Таким образом, при Николае I власти не только не мешали ассимиляции евреев, но звали в неё – однако массы, оставаясь под кагальным влиянием, опасаясь принудительных мер в области религии, – не шли.
Впрочем, школьная реформа своим чередом началась, с того же 1844, несмотря на крайний отпор руководящих кругов кагалов. (Хотя «при учреждении еврейских школ отнюдь не имелось в виду уменьшить число евреев в общеучебных заведениях; напротив, неоднократно указывалось, что общие школы должны быть, по-прежнему, открыты для евреев»[361].) – Были учреждены два вида казённых еврейских училищ («по образцу австрийских элементарных училищ для евреев»[362]): двухлетние, соответственные русским приходским, и четырёхлетние, соответственные уездным училищам. В них – только еврейские предметы преподавались педагогами еврейскими (и на иврите), а общие – русскими. (Как оценивает неистовый революционер Лев Дейч: «Венценосный изверг приказал обучать их[евреев] русской грамоте»[363].) – Во главе этих школ долгие годы ставились христиане, лишь много спустя – и евреи.
«Большинство еврейского населения, верное традиционному еврейству, узнав или угадывая тайную цель Уварова[министра просвещения], смотрело на просветительные меры правительства, как на один из видов гонений»[364]. (Уваров же, ища возможные пути сближения евреев с христианским населением через искоренение «предрассудков, внушаемых учениями Талмуда», хотел вовсе исключить его из образования, считая его кодексом антихристианским[365].) – При неизменном недоверии к российской власти, ещё немало лет еврейское население отвращалось от этих школ, испытывало «школобоязнь»: «Подобно тому, как население уклонялось от рекрутчины, оно спасалось от школ, боясь отдавать детей в эти рассадники „свободомыслия“. Зажиточные еврейские семьи зачастую посылали в казённые училища вместо своих детей – чужих, из бедноты[366]. (Именно таким образом был сдан в казённую школу П. Б. Аксельрод; затем перешёл в гимназию, затем в политическую всеизвестность – как соратник Плеханова и Дейча по «Освобождению труда»[367].) И если к 1855 только в «зарегистрированных» хедерах училось 70 тысяч еврейских детей – то в казённых училищах обоих разрядов всего 3 тысячи 200[368].
Этот испуг перед гражданским образованием ещё долго сохранялся в еврействе. Так же Л. Дейч вспоминает, что и в 60-х годах, и не в каком захолустьи, а в Киеве: «Хорошо помню то время, когда мои соплеменники считали грехом учиться русскому языку» и лишь по необходимости допускали его «только в сношениях с… «гоями»[369]. – А. Г. Слиозберг вспоминает, что даже и в 70-е годы поступление в гимназию считалось предательством еврейской сущности, гимназический мундир был знак богоотступничества. – «Между евреями и христианами лежала пропасть, переступить которую могли только единичные евреи, и то лишь в крупных городах, где еврейское общественное мнение не сковывало личной воли в[такой] степени»[370]. – Учиться в русских университетах еврейская молодёжь не устремилась, хотя окончание их давало евреям, по рекрутскому закону 1827, пожизненное освобождение от воинской повинности. – Впрочем, Гессен оговаривается, что в «более состоятельных круг[ах]» русского еврейства возрастало «добровольное устремление… в общие учебные заведения»[371].
А ещё же: в казённых еврейских училищах «не только смотрители-христиане, но в большинстве случаев и учителя-евреи, преподававшие еврейские предметы на немецком языке, отнюдь не были на должной высоте». Поэтому «одновременно с учреждением казённых училищ было решено устроить высшую школу для подготовки учителей… создать кадры более образованных раввинов, которые и действовали бы в прогрессивном направлении на народную массу. Такие «раввинские училища» были учреждены в Вильне и Житомире (1847 г.)». – «При всех своих недостатках школы принесли известную пользу», – свидетельствует либерал Ю. И. Гессен, – «подрастающее поколение стало знакомиться с русской речью и с русской грамотой»[372]. – И революционер М. Кроль того же мнения, хотя и с непременным круговым осуждением правительства: «Как реакционны и враждебны евреям ни были законы Николая I-го о еврейских казённых начальных и раввинских училищах, – эти училища волей-неволей приобщали какую-то небольшую часть еврейских детей к светскому образованию». А «прозревшим» («маскилим») и презирающим теперь «суеверие масс» – «уходить[было] некуда», и они оставались среди своих чужаками. «И всё же это движение сыграло огромную роль в духовном пробуждении русского еврейства во второй половине XIX века». Но кто из маскилим и хотел просвещать еврейские массы – наталкивался на «озлобленное сопротивление фанатически верующих евреев, смотревших на светское просвещение, как на дьявольское наваждение»[373].
