Невзирая на непогоду и моё стремительно ухудшающееся состояние здоровья, перед вечерней дойкой состоялось представление агитбригады для селян. И меня туда потащили тоже. Опять мне поручили подавать реквизит. Но теперь задание усложнилось: мне дали какую-то, с виду, колотушку, и когда в третьем акте играющий белогвардейского генерала Зубатов будет стрелять из бутафорского пистоля в изображающего раненого красного командира Жоржика, я должен был изо всех сил стукнуть этой колотушкой по медному подносу. Ну типа выстрел такой.
Ну ладно, раз надо — значит стукнем.
Народу собралось, как и в прошлый раз — море. Я смотрел на них и удивлялся: с виду все верующие. Все прихожане церкви, и тем не менее все пришли, хоть и знают, что антирелигиозные номера будут показывать. Более того, моё удивление ещё больше возросло, когда я увидел местного священника с женой и дочерями, которые стояли чуть дальше, но тоже с большим интересом смотрели представление.
Гудков выбежал на сцену, одетый в странный бело-чёрный костюм, на манер матросского, но с гипертрофированным беретом, на котором красовалась красная пятиконечная звезда, и в огромной широты штанах. На голой шее, над безрукавкой, висела алая галстук-бабочка.
— Уважаемые граждане!** — дурашливо раскланялся перед публикой Гудков, — Сейчас перед вашими не менее уважаемыми органами зрения пройдёт комический хор в составе следующих злободневных персонажей, которые присутствуют сзади меня и которые покажут вам водевиль безбожников! Внимание! Понимание придёт попозжее! Ария первая — песня о богослужении по-советски! Антирелигиозный номер! Маэстро, прошу вас начинать пианину! Пианины у нас не имеется, значит будем пиликать на советской скрипке!
Зёзик заиграл на скрипке разухабистую мелодию.
На сцену вышла Люся Пересветова, опять облачённая в поповский костюм, с накладным животом и бородой из пакли. На груди её болтался гипертрофированно-огромный крест.
Посмотрев с демонстративно-важным видом на паству (паству изображали Нюра Рыжова, Жорж Бобрович и Гришка Караулов, причём все трое были в длинных юбках и платочках), она запела гнусавым голосом:
— За рабов марксовых — ВЦИК, Совнарком, госплан — Энгельсу помо-о-олимся!
И «паства» подхватила не менее гнусавыми голосами:
— Да здравствует пролетарская революция, ныне и присно и во веки веков!
И Жоржик басом закончил:
— Карлу Марксу помо-о-о-лимся!
Опять на сцену выскочил Гудков и продолжил кривляться:
— Из песни, как говорится, слов не выкинешь! Искусство облагораживает человека, поэтому следующий номер — про балаган и карусель. Маэстро, прошу джязу!
Зёзик заиграл что-то совершенно зубодробильное, а когда на сцену вышел Зубатов в костюме белогвардейского генерала, мне стало окончательно скучно, да и голова разболелась, и я перестал особо следить за сценой. Когда нужно будет бить в колотушку, Нюра, которая суфлировала, мне и так скажет.
— Скучаешь? — Енох появился так неожиданно, что я чуть не бамкнул колотушкой по подносу раньше времени.
— Тише ты! Напугал! — зашипел я тихо, чтобы стоящая совсем недалеко Нюра не услышала.
— Ты обещал подумать и взять меня с собой! — опять занудел Енох.
— Не начинай! — злым голосом сказал я: моя голова болела всё больше и больше, я полностью заболел и заболел, видимо, капитально.
— А если я докажу тебе свою пользу? — сказал Енох, видимо, приняв мой злой голос на свой счет.
— Что? — не понял я и потёр виски.
— Смотри сюда! — с довольным видом замерцал Енох.
Когда Зубатов начал произносить монолог, Енох как-то резко сперва замерцал, потом вовсе исчез, правда ненадолго. И в тот же миг стая воробьёв, которые дрались в грязи возле лошадей за просыпанный из торбы овёс, дружно взлетела, зависла над Зубатовым.
Я вздрогнул, заподозрив неладное. Можете себе представить картину, Зубатов, изображая злобного белогвардейца, стоит на сцене и поёт дурашливо-печальным голосом:
— В рядах солдат бессонница,
Уже окоп не щит,
Будённовская конница
Сюда летит…
И в этот момент вся стайка воробьев одновременно на него испражнилась.
