Тимофеевский молчал. Он находился в тягостных раздумьях.
— Ну же, Вениамин Михайлович, решайтесь. Думаю, что Елизавету Андреевну мне удастся убедить сотрудничать с вами. Ей ведь, в противном случае, светит отнюдь не условный срок. А так — года три условного режима за недоносительство.
— А если она не согласится? — спросил администратор, и я поняла, что он склонен принять мое предложение.
— Тогда кричите: караул!
Тимофеевский хлебнул еще «Мартини», и его глаза подернулись розоватым туманом. Алкоголь возымел над ним некоторое действие, и администратор стал менее раздражительным.
— А переговоры с ней будешь вести ты или мое присутствие тоже потребуется? — спокойно спросил он.
— Пожалуй, я справлюсь одна. Так вы согласны с моим предложением?
Вениамин Михайлович шумно вздохнул, сделал еще глоток горячительного напитка и совсем скис. Теперь он сидел насупившись, думая о своей тяжкой доле и полностью меня игнорируя.
— Вы согласны? — повторила я вопрос после продолжительной паузы.
— А? — рассеянно отозвался он, посмотрев в мою сторону. Вид у него был такой, словно он впервые меня видит. — А… Да, согласен, — и добавил: — Пока согласен.
— Не понимаю?
— Потом поймешь, — хмыкнул он и уже оживленнее произнес: — Нам, наверное, нужно обговорить детали? Ведь меня будут допрашивать по всей форме, полагаю?
— Несомненно. Сумеете сейчас сосредоточиться?
— Вполне, — вяло прозвучал его ответ.
— Что ж, начнем с того, куда вы дели орудие убийства?
— Спрятал. Спрятал на случай, если пришлось бы утихомирить Елизавету.
— То есть? Вы хотели ее убить тем же подсвечником или представить его суду в качестве улики против нее?
— Хм, — зловеще усмехнулся Тимофеевский, скривив уголок рта, — убить я ее мог бы и из пистолета, если б понадобилось. Ну, разумеется, второе. Там же остались отпечатки ее пальцев.
— Понятно, — кивнула я. — Очень хорошо. Теперь вы пометите этот подсвечник своими пальчиками, а в милиции скажете, будто подспудно чувствовали, что в конце концов явитесь с повинной, а потому и не выбросили его. Этой ерунде поверят. Теперь второе и очень важное. В тот день, а вернее, в тот поздний вечер, на чем вы могли бы отвезти труп в Скатовку? Надеюсь, что, кроме служебной машины, у вас есть еще какая-нибудь?
— А если нет? — спросил он и ехидно сощурился.
— Тогда тоже кричите: караул! На тот вечер служебную машину можно легко вычислить, стояла она в гараже или…
— Ладно, не распаляйся. Есть.
— Ну и чудненько. А теперь скажите, какой она марки? Какой имеет цвет? Ее номер и серия?
— А это еще зачем? — удивился он.
— Пойду для убедительности вашим свидетелем.
— То есть?
— Скажу, что видела вас в лесу, когда вы закапывали труп. Считайте, что я помогаю вам.
— Слушай, ты… — снова начал заводиться Тимофеевский, — давай вот только без этой фальшивой благотворительности! Ты что, имеешь в этом какой-то интерес?!
— Боже упаси. Единственное, чего я хочу, так это помочь вашей жене, которую вы…
— Я же сказал! — крикнул он и стукнул кулаком по столу. Несколько маринованных мидий соскочили с тарелки. — Я просил без благотворительности. Никто и никогда в этом мире не делает ничего за так. Нет таких людей, не су-щест-ву-ет, — по слогам продекламировал он.
— Мне очень жаль вас, Вениамин Михайлович. Жаль, что вы не встречали в своей жизни бескорыстных людей, — сказала я, чувствуя, что сейчас отвратительна сама себе.
Да, я хотела выбраться из этой истории, не запачкавшись. Да, я хотела, чтобы Елизавета Андреевна не узнала, что именно я была настоящим свидетелем того, что они с братом пытались скрыть. Не знаю почему, но хотела. И потому сейчас я предлагала компромисс не только Тимофеевским, я шла на него и сама, но это был очень грязный компромисс.
— А ты встречала таких людей?! — снова выкрикнул он. Глаза его налились кровью.
Я оставила этот вопрос без ответа и предложила вернуться к делу:
— Закроем эту тему, Вениамин Михайлович. Давайте поговорим о машине.
— Их три. «Волга» «ГАЗ-3110», «Мерседес-300» и джип «Лендровер». Какую выберешь? — спросил он, гордо подняв двойной подбородок.
— Которая потемнее, — ответила я, — и которая хоть раз выезжала из гаража.