В 1850 была создана ещё такая надстройка: институт «учёных евреев», инспекторов-консультантов при попечителях учебных округов.
А из выпускников новозаведенных раввинских училищ с 1857 создалась должность «казённых раввинов», неохотно выбираемых своею общиной и подлежащих утверждению губернской властью. Однако их обязанности свелись) к административным: еврейские общины считали их невеждами в еврейских науках, традиционные же раввины сохранились как «духовные раввины», истинные[374]. (И многие из выпускников раввинских училищ, «не находя ни раввинских должностей, ни учительских», шли дальше учиться в университеты[375], – уходили во врачи и адвокаты.)
Николай I всё не терял своего напора регулировать внутреннюю жизнь еврейской общины. Кагал, который и раньше обладал огромной властью над общиной, ещё усилился от момента введения рекрутской повинности, получив право «отдавать в рекруты всякого еврея во всякое время за неисправность в податях, бродяжничество и другие беспорядки, нетерпимые в еврейском обществе», и этим правом он пользовался пристрастно, в пользу богатых. «Всё это приводило к возмущению масс заправилами кагала, создавало напряжённые отношения внутри общины, и стало одной из причин окончательного упадка кагала». – И вот в 1844 кагалы «были повсеместно упразднены и их функции переданы городским управам и ратушам»[376], – то есть положение в еврейских городских общинах как бы подчинялось всегосударственному единообразию. Но и эта реформа не была докончена: сбор вечно-недоимочных, ускользающих податей и поставка рекрутов – переданы были опять же еврейской общине, чьи теперь «рекрутские старосты» и «сборщики» наследовали прежним кагальным старшинам. А метрические книги, а значит и учёт населения, остались в руках раввинов.
Дальше правительство Николая I вмешалось в запутанный вопрос еврейских внутриобщинных сборов, главным образом «коробочного» (косвенный налог за употребление кошерного мяса). Распоряжением 1844 указывалось частично использовать коробочный сбор на покрытие казённых недоимок общины, на устройство еврейских школ и на пособия евреям, переходящим в земледелие[377]. – Но и тут возникла непредвиденная неуловимость: хотя евреи «облагались личной податью, наравне с мещанами-христианами», то есть налогом прямым, «еврейское население, благодаря коробочному сбору, оказалось как бы в льготных условиях в отношении способа уплаты подати». Теперь «евреи, не исключая зажиточных кругов, часто погашали путём раскладки, то есть личными взносами, лишь незначительную часть казённых сборов, остальную же часть подати обращали в недоимку» – и недоимки всё накоплялись, к середине 50-х годов превысили 8 миллионов рублей. И тогда последовало новое нервное высочайшее повеление: «за каждые две тысячи рублей» ещё новых недоимок брать «по одному взрослому рекруту»[378].
В 1844 была предпринята ещё одна, энергичная и снова неудавшаяся, попытка выселения евреев из деревень.
Гессен образно пишет, что в российских «законах, долженствовавших нормировать жизнь евреев, слышится как бы крик отчаяния, что при всей своей власти правительство не может выкорчевать еврейское существование из недр русской жизни»[379].
Нет, правителями России ещё никак не была осознана вся тяжесть и как будто даже нерешаемость огромного еврейского наследства, полученного в награду от разделов Польши: что же делать с этим стремительно растущим и самоупорным организмом в российском государственном теле? Они не находили уверенных решений и тем более не могли провидеть вдаль. Накатывались одна за другой энергичнейшие меры Николая I – а положение как будто только осложнялось.
Подобный же нарастающий неуспех преследовал Николая I и в борьбе с еврейской пограничной контрабандой. В 1843 он категорически распорядился выселить всех вообще евреев из 50-вёрстной приграничной с Австрией и Пруссией полосы, невзирая на то, что «в некоторых пограничных таможнях торгующее купечество почти сплошь состояло из евреев»[380]. Задуманная мера поправлялась сразу широкими изъятиями из правила: сперва – предоставлением двухгодичного срока для продажи недвижимости, затем – продлением этого срока. Переселенцам предлагалась материальная помощь для устройства на новых местах, и ещё они вперёд на 5 лет освобождались от податей. Несколько лет переселение не начиналось, а вскоре «правительство Николая I перестало настаивать на выселении евреев из 50-вёрстной приграничной полосы, и часть из них смогла остаться на прежних местах»[381].
