– Миша, это и правда, всё ты написал? – В голосе Столярова звучало неприкрытое изумление.
– Нет, Григорий Арнольдович. Хава Нагила – это народная еврейская песня. Я просто где-то услышал эти слова и мотив, и подобрал музыку для рояля на слух. Моя тут только аранжировка. «Каприз» и «Свадебный вальс» напевала моя мама, тут тоже только моя аранжировка для рояля.
– Ну, надо же! Прошло всего десять лет, и она уже «народная»… – Столяров саркастически хмыкнул. – «Просто подобрал и аранжировал»… Слова-то какие! Вот так вот… просто взял… и подобрал на слух! – Григорий Арнольдович вскочил со стула и начал возбуждённо ходить вдоль сцены. Остановившись напротив стола с экзаменаторами, он обратился к тёмноволосому мужчине с аристократической внешностью. – Николай Николаевич, а что вы можете сказать по поводу мальчика? Будем принимать?
– Конечно, будем. Вопрос только куда. Если в техникум, то у меня возражений нет. Хоть сейчас подпишу экзаменационный лист. Но если вопрос стоит об институте, то трёх сыгранных произведений маловато будет. Те шероховатости, что мы услышали, препятствием не являются. Это просто отсутствие практики сказывается. Тем более что я внимательно смотрел, как себя к выступлению подготавливал абитуриент и как он играл. Вижу, что когда-то практика у него была, хотя в силу его возраста, не думаю, что большая. Так что по техникуму принципиальных возражений у меня нет. А после техникума молодой человек, если пожелает, сможет закончить и наш Институт.
Э, ребята… Такой хоккей нам не нужен! Зачем мне техникум, если мне сейчас уже только институт подходит, то есть консерватория? Нафиг я буду время терять, если оно у меня и так в обрез, хоть об этом никто не догадывается? Получить такую фору по времени на школе и профукать её на техникум? Не…! Так не пойдёт… Я хмуро посмотрел на Ник-Ника, как я его для себя окрестил для краткости и, поймав его удивлённо-вопросительный взгляд, спросил: – А сколько произведений надо сыграть, чтоб было достаточно для поступления в институт?
Вилинский, как я позже узнал его фамилию, с изумлением переспросил: – Простите, не понял? Вы готовы нам сыграть ещё несколько произведений? Я, видимо, неточно выразился, я имел в виду своих произведений! – я кивнул головой, показывая, что услышал его и повторил вопрос: – Так сколько своих произведений я должен сыграть, чтоб поступить в институт? – Николай Николаевич растерянно обвёл взглядом замерших коллег и снова перевёл взгляд на меня. – Простите, Вы хотите сказать, что у Вас есть свои произведения? – его удивление было неподдельным, как и выражение крайнего изумления на лицах экзаменаторов.
И только моя «группа поддержки» держала невозмутимый «покер фейс». Мама просто не совсем поняла, о чём идёт речь, но она уже неделю как видела в моих руках аккордеон и слушала мои песни, которыми я услаждал её слух, одновременно восстанавливая свои навыки. А Семён Маркович просто наслаждался ситуацией, когда не только он один уходит в ступор, и сейчас выглядел как кот, где-то стыривший кусок сала. Так же счастливо щурился и из-под тишка показывал мне большой палец.
– Я хочу сказать, что я готов сейчас вам сыграть свои произведения, и хочу вас уверить, что они прозвучат впервые, и вы будете первыми, кто их услышит в этом мире и в этом времени. – согласен, моя фраза выглядит слегка пафосно и немного напыщенно, надеюсь, это спишут на моё возбуждение. Но ведь в главном-то я не соврал, «впервые в этом мире и в это время»!