Еще около получаса у меня ушло на то, чтобы объяснить Тимофеевскому, где находится Скатовка, начертить подробный план кладбища с указанием места захоронения Грачева и дать инструкции, как вести себя при допросе.
Все это время Вениамин Михайлович слушал меня внимательно, кое-что записывал и выглядел при этом полностью смирившимся со своим положением. В его затуманенных глазах можно было заметить горечь, боль и отрешенность. Когда же я собралась уходить, он проводил меня до дверей и, тяжело вздохнув, сказал:
— Все это я делаю только ради Шуры. Не хочу, чтобы мальчик пострадал из-за меня.
— Ну вот, Вениамин Михайлович, а вы говорите, что никто никому ничего не делает за так.
— Да пошла ты!.. Тебе все равно не понять, — был его ответ, а потом прозвучал вопрос: — А откуда ты все-таки узнала, что Грачев был моим доверенным лицом?
— Не забывайте, что я частный детектив, Вениамин Михайлович, — ответила я.
От Тимофеевского я прямиком направилась к Елизавете Андреевне. Вот некоторые фрагменты нашего с ней разговора:
— Вы говорите, Танечка, что мне нужно будет сказать, будто я на всех парусах мчалась из санатория ради того, чтобы встретиться с этим… с этим молодым развратником?! Но посудите сами, ведь при этом пострадает моя репутация!
— А вы считаете, что она пострадает меньше, если вы окажетесь за решеткой? А заодно там же окажется и ваш ни в чем не повинный брат. Вы, Елизавета Андреевна, лучше нарисуйте мне подробный план места, где вы закопали труп Грачева, а я передам это Тимофеевскому.
— Да, конечно. Наверное, вы правы, Танечка, — качая головой, ответила она. — Я сделаю это только ради Димы.
Когда я возвращалась к Юльке, при въезде во двор меня поджидал Шурочка Луганов. Его «девятка» тускло мерцала в свете бледно-желтых фонарей.
— Ну что? — спросил он меня, когда я села с ним рядом.
— Все нормально, не волнуйся. Он согласился.
— С чем?
— С тем, что ему ничего не остается делать, как пойти в милицию и признаться в убийстве Грачева.
— Что?!!
— Да-да, Шура. Он — убийца.
— Господи, какой кошмар! А я-то все думал, каким образом ты собираешься его прижать? Скажу честно, когда мы отсняли все материалы, я решил, что мне — хана. Ну, думаю, попался, как последний дурак, сам себя подставил. Всю ночь не спал. Ты тогда пообещала, что мы с тобой потом вместе подумаем над тем, как меня отмазать от этого дела, а сама — ни слова. Но почему же ты мне раньше не сказала, что это он убил Вовку?
— А ты знал Грачева?
— Немного. Когда он пропал, одни думали, что просто сбежал куда-то, другие, что его убили. Разные слухи ходили. Но почему ты мне ничего не сказала?
— Ты знаешь, Шура, так получилось, что ты сам меня перебил. Стал рассказывать о взятках. Вот я и решила пока помолчать.
— Да, я никогда не дружил с головой, — усмехнулся он. — Ну и что теперь?
— А теперь, когда мы с тобой его прижали, ему лучше всего предстать перед судом в роли убийцы любовника своей жены.
— Чего-чего? — опять изумился Шурочка.
Мне пришлось ему все объяснить, а под конец я добавила:
— А знаешь, что он сказал после всего этого? Он сказал, что поступает так только ради тебя, чтобы ты не пошел соучастником.
— Да? — тихо переспросил Шурочка. — Так и сказал?
— Ага.
Луганов достал свою неизменную черную сигарету и закурил. Руки его дрожали. Он откинул голову назад, и из его глаз выкатились две крупные слезы.
— Шура, ты что? — удивилась я его реакции. — Неужели ты этому веришь?
— Оставь меня, — ответил он. — Мне надо побыть одному.
Вместо эпилога
В ноябре закончился суд над господами Тимофеевскими. Все прошло гладко, если не считать того, что мне пришлось выступать свидетельницей и Елизавета Андреевна, которой дали два года условного заключения, кажется, догадалась, что я ее тогда выследила. Вениамину Михайловичу обломилось всего три года общего режима. Подозреваю, что дело не обошлось без крупной взятки.
Вскоре в местной газете появилась статья, в которой говорилось о нашумевшем деле. Заместитель главы администрации Пушкинского района по торговле характеризовался в ней как превосходный работник и отличный руководитель, доведенный до отчаяния постоянными изменами своей супруги-развратницы, которая чуть ли не совращала несовершеннолетних мальчиков.
Капитан Тюрин майорского звания не получил, но был весьма ошарашен тем, что я преподнесла ему на тарелочке. Он понял, что я его в чем-то обманула, и страшно обиделся.
