потирающего лоб.
— Так не забудь, обязательно разбуди меня с наступлением ночи, — чётким и ясным голосом говорит она, а затем падает на шкуры и в следующее мгновение опять сладко спит.
Тилли укрывает её, и мы спускаемся вниз.
— Садитесь, — командует Гилберт, указывая на скамью у стены, и косится на пролом в полу.
Мальчишка и норятель подходят к скамье и робко садятся на краешек.
— А теперь рассказывайте, откуда вы взялись и зачем хотели утащить Нелу, — повелевает Гилберт.
— Нелу? — удивляются незнакомцы. — Какую Нелу?
— Зачем тогда вы здесь? — нетерпеливо спрашивает Гилберт.
— Я хотел кровать… — начинает мальчишка.
— Совсем сдурел же! — перебивает его норятель.
— А чего, у других есть вещи и получше, чего это я не мог взять себе эту кровать?
— Да как бы мы её упёрли-то, балда! Её ни в жизнь вниз не утянешь!
— Кабы ты был не таким доходягой, уж справились бы!
— Лучшие друзья, да? — спрашивает Тилли, ни к кому особенно не обращаясь, и поднимает брови. — Хм.
Лучшие друзья немедленно смущаются и замолкают.
— Так вы, значит, живёте где-то в пещерах под городом, — спрашивает Гилберт, — а наверх поднимаетесь, чтобы вещи из домов таскать?
— Точно, — подтверждает мальчишка. — Мы раньше жили в долине, где было долгое лето, и зелёная трава, и озеро не замерзало, а потом вдруг река разлилась, и всю долину смело. Занесло нас аж сюда, вымокших да в лёгкой одежонке, и мы в два счёта бы погибли, когда бы вот они нас не спасли.
Мальчишка хлопает норятеля по плечу, а тот гордо задирает нос. Я замечаю, что этот норятель не носит ни шапочки, ни ботинок, и даже штанов на нём нет, но он ни капли этим не смущается. Зато шерсть у него намного гуще и длиннее, чем у подданных Скарри Третьего.
— А потом мы про город узнали. Сперва-то надеялись только одежонку здесь раздобыть, — мальчишка указывает на свой тулуп явно с чьего-то более широкого плеча, — а потом… Красиво здесь, и вещи такие хорошие, мы-то в жизни таких не видывали! Вот наши иногда заглядывают, а потом хвалятся, кто что раздобыл. Я тоже хочу быть не хуже других, и кабы притащил вон ту кровать, что наверху стоит, все б от зависти померли!
— Ты бы сам три раза помер, пока её тащил, — хмыкает Гилберт. — Скажи вот лучше, доводилось ли вам что слышать о проклятии, которое лежит на здешних землях?
— Доводилось, — тонким голоском отвечает норятель. — И лучше бы нам сюда ночью не соваться бы, только в светлое время глазам очень больно. Да я кабы знал, что мы тут ради той здоровенной кровати, ни в жизнь сюда не полез!
Мальчишка открывает было рот, чтобы возразить, но вдруг вытягивается в струнку и к чему-то прислушивается. Вскоре и я слышу то, что его так насторожило — с улицы доносится пение. Оно звучит далеко-далеко, на пределе слышимости, а в следующий миг раздаётся совсем рядом, под окнами.
— Ой, нам пора! — выпаливает норятель. — Это же она, которая ходит в тёмном мраке!
И мы глазом не успеваем моргнуть, как он прыгает вперёд и исчезает в дыре перед очагом.
— Счастливо оставаться! — машет нам мальчишка, подхватывает фонарь и скользит в пролом вслед за своим лучшим другом.
И мы остаёмся в тёмной комнате, за стенами которой кто-то бродит, плачет, хохочет и неразборчиво поёт.
Глава 17. Страхи ночью этой не дают уснуть
Цепляясь друг за друга, мы отскакиваем дальше от стен, хотя они здесь крепкие, обшитые деревом, а ставни закрыты. Я даже думаю, что лучше всего последовать за Харди, но ведь нельзя оставлять Нелу одну.
Издалека доносится плач. Он прерывается визгливым смехом, переходящим в бормотание, а затем вдруг совсем рядом, прямо под окном звучит голос, в котором слышится боль: «Прости меня, сестра!».
Я раньше не задавался вопросом, где у человека находятся поджилки, но, похоже, где-то в области сердца, потому что там всё затряслось, оборвалось и камнем упало вниз. Я верчусь, пытаясь понять, не проник ли призрак внутрь, но мальчишка утащил единственный фонарь, а мы не позаботились о другом источнике света.
— Оно н-не внутри? — спрашивает Андраник. Будто в ответ на его вопрос пение звучит издалека.
— Что не так с этим голосом? — не могу понять я. — Почему он такой… неживой?
— К-когда он звучит, другие з-звуки как будто исчезают, — подумав, говорит Андраник. — Это ж-жутко.
С этим я согласен.
И тут в углу раздаётся шум. Мы дружно орём, но это оказывается Гилберт. Отыскав в саквояже Тилли кремешок и один из факелов Андраника, он разводит огонь. К счастью, никого постороннего, кроме нас, в комнате не оказывается.
— Л-ля, — радуется и тянется к огню Дамиан, который, похоже, этой ночью не собирается спать.
— Ой, мамочки, — едва не плачет Тилли. — Взаправду это всё куда страшнее, чем в историях о призраках! Ребята, я, кажется, с ума от страха сейчас сойду!
— Не бойся, что бы это ни было, оно вряд ли проникнет внутрь, — утешает её Гилберт, обнимая за плечи, но Тилли не выглядит успокоенной.
Просто удивительно, как легко можно почувствовать себя храбрым, если рядом находится кто-то трусливее тебя.
— Мы ведь ничего не можем сделать, только ждать? — говорю я. — Давайте тогда хоть поговорим о чём-то, что нас отвлечёт. Ну, какие вы знаете сплетни или тайны?
Эти предатели дружно глядят на меня.
— Ты придумал, тебе и начинать, — заявляет Гилберт.
— Да я откуда!.. — выпаливаю я, а потом гляжу на Тилли и понимаю, что она и вправду сейчас помрёт от страха. Что ж, можно кое-чем пожертвовать.
— Слушайте тогда, — говорю я, — историю, которую я никому прежде не рассказывал. Как вы все знаете, в прошлом я не очень хорошо себя повёл с Андраником, потому однажды решил попросить прощения. Нас как раз пригласили на празднование его дня рождения.
— Л-ладно, Сильвер, не обязательно про это говорить, — смущённо вмешивается Андраник. — Я никому не рассказывал и не скажу.
— Я слишком долго боялся, что кто-нибудь узнает, — говорю я. — Так пусть уж и вправду узнают. Может, мы хоть ненадолго отвлечёмся от призрака, бродящего за стенами.
Так вот, как я и говорил, я решил попросить прощения. А если кто из вас однажды у кого-то просил прощения, то знает, до чего это мерзкая штука. Я раза три подходил к Андранику, а проклятый язык будто прилипал к горлу. Тогда для храбрости я решил выпить немного вина, благо к тому времени никто уже не следил за бочонками и вельможи сами себе наливали, не
