Анна положила свою ладонь на большую вялую и бледную кисть правой руки Королька, демонстрируя всем и каждому, что навсегда приватизировала сожителя и никому не отдаст. Сверчок вещает о высоких материях:
– По мнению одних, третьей мировой войны нет и быть не может, другие считают, что она уже идет – террористы объявили ее всему цивилизованному человечеству. Я лично не согласен ни с теми, ни с другими. На наших глазах разворачивается мировая экономическая война Запада и Востока. На первый взгляд, кажется, что это битва всех против всех: крупные фирмы безжалостно конкурируют не только с компаниями из других государств, но и сражаются не на живот, а на смерть внутри своей страны. И все-таки я убежден: в этой войне победитель будет…
– Кто же? – голос Королька невыразительный, слабый, точно он говорит через силу.
– Восток, – важно изрекает Сверчок. – Уверен, нам еще предстоит стать свидетелями смены мирового лидера…
Он продолжает лопотать. Потускневшие глаза опера безотрывно глядят на меня.
– Ты была на похоронах?.. Впрочем… – глухо обрывает себя Королек, – потом расскажешь.
– Я тебе фруктов принесла.
Прислоняю принесенный пакет к тумбочке.
Перебросившись несколькими фразами, умолкаем. Сверчок продолжает нести свою околесицу.
Прощаюсь. Анна провожает меня. Больничный двор залит сентябрьским солнцем. В его беспощадном свете Анна выглядит на все пятьдесят.
– Вчера он сказал, что у него в сердце точно камешек с острыми краями, который то и дело поворачивается и колет, – Анна не поясняет, кто он, ясно и так. – Теперь всю оставшуюся жизнь будет считать себя виновным в смерти сына.
Совершенно не желая того, вспоминаю похороны Илюши – на них меня уговорила пойти Анна, упрашивала чуть не на коленях. Ей, видишь ли, было неловко самой присутствовать на погребении, что вполне понятно, а Королек непременно хотел знать, как предадут земле его сына.
Вспоминаю истаявшую зареванную Сероглазку, голосящую с уродливо распяленным ртом. Вспоминаю дрожащие губы ее мужа Володи. И закрытый гроб с телом Илюши, точнее, с тем, что от него осталось…
– … Он поклялся найти убийцу Илюши, – доносится до моего сознания голос Анны. – Этот киллер знал, что Плакальщица арестована, имел полное право не выполнять заказ, и все-таки… Ему нет прощения… Если бы можно было предвидеть, что Плакальщица наймет двух убийц: одного для Воланда, а другого – для Королька!..
По ее лицу текут слезы.
– Королек изводит себя из-за того, что сразу же не отвез Илюшу домой к матери. Погляди, как странно и страшно сошлось: Илюша погиб, а Королек жив… Ната! Он уйдет от меня! Он не простит ни себе, ни мне смерти сына!
Впервые вижу ее плачущей. Пропали, точно и не было, и аристократизм, и горделивая осанка. От Юдифи не осталось ровным счетом ничего. И мне не жаль ее ничуть. «Вот теперь ты настоящая. Обыкновенная баба, боящаяся потерять своего мужика».
– Брось, Анна. Все будет в порядке. Куда он денется? Он же любит тебя безумно. Я еще не встречала такой любви, только в дамских романах.
Говорю и удивляюсь сама себе: вроде бы я не стерва и стервой никогда не была, но в моих словах звучит такая язвительность, и губы складываются в такую тонкую ядовитую усмешечку, что позавидует самая уксусная старая дева.
Анна глядит на меня так, словно ее ударили. А я наконец-то испытываю долгожданное освобождение. Все, баста! Хватит изображать утешительницу и наперсницу, довольно жить чужими жизнями! У меня есть единственная – своя!
– Пока. – Поворачиваюсь, ухожу.
Бабье лето обнимает меня. Пронизанные солнцем листья сияют золотом, рубином и янтарем, словно стеклышки витража. Не вытерпев, оборачиваюсь. Анна смотрит мне вслед. Усмехнувшись, независимо шагаю дальше, и стук моих каблучков растет в торжествующем крещендо. Бабье лето, золотое бабье лето! – ликующе звенит во мне, и печаль, надежда, любовь разрывают сердце на части. Мертвые ржавые листья стелются под ноги. Без сожаления ступаю по ним.
«Прощай, Анна. И ты прощай, Королек, любимый мой! Я любила тебя, не признаваясь в этом самой себе. Прощайте оба. Вы уже наполовину умерли во мне, стали прошлым, а будущее, сулящее счастье и удачу, – впереди!..»
В этот день покупаю в своем салоне ангелочка. Придя домой, осторожно протираю влажной тряпочкой, ставлю на телевизор и прошу: «Пожалуйста, будь моим ангелом-хранителем. Как бы ни сложилась моя судьба, я никогда не расстанусь с тобой, маленький».
В ответ, искоса глядя на меня, он улыбается простодушно и плутовато, и его крылышки вспыхивают золотом.
