Видимо сыграла роль моя срочная служба в «прошлом-будущем». Я отлично знал весь боевой путь родного 33 ИАП. От момента его формирования, до прохождения мною срочной службы в военном городке подле Виттштока. Всё-таки историю части все служащие изучали на совесть, да и самому интересно было, если честно сказать. Так я знал, что уже к полудню 22 июня наш полкпрактически был полностью разбит, из полусотни самолётов не осталось ни одного неповреждённого.
Но подавляющее большинство потерь полк понёс на земле во время четвёртой волны бомбёжек. Уже в девять вечера остатки полка были отправлены на переформировку. Кто-то скажет, что за такое бездарное командование и размен своих сорока четырёх истребителей на четыре вражеских бомбардировщика надо отдавать под трибунал, и может в чём-то будет прав. Вот только отдавать было некого. В тот день командный и лётно-технический состав полка погиб почти полностью. Как и большинство остальных авиаполков Западного особого округа принявших на себя первый удар фашистов.
Командующий ВВС Западного особого округа, генерал – майор авиации Иван Иванович Копец с началом войны ставший командующим ВВС всего западного фронта, днём совершил облёт прифронтовых аэродромов ещё не занятых вермахтом. По результатам облёта он оценил потери более чем в 75 % только по лётному парку, уничтожение материально-технической базы почти на 80 % и гибель на земле более трети обученных лётчиков и опытного технического персонала. Понимая, что такой катастрофы ему не простят, Иван Иванович в тот же вечер застрелился, не пробыв в новой должности и суток.
А за все явные и мнимые грехи и огрехи советской авиации в первые дни войны, ответили Павел Рычагов и Яков Смушкевич. Лётчики-герои, прошедшие Испанию, Хасан и Халхин-Гол, воевавшие в «зимней» советско-финской войне, немало сил вложившие в становление и модернизацию ВВС были объявлены врагами народа и расстреляны как военные заговорщики. Вместе с ними были расстреляны и менее именитые, но от этого не менее опытные командиры авиаполков и авиадивизий, «не оправдавшие доверия». И вот эту историю, если очень сильно постараться я изменить мог. И моё обучение в консерватории, в этом моём старании, должно было сыграть важную, если не решающую роль.
* * *
Моё поступление на музыкальный факультет муздрамина обычным назвать было нельзя. Всё-таки школьного, да и вообще какого либо музыкального образования у меня не было. Но у меня был козырь в рукаве, который я, уже не сомневаясь ни в чём, готов был пустить в ход в любой момент. Этим козырем было моё хорошее знание популярных песен как советских, так и зарубежных. Не скажу, что тема плагиата меня совсем не волновала. Но я убедил себя, что в виду грядущих событий я имею право, как наследник использовать своё знание по своему усмотрению, если он пойдёт в конечном итоге на пользу моей стране.
Да, воровать нехорошо, но и я не просил, чтоб меня оставили в живых и сюда закинули. Похоронили бы меня «там», да и дело с концом. А раз случилось так, что я здесь и живой, и память мне не изменила, то и в поддавки с судьбой я играть не намерен. Прежние мои навыки остались со мной, хотя большей частью они находятся пока что только в моём сознании, но если мне удастся адаптировать их в этой реальности, то «читерить» я буду не испытывая никаких малейших моральных терзаний.
– Так Вы, Пётр Соломонович, утверждаете, что вот этот мальчик станет великим композитором? – черноволосый и кудрявый, с насмешливым выражением на лице с крупными чертами, молодой мужчина с интересом разглядывает скромного меня. Я стою, смущённо потупив взгляд и чуть прикусив губу. Надо же было мне вчера так встрять в неприятность, да ещё с кем! С самим Григорием Арнольдовичем… Правда, когда я его почти что сбил с ног, то и не подозревал, что мужчина, так некстати появившийся на моём пути, окажется самим товарищем Столяровым, профессором и ректором этого самого музыкального института, в который я сейчас и собираюсь поступать. А всё Додик виноват, вот нефиг было меня женихом дразнить и Соню доводить до белого каления.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мы возвращались с пляжа Ланжерона, где провели весь день, а перед возвращением домой меня ещё потащили смотреть памятник Дюку де Ришелье и Потёмкинскую лестницу. Ага, как говорится «бешеной собаке семь вёрст не крюк», и откуда только силы взялись, но и с лестницы и на лестницу мы спускались и поднимались наперегонки. А домой возвращались мимо театра оперы и балета, вот там-то дурачась и шутя, я погнался за Додиком и неожиданно для себя врезался в невесть откуда взявшегося на моём пути мужчину. В последний момент я попробовал притормозить, но куда там!
