— Неблагоприятный омен, — решил Александр Ильич.
— Не нужно мне никакого Омеля, — возразил на это Мурый, который, бросая нас, чувствовал себя не совсем ловко. — Я справлюсь потом с коровой сам.
Итак, в путь тронулись мы вдвоем. За ворота выскочила нас проводить Ольга Николаевна. На душе у ней, бедняжки, скребли, должно быть, кошки.
— Возвращайтесь, дорогие, скорей, — сказала она, чуть не плача. — Я уверена, что все кончится благополучно. Не забыли ли вы чего: документы, деньги… Жалко, конечно, что с вами не идет Мурый. «Юлиан Отступник» — Мережковского.
— Скорей «Мелкий бес» — Сологуба, — пробурчал Александр Ильич, впрягаясь в тележку и прибавил почти весело: — Не тревожься, Оля, о нас. Мы чувствуем себя героями Пинкертона.
Первую часть нашей программы мы выполнили вполне благополучно и скоро. Правда, Александру Ильичу пришлось трудновато с дровами, я своей одной рукой и протезом был ему плохим помощником. Я сходил на село и мужик, трепеща и озираясь пригнал корову, и помог ее запрячь. Часов в восемь вечера мы тронулись, наконец, в обратный путь, нам предстояло пройти 10 с лишним километров.
Паша группа представляла собой картину в мрачном стиле Гойя: однорогая коровенка, довольно грязная и худая, запряженная в низкий возик, груженный черным, горелым лесом, за веревку ее тянет однорукий субъект с изможденным лицом; поверх дров восседает жидковолосый, запачканный сажей, господин, с виду ученый или престарелый поэт. Не хватало только за возом причудливого пса, видавшего лучшие виды.
Александр Ильич был, однако, в хорошем настроении По детскому ли легкомыслию или по душевной своей невинности он совершенно ничего не боялся, и я отметил, что его увлекает даже приключенческая сторона нашего рискованного путешествия.
— Я недавно прочел в газете, что перелет из Европы в Америку длится около 12 часов. Интересно, сколько потребовалось бы времени при наших темпах продвижения, — говорил он, — Мне сверху кажется, что наше упряжное животное как бы пританцовывает, делая два шага вперед и один назад.
— Она прихрамывает, — пояснил я.
— Плохо. Впрочем, почтенный хозяин и не продавал нам выездного рысака, Как в сущности люди жестоки, — продолжал Александр Ильич. — Поймали бедную коровку, запрягли в воз с дровами, и таким обманом ведут ее на казнь.
— Мы обманываем не корову, а полицию, — заметил я. — Муньку можно было пригнать и без этой канители.
— Не надо, не надо имени, — испуганно попросил Капустин. — Посколько она обречена и мы готовимся ее съесть, она должна для нас быть совершенно безымянным субъектом или лучше объектом X. Не надо даже на нее смотреть и привыкать к ней.
— Ну и ну! Чудак, вы, сударь, старый эмигрант, — нашелся я только ответить.
— В Белграде завели мы кролика и так привыкли к нему, что даже было смешно подумать, что его можно убить. Он жил у нас долго в качестве почетного пенсионера и когда состарился, ему Ольга Николаевна ежедневно варила чашку каши Геркулес.
— Как бы нам не пришлось ежедневно варить ведро Геркулеса для этого шагающего объекта, — пророчески вырвалось у меня.
Лес кончился и мы въехали на главную улицу небольшого поселка, единственного на вашем пути. Красивые, чистенькие домики, окруженные садами и огородами, выглядели в лучах заходящего солнца особенно нарядно и уютно. Хозяева спешили окончить вечерние работы и суетились во дворах.
— Моя мечта дожить свою жизнь в такой собственной дачке и разводить розы, — проговорил Александр Ильич. — Скажи, как обстоит дело в этом отношении в Советском Союзе?
Я пояснил.
— Скверно, — вздохнул Александр Ильич. — Обречь людей жить в казармах, лишить их права обзаводиться собственностью, это все равно, что лишить их нрава материнства. Посмотри, с каким прилежанием и любовью вон тот молодой человек возделывает грядку возле дома; красивая молодая женщина, вероятно, его жена или невеста, несет уже ему для поливки ведра с водой…
— Ведра с нечистотами, судя по запаху.
— Все равно. Собственные нечистоты, на собственную грядку, от собственной жены — вот формула счастья человеческого. Без собственности жизнь лишена радости.
По выезде из поселка мы поменялись ролями: я полез на воз, а Александр Ильич взялся вести корову за повод. Шоссе было пустынно. С обеих сторон бесконечной лентой тянулся хвойный лес. Я очень устал за тот день и с удовольствием вытянулся на дровах, и не заметил, как задремал.
