А между тем, когда стариканы увлеклись своими игрушками и позабыли обо всем на свете, именно ты вытащил альбом и спрятал. Скорее всего, в той же комнате. Чтобы потом, когда страсти улягутся, преспокойненько утащить. Что, не так было?
– Воображение у тебя – позавидовать можно, – криво усмехается парень. – А доказательства где?.. – И осекается – в комнате появляется Лиза, неся на подносе дымящийся кофейник, сахарницу и три чашечки.
– Какой роскошный кофе, вах! – хвалит Королек сестру. – Я, конечно, не кофеман, но способен по достоинству оценить качественный продукт. Давай-ка вернемся в дом нашего с тобой родителя. Собираюсь провести небольшой следственный эксперимент. После чего сообщу, кто марки спер.
И в упор глядит на парня, читая в застывших глазах мольбу: не выдавай! Когда Лиза уходит на кухню, унося посуду, быстро спрашивает:
– Куда альбом заховал?
– За сервант, – жарким шепотом отвечает Лизин хахаль. – Мужик, тоже художник, хорошие башли за марки обещал. Ремесленник, маляр, а зашибает столько, сколько мне не снилось. Старый хрыч твой папашка. Сидит на своих альбомах, как собака на сене, а дочь почти нищая. Я ведь о Лизе думаю, мне самому ничего не надо…
Отец сгорбился у телевизора, уткнув в экран невидящий взгляд. «Теперь тебе действительно плохо, – с гадливой неприязнью и неожиданной жалостью думает Королек. – Не четырнадцать лет назад, когда оставил семью, а сейчас, при потере махоньких цветных бумажек».
– Поужинали? – спрашивает он жену отца.
– Какое там, – машет она рукой. – Разве сейчас до еды.
– Тогда идите на кухню, перекусите. А я побуду здесь. Покумекать надо.
Отца уводят. Оставшись один, Королек просовывает руку между стеной и сервантом, нашаривает и вытаскивает альбом. После чего отправляется на кухню, где застает троих, в сущности, чужих ему людей.
Поначалу он собирается подшутить над отцом: скроить кислую мину, а затем внезапно показать альбом и полюбоваться реакцией. Но передумывает.
– Пап, – он с удивлением чувствует, что дрожит горло. – Пожалуйста, не волнуйся, нашел я твою пропажу.
Отец поднимается, трясущимися руками берет альбом, судорожно ищет очки.
– Ты сам засунул его на полку между книгами, а потом забыл. Напрасно только людей подозревал.
Но отец не слушает Королька, он плачет. Потом наливает пиво в стакан, ненасытно пьет, давясь и отдуваясь. Обтирает ладонью рот.
– Все равно не понимаю, как ты обнаружил альбом.
– По методу Шерлока Холмса. В одном из рассказов он говорит так: «Я убежден, что пропавшее письмо не покидало пределы этого дома». А ему не поверили. И, как оказалось, зря. Письмо-то отыскалось… Ну, мне пора…
На улице Королек обводит взглядом небо с проклюнувшимися звездами, насупившиеся дома, в которых уже горит свет. Когда-то июльским вечером его, одиннадцатилетнего пацана, бросил отец. Но сегодня это воспоминание не вызывает в нем привычной боли.
«Может быть, отец никогда по-настоящему меня не любил, и марки ему дороже, чем сорок тысяч сыновей, но отныне я принимаю его таким, какой есть, и прощаю раз и навсегда…»
Когда Королек стаскивает перед сном рубашку, раздается пиликанье его сотового. В трубке голос сестры:
– Скажи честно, это мой украл у отца марки?
– С чего ты взяла?
– Мы уже подрались. Не жалей меня, ответь, как было на самом деле. От твоего слова наша судьба зависит.
– Повторяю для непонятливых. Отец сам засунул альбом и запамятовал. И закроем тему, сестренка.
– Спасибо, Королечек, – всхлипывая, глухо говорит Лиза. – А то мы уже разбежаться надумали.
– Ну и дураки. Лучше ответь на такой вопрос: не надоело в блуде жить? Я вам советую, ребятки: женитесь, нарожайте кучу голопузов. Отцу, небось, не терпится внучка потетешкать.
– Ты сначала со своей жизнью разберись, а уж потом другим советуй, – огрызается Лиза и прекращает разговор.
Королек кладет телефончик на прикроватную тумбочку. Вытянувшись под одеялом, Анна смотрит на него с ласковой усмешкой. Обнаженные руки закинуты за голову. Видны темные подмышки с вьющимися волосками. Он ложится рядом, целует ее, сходя с ума от желания, и пропадает, расплавляясь в горячем солнечном вихре…
Какое-то время они лежат обессиленные; потом, повернувшись на бок, Королек легонько дует в лицо Анны и улыбается, видя, как трепещут ее веки.
– Помнится, ты как-то сказала, что нынешняя супружница приворожила моего отца. Так, может, восстановить справедливость, вернуть его домой? В конце концов, почему бы ему не провести остаток дней с моей матерью?