Удар был настолько силён, что у меня аж в голове загудело, а мужчина, получив удар головой в живот, еле на ногах устоял и потом минут пять приходил в себя, отдыхиваясь и держась за моё плечо. Думал, что он мне уши оборвёт или по шее настучит, как отдышится, но пронесло. Видимо умоляющий взгляд Сонечки, покаянный бубнёж братьев и мой покорный вид его разжалобили. Только хмыкнул и головой покрутил, как отдышался, даже ругаться не стал. Просто отпустил плечо, и слегка толкнув меня, произнёс: «Ступай!» – и мы, радуясь и не веря себе, что так легко отделались, рванули со всех ног домой.
И вот я вновь стою перед этим мужчиной и от смущения разве что носком ботинка паркет в полу не ковыряю, но очень хочется. – Вы таки мне не верите? – Столярский склонив голову к плечу, с укоризной смотрит на своего именитого ученика и продолжает: – Когда я сказал, что «вот этот мальчик станет знаменитым дирижёром», мне тоже не все поверили, но вот я стою рядом с главным дирижёром Одесского театра оперы и балета, и теперь уже этот именитый дирижёр не верит мне, своему наставнику! Но я таки вам повторю, этот мальчик станет знаменитым и уже в недалёком будущем потрясёт своими талантами этот грешный мир. Это говорю Вам я – Пётр Соломонович Столярский!
– Да верю я Вам, Пётр Соломонович, тем более что этот юный гений вчера меня действительно уже потряс… до самой глубины души! – и Григорий Арнольдович расхохотался, чем привёл в недоумение всех присутствующих. – Прошу меня простить. – ректор вытер выступившие слёзы и со смехом рассказал о вчерашнем нашем столкновении. – Так куда ты вчера так торопился? И почему даже не попытался руками удар смягчить, раз уж наше столкновение было неизбежным?
– Да, шалили мы, Григорий Арнольдович, просто баловались, – я вздохнул. – а руки беречь надо, для музыканта это важно.
– А голова значит неважно, ей можно пренебречь? Запомните юноша, у музыканта нет второстепенных или ненужных частей тела, даже та часть, которой на стуле сидят, не менее важна, чем другие. – и, заметив мой недоумённый взгляд, пояснил: – Вот представь себе, что у тебя там заноза или, хм, к примеру, чирей? О чём будет думать музыкант, играя произведение? О том, чтоб сыграть красиво, или только о том, чтоб лишний раз не разбередить болячку? То-то же! Но то, что руки бережёшь, это похвально. Что ж, проходи к инструменту. Я тоже хочу послушать то, что привело моего учителя в восторг. А там и решать будем, что с тобой делать. Случай уж не совсем обычный, ни музыкального образования, ни… ничего вообще!
Дежавю! Другого слова не подберу. Опять я сдаю экзамен, опять на меня с интересом смотрят экзаменаторы, и опять у меня «группа поддержки». Разве что состав «экзаменаторов» немного другой, да «группа поддержки» не в полном составе. Ну и моя конечная цель тоже немного другая. Не сдать экстерном, а всего лишь поступить, но от этого задача не становится менее сложной и трудной. Правда, один «кирпичик» в «фундамент победы» уже заложен. Мама принесла и предоставила «великому Ареопагу» мой аттестат о полном среднем образовании, чем произвела фурор и вызвала нездоровый ажиотаж среди присутствующих, о причинах которого я сразу не догадался.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Прикрыв глаза и немного посидев просто привыкая к банкетке, провёл руками по клавишам рояля, опробовал педали и размял кисти рук. А потом отрешился от всего и заиграл. Начал со «свадебного вальса», затем «мой детский каприз» и закончил «Хава Нагила». Посидев минуту в тишине, я повернулся к моим экзаменаторам и замер, ожидая их вердикта.
