— Бога нет! — некстати влезла Люся Пересветова, но на неё яростно зашикали, и она спряталась за спины парней обратно.
В общем, в результате ушли мы восвояси. Мужик упёрся и только переругивался с нами. Разговор зашел в тупик, поэтому пришлось ретироваться.
Мы шли по селу, потерпев фиаско. Что настроения никому не добавляло.
Когда дорога дошла до развилки из двух дорог поуже, одна из которых шла к Сомову, я кивнул Еноху и тихонечко отстал от отряда. А потом припустил к его двору в надежде увидеть призрака.
Увы, увидеть его не вышло, зато ко мне прицепилась плюгавенькая собачонка, вся какая-то лишайная и боевая. Она воинственно облаяла меня, но, решив, что этого явно недостаточно, попыталась меня цапнуть. Еле-еле я от неё отбился и, чтобы не привлекать лишнего внимания, ретировался восвояси. Енох где-то опять потерялся, поэтому я отправился домой.
А дома меня ждал облом. Точнее крупные неприятности.
Воспользовавшись тем, что я задержался, Зубатов полез ко мне в избу и, так как Еноха не было и не было кому отвести глаза, то конечно же, он сразу обнаружил торбу, в которой ещё оставалось «реквизированные» из синего саквояжа сало и бутыль самогона. Последнее его особенно выбесило.
И вот когда я, тихо насвистывая популярную в моём времени песенку, вошел в наш двор, на пороге моего дома меня встретил разъярённый Зубатов:
— Вор! — закричал он на весь двор, потрясая бутылью с самогоном. — А я говорил, что он обокрал меня! Говорил!
Из домика напротив выглянули Клара и Люся. Из другого дома показался Гудков и Зёзик. Жорж стоял возле навеса с лошадьми и смотрел на меня осуждающе. Остальные тоже начали подтягиваться на шум.
— Вор! — продолжил надрываться Зубатов.
— Вообще-то всё происходит наоборот, — заметил я, — ведь это именно ты сейчас влез в моё отсутствие в мой дом и украл мой самогон.
— Но самогон-то его, — мрачно сказал мне Гудков, — я эту бутыль хорошо запомнил. Это при мне Арсений Миронович с Виктором рассчитался.
— То есть вариант с тем, что Зубатов влез в мой дом и подкинул мне самогон, чтобы скомпрометировать меня перед товарищами, вы не рассматриваете? — насмешливо процедил я.
— Да ты! Ты! Лжец! — с ненавистью закричал Зубатов и бросился ко мне, — да я тебе, сопляк, сейчас все уши оборву, тля!
— Тихо! Погоди, Виктор! — дорогу ему преградил Жорж, — мы же не дикари. Разберёмся.
— Да, Жорж прав, — хмуро кивнул Гудков, не глядя на меня, — Жорж, запри пока его. Через полчаса коллективное собрание. Будет товарищеский суд. Явка всем обязательна.
— А куда его закрыть? — спросил Жоржик.
— Да вот в его доме и закрой, — процедил Гудков, — мне сейчас некогда. Нужно срочный пакет в город подготовить. Сейчас освобожусь, а потом уж обстоятельно и разберёмся.
Я сидел на полатях и мрачно смотрел на разбросанные в беспорядке вещи и раскуроченную солому в постели. Видно было, что Зубатов торопился, и перерыл всё вверх дном.
Сволочь.
Из стены появился Енох и замерцал:
— Я смог немного поговорить с тем стариком, — с гордостью сказал он, — зовут его Серафим Кузьмич. Он приходится прадедом Герасиму Сомову. Человек он обстоятельный, ранее состоял в приходском совете при сельском храме… Он готов с тобой сегодня ночью встретиться…
— Уже не выйдет, — хмуро сказал я.
— Почему? Я его еле уговорил.
— Ты разве не видишь? — я провел рукой, демонстрируя разруху.
— А что не так? — Енох беспорядка не видел.
— Зубатов влез и нашел самогон. Обозвал меня вором. Сейчас меня заперли, а через полчаса товарищеский суд будет. Не знаю, чем всё закончится. Но ничего хорошего я от этой ситуации не жду.
— Ох, ты ж, божечки мои! — по бабьи запричитал Енох.