– Извини, милый, но твоя мать… она не та женщина, что предназначена ему космосом. С ней он был так же одинок, как и сейчас. Пусть все остается по-прежнему. Он тешится своими марками. Оставь его. Не мешай.
Приподнявшись на локте, он вглядывается в ее кофейные глаза.
– Давай поженимся, родная моя.
– Милый мальчик мой, – тихо и нежно отвечает она, – не надо об этом. Будем жить, пока живется…
Засыпая, она кладет голову на плечо Королька, и от этой мягкой тяжести у него блаженно замирает сердце. Они уходят в сон почти одновременно.
* * *
Наташа
Два с лишним месяца миновало с тех пор, как Королек притащил меня к своему приятелю по кличке Шуз. С тех пор надоеда Шуз дважды приглашал меня в кафе, где донимал светской беседой и конфузил неотрывным взором выкаченных неопределенного цвета глаз. А еще он еженедельно названивает мне, сюсюкая, как с английской королевой. Презираю себя за то, что терплю эти дурацкие звонки. Но язык не поворачивается отшить нелепого ухажера.
Вот и сегодня, как подарок на сон грядущий, телефон преподносит мне чудака Шуза.
– Мы не могли бы завтра встретиться?.. – В его голосе такая надежда и тоска, что мне становится немного не по себе. – Нет-нет, ничего особенного, просто очень хочется вас повидать. Прошу, пожалуйста, не отказывайте.
– На набережной. В восемь вечера…
Почему-то представляю, как Шуз явится на свидание в доспехах рыцаря, поднимет забрало, гремя и скрипя проржавелыми латами, припадет на колено и преподнесет алую розу. И прыскаю от смеха. И так становится весело, что даже в кровати еле уговариваю себя уснуть. Хочется хохотать и дурачиться.
* * *
Невидимая метла метет по набережной пыль и всякий сор. На скамейке, вытянув тощие ноги в линялых джинсах, восседает Шуз, смуглый, небритый, узкоплечий, нечесаный. На грязноватую футболку надета донельзя потертая кожаная куртка. Хиппи, да и только. Ради дамы мог бы и принарядиться. Или побриться хотя бы.
Завидев меня, вскакивает, приглашает присесть, протягивает шуршащие целлофаном розы, демонстрируя пронафталиненную галантность. Невольно вспоминаю, как представляла его вчера в виде коленопреклоненного рыцаря, и усмехаюсь.
– Это наш последний разговор, – глухо, торжественно начинает Шуз. – Отныне я не буду вас донимать. Даю гарантию. Не стану врать, что влюбился без памяти. Просто вдруг захотелось иметь нормальную семью. Когда увидел вас впервые, подумал: а почему бы и нет? Мы оба – одинокие интеллигенты. Зажили бы вдвоем. Может быть, даже ребенок родился.
– На таких основаниях не создают семью, – произношу я, стараясь быть максимально деликатной.
– Возможно мы привыкли бы друг к другу, всякое бывает… Впрочем, – обрывает он себя, – теперь уже нет смысла пережевывать банальные фразы. Я только хочу сказать, что вы дороги мне и… Я, видите ли, сирота. Хотя это слово звучит довольно-таки странно по отношению к тридцатипятилетнему мужчине. Кроме Королька и, пожалуй, вас у меня нет никого…
– Бросьте, что за похоронное настроение.
– А, да, это вы точно заметили!
Он внезапно хохочет, демонстрируя длинные желтые зубы.
Что за достоевщина! Не хватает – исключительно для полноты картины – чтобы он забился в припадке. Парень явно не в себе.
– Извините, – говорю довольно сухо, – но я не совсем понимаю, куда вы клоните и зачем меня пригласили.
– Проститься, – сообщает он доверительно и выпучивает свои глазищи, увеличенные стеклами почти круглых очков в темной оправе. – Я, видимо, на ваше счастье, уезжаю. В Америку. Как Свидригайлов. Помните такого?.. Да вы не пугайтесь. Шучу. Я отправляюсь по конкретному адресу. Домой. Дома давненько не был. Соскучился.
– Погодите, но вы только что назвали себя сиротой.
– Все мы сироты на этом свете, – подхватывает Шуз.
Нет, мне положительно надоели его убогие потуги казаться загадочным роковым индивидуем!
Поднимаюсь.
– Всего хорошего. Надеюсь, когда мы снова свидимся, настроение у вас будет более оптимистичным.
– До свидания, – произносит он отчетливо.
Слава богу, не порывается провожать. До чего жалкий субъект.
Чуть помедлив, ухожу. Ветер, должно быть, изо всех сил надувая щеки, гонит меня прочь. Пройдя несколько шагов, оглядываюсь. Словно тающий в синеве Шуз оцепенело сидит на скамье и не отрываясь смотрит на свинцовый пруд. Руки картинно скрестил на груди, видно корча из себя то ли мятежного лорда Байрона, то ли Наполеона. Вот шут гороховый! И все же мне отчего-то не по себе.
