое, которое ведь и вам, Януарий Аполлонович, ничуть не жалко».