— Слушай, Енох, я не знаю, что они со мной сделают, и вернусь ли я обратно или нет. Поэтому вот, твою деревяшку я положу обратно. Или куда положить? Может, у окна пристрою. Будешь хоть в окно смотреть? Или от солнца она быстрее истлеет?
От этого предложения призрак аж передёрнуло:
— Надо что-то придумать! — запричитал он.
— Что? — равнодушно спросил я.
— Не знаю, — вздохнул Енох и посмотрел в окно. — Но деревяшку возьми с собой. Хочу видеть, что там будет. Вдруг подскажу что.
Оставшееся время сидели молча.
В избу, где квартировались девушки-агитбригадовки, набились все так, что яблоку негде было упасть. Девчата сидели на полатях, Гудков, Зубатов и Караулов за столом. Зёзик примостился на принесённом чурбаке.
Жорж ввёл меня и сел рядом с Нюрой.
Мне сесть было негде. Да и не предложили.
Так и стоял перед всеми.
— Геннадий, — начал Гудков, Виктор Зубатов обвиняет тебя в том, что ты вор и контра! Ты украл у своего товарища еду. Говори, Виктор!
Зубатов зло зыркнул на меня:
— Когда он только пришел, сразу было ясно, что это никчёмный человек! Я по-товарищески попросил принести мне саквояж из сельсовета. Воспользовавшись моим доверием, Капустин подло украл продукты и напихал туда хлам. Продукты мои он сожрал. А самогон я нашел у него дома. Это — улика, что он вор! Я предлагаю судить его товарищеским судом, а потом передать правосудию. По нему допр давно плачет!
Гудков кивнул и спросил:
— Ещё есть кому что сказать?
После небольшой заминки руку подняла Нюра:
— Говори, товарищ Рыжова, — разрешил Гудков.
— Товарищи, — сказала она своим нежным голосом, — давайте не будем так категоричны. Гена — ещё ребёнок, он мог совершить ошибку. Тем более, ну что он такого прям сделал? Да, украл еду. Голодный потому что был. Вот и украл. Мы же его не кормили, давайте будем честными?
Все потупились и промолчали, а Гудков бросил реплику:
— Как это не кормили? Я ему денег на продукты давал!
Я мысленно восхитился — вот ведь гад, кинул пару копеек и это у него называется «давал на продукты».
Между тем Нюра продолжала свою речь:
— Ну не такое это прямо страшное преступление, чтобы правосудию его отдавать. Ну зачем из-за куска хлеба ломать жизнь человеку? Так только буржуи и капиталисты поступают. А мы же не такие! Ленин говорил, и Троцкий, что человека нужно воспитывать всю жизнь. И только тогда он будет полноценным членом коммунистического общества.
Её слушали внимательно, не перебивая.
Я даже и не думал, что Нюра такой хороший оратор.
— « А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии…»* — ехидно процитировал Писание Енох и добавил, — но хорошо же девка шпарит.
Я промолчал.
А Нюра разошлась не на шутку:
— И мы, как передовики культпросвета, как борцы с мракобесием, предрассудками и темнотой, мы что, с ребёнком справиться не можем? Я предлагаю перевоспитывать его всем коллективом!
— Правильно! — подхватила Люся и аж вскочила со своего места, — Труд создал человека! Поэтому будем Гену приобщать к тяжелой работе и таким образом осуществим и внедрим соцвос! А если мы его сейчас отправим в допр, то покажем всем своё бессилие — восемь взрослых не смогли одного пацана воспитать. Стыд нам и позор!
— Товарищ Пересветова, вам слова не давали, — недовольно сделал замечание Гудков, — товарищи! Давайте не превращать товарищеский суд в балаган! Давайте говорить по очереди и соблюдать регламент. Кто еще готов высказаться?
— А я вот считаю, что вора перевоспитать нельзя, — вдруг взял слово Зёзик и враждебно взглянул на меня. — Это как же выходит? Он обворовал нашего товарища, а мы заместо наказания с ним цацкаться тут будем? А сами будем ходить и думать, украдёт он сегодня опять что-то или нет?
Мда, я даже и подумать не мог, что он ко мне так относится.
— И что ты предлагаешь? — тем временем спросил Гудков.
— Давайте отправим его обратно в трудовую школу, и пусть они с ним там сами играются. А нам некогда. Нам бороться с мракобесием надо.
— «Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделал нам»!** — опять процитировал Святое Писание призрак.