– Ну… Сыграйте нам что-нибудь. – и Вилинский выйдя из-за стола, подошёл к роялю, с подозрением оглядев инструмент и мои руки. Он что, шпаргалки ищет? Я усмехнулся этой мысли, и уже обращаясь ко всем присутствующим произнёс: – Как вы знаете, я – сирота. Мои родители погибли и более двух лет я скитался и беспризорничал, пока не нашёл свою нынешнюю Маму. Моя песня посвящается этим поискам. Но я не хочу петь обычную «жалейку» о том, через что мне пришлось пройти. Сегодня в нашей стране, таких бродяг как я – миллионы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Кому-то не повезёт так, как повезло мне. Но кто-то тоже найдёт свою Маму. И у всех брошенных и потерянных детей должна быть надежда и вера в это чудо. Поэтому я написал сказку о Мамонтёнке, очнувшемся на далёком севере среди ледяного безмолвия и оказавшегося в полном одиночестве. Добрый старый морж подсказал мамонтёнку, что в далёкой и жаркой Африке живут большие слоны, на которых мамонтёнок очень похож. Наверное, и его Мама тоже находится там. Вот и отправился мамонтёнок в далёкое и опасное путешествие по морю на льдине в поисках своей Мамы. А это его песенка. – Я вновь повернулся к роялю и опустил руки на клавиши.
По синему морю к зелёной земле… … Ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети![5]
Я закончил играть и в полной тишине осмотрел своих возможных будущих преподавателей, задумчиво разглядывающих меня. Только моя мама, уткнувшись лицом в пиджак Семёна Марковича, приглушённо всхлипывала, стесняясь показать своё заплаканное лицо.
– Вчера вечером я уже рассказал эту сказку и спел песенку своим друзьям, и она им понравилась. Наверное, её можно петь на детских утренниках и праздниках. Она коротенькая, мелодичная и легко запоминается. Только я не знаю, как это устроить и что с ней делать дальше. Но это не единственная моя песня, что я хочу сыграть для Вас. Следующая песенка будет немного сложнее и, наверное, она больше подойдёт для детского хорового исполнения. – я улыбнулся и подмигнул экзаменаторам. – Николай Николаевич, Юлия Александровна, подпевайте! – и увидев на их лицах лёгкое замешательство от столь неожиданного предложения, с трудом сдерживая усмешку, вновь вернулся к инструменту. Ничего! Сейчас я вас расшевелю, у меня есть чем. Да и сам я, похоже, поймал кураж. Эк меня распирает-то!
Вместе весело шагать по просторам… … И, конечно, припевать лучше хором, лучше хором, лучше хором![6]
А ведь и правда, лучше хором! Солидные и заслуженные преподаватели столпились вокруг моего рояля и самозабвенно подтягивают припев детской песенки, а я добрым словом вспоминаю Льва Моисеевича Матусовского и Владимира Яковлевича Шаинского, написавших слова и музыку к этой замечательной песне. Отзвучали последние аккорды и смолкли звуки. Взрослые и респектабельные люди смущённо переглядываются, словно стыдясь своей проявленной несдержанности, но отходить от рояля не торопятся. Я вздыхаю. Руки-то с непривычки уже устали, но железо надо ковать пока оно горячо. И поэтому я вновь с немного грустной, и одновременно самой очаровательной улыбкой, на какую только способен, обращаюсь к этим взрослым детям.
– Я почти не помню, что со мной было раньше, возможно это и к лучшему, ведь моя жизнь только начинается. Начинается с чистого листа и передо мной, я верю в это, лежит долгий путь. Я очень надеюсь на то, что моё будущее окажется ко мне менее жестоким, чем моё прошлое. Об этом моя следующая песня. Моя просьба, моя молитва…
Слышу голос из прекрасного далёка…[7]
Я закончил играть и замер в полной тишине. Но вдруг раздались хлопки, это мне аплодировали преподаватели, но аплодисменты раздавались и от раскрытых дверей в аудиторию где перед входом столпились студенты и не жалея сил били в ладони. – Браво! Молодец! Бис! Брависсимо! – студенты восторженными возгласами выражали свои эмоции. Пётр Соломонович торжествующе посмотрел на Столярова. – Ну, что я тебе говорил? Теперь не сомневаешься?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И вдруг неожиданно нагнулся ко мне и, погладив по голове, шепнул на ухо: – Ты конечно талант, я в этом не сомневался, но теперь встань и выйди на поклон, публика это любит. Привыкай! – и приобняв, помог мне встать с банкетки. А затем, шутливо придавливая шею, заставил раскланяться перед преподавателями и отдельно перед студентами, чем вызвал новый шквал аплодисментов. Это был мой первый маленький триумф.
