поселение впереди, домов мно-ого. Заспешил я туда, да только поздно понял, что неладное там творится. Дома, значит, там совсем другие — не то что эти, снежные, а из дерева и камня. И окна в них большие, будто тот, кто жил, холода не боялся. Я позвал раз, другой, а на зов мой никто не откликнулся. Непривычно мне, дома высокие. Снега вокруг намело, а в городе этом его будто и нет, дороги чистые, камнем уложены. Не по себе стало, а тут и стемнело, задержался я. Вот и зашёл в первое жильё, какое рядом было, чтобы ночь там переждать.
Тут рыжебородый ненадолго замолкает, погружаясь в воспоминания, и передёргивает плечами, будто от озноба.
— Так дом-то этот, — говорит он, — порушенный был. Ступени наверх идут, а части их не хватает. В стене пролом. В полу дыра. И всё это затянуто льдом, да не абы как, а вот прямо ступени ледяные, и гвозди в них по углам ледяные. На полу каждая доска, каждая щепочка, каждая трещинка во льде изображены, как взаправдашние. Стену оглядываю — вот деревянная, а вот ледяная, как одно целое. Всё есть в этом доме — печь, и утварь у печи, и стол, и стулья, да только что-то настоящее, а что-то ледяное, прозрачное да мёртвое. Хотел я уж было выбежать наружу да прочь оттуда, хоть и ночь, да всё равно уже. Только слышу — голос. И таков этот голос, что жизни в нём нет совсем.
На лбу Невена проступает крупный пот. Он стирает его рукавом, переводит дыхание и продолжает:
— А что потом было, то уж самое скверное. Подпёр я дверь столом да стульями, ставни запер, а голос всё ближе. Будто плачет кто, али поёт. И вот не хочется мне, а волей-неволей вижу сквозь стену ледяную, как идёт по дороге девушка. И ясно мне сразу стало, что дело тут нечисто, кто ж в такую холодину в одном тонком платьишке да с босыми ногами прогуливаться будет? А она идёт, будто и не мёрзнет вовсе. А как со мной поравнялась, так к стене прижалась и на меня поглядела. Ох, не знал я прежде, что бывает такой страх, какой на меня тогда напал! Вот как есть она мёртвая была. Я отполз, зажмурился да принялся звать всех богов, какие только есть на свете, а я их и не знаю вовсе да не верил в них никогда. Много ли, мало ли времени прошло, а как опомнился я, светлело уже. И показалось мне, будто кто-то прям за спиной стоит.
Я глядь, а в том углу, где я сидел, старуха мёртвая. Космы седые нечёсаные на грудь спускаются, рот раззявлен и глаза застылые, белые глядят в ту сторону, где сквозь стену дорогу видно. В темноте-то я её, видать, не заметил, так плечом к плечу с нею ночь и провёл.
Вылетел я из дома того уж не помню как, а потом бежал оттуда так быстро, будто сама смерть за мной по пятам летит, да так оно и было. Так что если есть на землях этих какое проклятие, то с ним-то я и встретился в ту ночь.
— Ничего себе! — ахает Тилли. — Вот так приключение! Я люблю истории о призраках, но впервые слышу их от человека, который видел всё своими глазами! Да вы настоящий герой!
— Да ладно уж, — смущается Невен, — чего там.
Андраник сидит, нахохлившись, и почему-то выглядит не особо довольным. Наверное, его напугала вся эта история, да ещё и Нелу предстоит искать именно там, в мёртвом городе.
— Так что же, — спрашивает Гилберт, — Нела туда и пошла? Одна?
— Остановишь её разве, когда что в голову вбила, — со злостью и смущением отвечает Невен. — Я и рад бы с ней, да старика вот не бросить… Эх, да что там — знал я, что впереди верная смерть, нельзя туда! Отговаривал её, как только мог. Сына она решила оставить с нами. Учила меня, как его пеленать, как поить козьим молоком, как убаюкать, чтобы спал, и чего он может хотеть, когда орёт. Выдолбила для него посудину, чтобы удобнее поить, люльку из коры сплела, шкур наготовила, даже выстирать их умудрилась в этом холоде. Уж теперь-то я о детях всё знаю.
Гилберт встревоженно озирается.
— Где же тогда её сын? — спрашивает он. — Здесь никаких признаков ребёнка!
— Верно, — отвечает Невен, разводя руками. — Она мне всё втолковывала да поясняла, да переспрашивала, понял ли я, затем пожитки свои взяла, поцеловала сына напоследок, да и ушла. Сидим мы с ним, значит, времени ещё прошло немного, малый и проснуться не успел, как врывается Нела, хватает его, не говоря ни слова, и исчезает. Хотел было я её догнать, да пока тулуп накинул, их уже и след простыл. А к городу я, уж помилуйте, ни ногой.
Невен наклоняется, чтобы подбросить в очаг пару веток.
— И коза наша третья с ними ушла. Дурноватая она всегда была, а к Неле, вишь ты, привязалась. Та ей имя дала — Орешек. Ну, может, хоть молоко у них будет.
— А почему Орешек? — немедленно спрашиваю я.
— Сказала, животина напоминает ей о какой-то другой козе, которую так прозвали. Да мне-то что, если ей нравится, пусть хоть Орешком зовёт. Я её Пятнистой раньше кликал, а эти вот — Белая да Серая.
Я поворачиваюсь к своему другу.
— Гилберт, а ведь она нашу козу даже не видела, да? Только по рассказам о ней знает?
— Какую ещё вашу козу? — задумчиво спрашивает Андраник.
— Да ту, что откусила твою пряжку. Ой, кажется, до этого дня ты не знал, что коза была нашей? — догадываюсь я.
— Такая уж моя судьба, — с обидой заявляет Андраник, — ничего не знать. Все и всегда от меня что-то скрывают. Не надо, ничего не поясняй.
С этими словами он поднимается и уходит в дальний угол, чтобы угрюмо усесться у стены. Тилли в первый раз не спешит его утешить, потому что поглощена беседой с Невеном, и от этого Андранику наверняка ещё горше. Но он сам виноват, решил дуться — пусть будет готов к тому, что остальные не станут вокруг него плясать.
Гилберт приносит наши нехитрые припасы, чтобы разделить их между всеми и подкрепиться (давно пора). Переночевать мы решаем здесь, а наутро, если погода не подведёт, двинемся к мёртвому городу.
Глава 15. Что-то потеряли, что-то обрели
На следующий день, однако, разыгрывается снежная буря, и нам и думать нечего о