* * *
*Евангелие от Матфея, глава 12, стих 43
** Пример реплик конферансье взят из репертуара одной из агитбригад безбожников, 1928 г.
Глава 11
Что делает кучно обосранный несколькими десятками птиц человек под ошеломлёнными и любопытными взглядами многочисленной публики?
Падает в обморок?
Бежит со сцены?
Визжит на одной ноте высоким голосом и требует прекратить это безобразие?
Возможно, возможно. Но только не Зубатов.
Первую секунду он опешил, обалдел даже. По шеренгам публики прошелся дружный полувсхлип-полувздох.
И тогда Зубатов воздел руки к небу и демонически возвопил:
— Да что ж это такое⁈ Даже силы природы помогают Красной Армии и советским людям! Уничтожить! Истер-р-р-рзать! Мер-р-рзавцы! Большевики! Ненавижу! А-а-а-а!!!
И красиво заламывая руки, выбежал со сцены под гром аплодисментов.
Я аж восхитился и невольно зауважал его.
Дальше играющим красногвардейцев Жоржику и Люсе пришлось по ходу пьесы импровизировать и тянуть время. Но когда Зубатов, уже более-менее очищенный от конечных продуктов воробьиного метаболизма, выскочил на сцену с огромным бутафорским пистолем и наставил его на Жоржика, суфлирующая Нюра повернулась ко мне и сделала большие глаза:
— Давай! — зашипела она.
И я жахнул колотушкой по металлической поверхности. Барабам получился знатный. Стоящие в первых рядах аж вздрогнули. Но потом дружно зааплодировали. Так что и свою долю оваций я тоже получил.
Скотина Енох после такой навязчивой демонстрации внутреннего мира пернатых обитателей Вербовки, старался не попадаться мне на глаза. И правильно, между прочим, делал.
После антирелигиозного водевиля была ещё лекция Лазаря Максимушкина о методах ведения сельского хозяйства по новым технологиям. Я никогда особо всем этим земледелием и удоями не увлекался. Поэтому Нюра, увидев, что я весь горю, отпросила меня у Гудкова, чтобы я шел домой.
Гудков отпустил меня без возражений. По-моему, он даже видеть меня не хочет.
Голова разболелась жутко, ломило в висках. Я хоть и не ужинал, но аппетита не было. Лёг на свою скудную соломенную постель, накрылся худым одеялком и свернулся калачиком. Меня морозило и трясло, зубы выбивали крупную дробь.
Появился Енох, что-то спросил, немного померцал и, видя, что я не реагирую на него, исчез.
Я лежал, глядя в потолок, и никак не мог согреться. В помещении было холодно и очень сыро. А за дровами на растопку сил идти не было.
И тут дверь тихо скрипнула. Я слегка повернул голову. К моему удивлению, это оказалась Клара.
— Что происходит, Гена? — тихо спросила она, внимательно заглядывая мне в глаза. — Ты можешь мне объяснить? Скажи мне правду.
— Ты о чём? — не понял я и попытался сесть на постели.
— Вчера Виктора поцарапал кот, который живёт в твоем доме. Причём не просто поцарапал, а сильно разодрал ему лицо. Сегодня к представлению сколько грима истратили, пока замазала все царапины. А теперь воробьи…
— И что?
— Потому что так не бывает, Гена! Эти воробьи сколько здесь летают. А тут вдруг взяли и внезапно все вместе налетели на Виктора. И обгадили. Дружно.
— Богатым, значит, будет, — не удержался от подколки я, — примета такая… народная.
— Гена! Прекрати эти свои шуточки! — разозлилась Клара, — Виктор на тебя взъелся, и с ним потом это случилось. Таких совпадений не бывает!
Я пожал плечами и посмотрел на Клару, как на дурочку.
— Ты… не смотри на меня так! — рассердилась она, — я знаю, что это звучит глупо, нелогично, но я чувствую, что это ты во всём виноват! Ты!
— Конечно я, — глядя в упор на Клару, с горечью сказал я, — я у вас теперь во всем виноват. Всегда. И воробьев я заставил Зубова обосрать, и кота натравил. Правда был в это время с Гудковым и Бобровичем в кузнице, на другом конце села, но это не имеет значения. Да, Клара? Раз надо виноватым быть, то хоть на Северном полюсе! Я же на расстоянии могу кота на Зубатова натравить. А ещё я могу заставить бегемотов по кругу летать. А ещё…