Когда я проснулся, было уже совершенно темно, все небо было обложено черными тучами, начал накрапывать дождь… Воз почему-то неподвижно стоял на месте.
— Эй, Александр Ильич, что случилось? — испуганно спросил я.
— Ничего не случилось, — ответил из темноты спокойный голос.
— Так почему мы не двигаемся?!
— Она не хочет дальше идти.
— Черт возьми, так потяни ее за бичеву!
— Когда я тяну за один конец веревки, то она тянет за другой в противоположном направлении, и так как ей при этом неудобно двигаться вперед, вернее — даже невозможно, то она останавливается.
Я нащупал и выломал сухую ветку в дровах и довольно нелюбезно стегнул корову сзади.
— Что ты делаешь, не бей животное, — рассердился на меня Капустин, — она подумала бы и пошла бы и так.
— Она будет раздумывать, а Ольга Николаевна нас ждет и наверно ужасно тревожится. Учти, что очень поздно.
Начался спуск с горы перед городом, вдали виднелись его приветливые огоньки. Я слез с воза, чтобы помочь Александру Ильичу при спуске.
Через полчаса мы достигли, наконец, нашей усадьбы. Ворота беззвучно открылись и мы въехали во двор. Нас встретил Мурый и Ольга Николаевна.
— Наконец-то! Почему так поздно? — шопотом говорила она. — Все ли благополучно?… Ну, слава Богу. У нас тоже все в порядке. Фрау Zehnpfennig ушла дипломатически ночевать к родственникам, так что мы одни. Дядя Ваня, голубчик, заприте, пожалуйста, ворота.
Я направился закрывать ворота, прикрыл одну половину и потянул было другую, но кто-то придержал ее и две темные фигуры проскользнули во двор. Это была полиция.
Впоследствии мы никогда не смогли установить с достоверностью, что послужило причиной неожиданного визита. Возможно, что мы были замечены и зарегистрированы, как подозрительные, уже по дороге; не исключено, однако, что появление стражей порядка у нас, было случайностью. Так или иначе они были во дворе.
Полицейские довольно невежливо сверкнули нам в глаза своими электрическими фонарями, потом свет их фонарей забегал по двору и остановился на нашей упряжке.
— Чья это корова? — строго отнесся к нам один ИЗ них.
Александр Ильич выступил вперед.
— Корова принадлежит нам, — твердо по-немецки ответствовал он и по-русски к жене: — Чего же мы мокнем под дождем. Зови, Оля, дорогих гостей в хату.
В квартире, попросив полицейских обождать в жилой комнате, мы прошли в кухню, чтобы помыть себе руки.
— Итак, господа, — насмешливо посмотрев на нас, сказал Александр Ильич. — Любишь на коровах кататься, люби и ответ держать… А где же господин Мурый?
Только сейчас мы заметили, что Мурый незаметно и бесследно исчез.
— Удрал, бестия, — констатировал Александр Ильич. — Ничего, и без него как-нибудь справимся. Не вешай головы, Оля!
Ольга Николаевна совсем пала духом.
— Это я вас подвела, — покаянно произнесла — что же мы будем делать? «Страшная ночь», кажется, Гоголя.
— Нет, «Преступление и наказание» — Достоевского, — «Бежин луг» — Тургенева, «Фрегат Паллада» — Гончарова… Дядя Ваня, ты готов? Пойдем довариваться с властями.
Власти оказались несговорчивы. Когда мы вошли, два рослых, в черных клеенчатых плащах немца стояли посреди комнаты. На головах у них красовались полицейские кепки нового образца, на поясах пистолеты и в зубах — потухшие трубки. Один из них по видимому, начальник, с чрезвычайно толстым, выпирающим по бокам плаща задом, неодобрительно обратился к нам, совершенно не скрывая, что он подозревает нас в массовых грабежах, поджогах и убийствах.
— Was ist, meine Herren, bei Ihnen mit der Kuh los?!
— Die Kuh habe ich für mich gekauft bei einem Bauern! — сказал я.
— Позволь, позволь, — запротестовал Александр Ильич, — какое там "ich gekauft". Почему это ты?!
— Сделай милость, Александр Ильич, не вмешивайся. У меня есть бесспорное доказательство, что корова принадлежит мне.
Я вынул из кармана и протянул старшему полицейскому расписку бауэра. Он бегло заглянул в нее и, по видимому, еще тверже утвердился во мнении, что имеет дело с крупными преступниками. Не буду передавать дословно длительных пререканий между нами и добродетельными представителями власти. Мы утверждали, что купили корову на племя. Толстый все отвергал и ничему не верил, даже тогда, когда мы говорили правду (например, что я за корову заплатил 1500 марок).
