– Очень странно, – сказал Михаил. – Но как хочешь. Тебе жить.
– Куда мы идём? – спросил я.
– Дом номер три, возле сквера. Центр постмортальной психологии.
Я покосился на Михаила, но он был вполне серьёзен.
Центр постмортальной психологии оказался небольшим помещением в полуподвальном этаже старого пятиэтажного здания. Я припомнил, что когда-то здесь был магазин под названием «Лавка жизни». Теперь здесь висела строгая черно-белая вывеска «ЦПП», без расшифровки аббревиатуры.
Какая-то ирония в этом присутствовала.
– Ты предполагаешь, что, не рискуя больше появиться в церкви, Виктория кинется в объятия психологов? – спросил я.
– Можно сказать и так, – туманно ответил Михаил.
Мы вошли в ЦПП.
Помещение было небольшим. Маленький холл, свежеотремонтированный, с тем же строгим дизайном – белые стены, чёрная мебель. Стойка приёмной, за которой сидела миленькая черноволосая девушка. Живая. За её спиной висели какие-то дипломы в рамочках, большие черно-белые постеры с фотографиями старинных церквей и соборов. Под потолком беззвучно работал телевизор, демонстрируя старые фильмы с Чарли Чаплином.
Несколько дверей вели в другие помещения.
– Добрый день, – сказала девушка с мягким малороссийским акцентом, встала, дружелюбно улыбнулась. Бейдж на её блузке, расстёгнутой ровно настолько, чтобы поманить взгляд крепкой молодой грудью, содержал только имя: «Оксана». – Берите анкеты, заполняйте…
Взгляд её остановился на мне.
– Вы сопровождающий, верно?
– Да, – согласился я. – Это моя работа в последнее время.
Михаил, к моему удивлению, анкеты взял. Уселся за столик, снял шляпу, достал авторучку и принялся заполнять листы аккуратным разборчивым почерком. Я мельком глянул – обычные, одинаковые в любом заведении анкеты. Имя-фамилия, год рождения, место жительства, место работы… Учитывая специфику, здесь ещё была дата смерти и дата возвышения – последнее время дискутируется вопрос, не добавить ли эти пункты во все анкеты и документы с целью борьбы с дискриминацией кваzи. Но вопрос как-то всё время замыливается в правительстве и остаётся там же, где и закон о разрешении гомосексуальных браков. Это Россия, детка. У нас тут подлинная демократия, в том смысле, что исполняется воля большинства.
– Может, и мне заполнить анкету? – пошутил я.
У Оксаны округлились глаза.
– Да, но как вы… То есть можно, конечно… А на какой эффект вы рассчитываете?
Она совсем смутилась.
– Представьте себе, что я ничего не знаю о вас, – сказал я и улыбнулся. – Ну и расскажите о вашем центре.
Девушка покосилась на одну из дверей. Видимо, размышляла, не вызвать ли начальство.
Но я улыбался, был одет в штатское, и Оксана решила справиться сама.
– Наш центр постмортальной психологии оказывает услуги для кваzи, связанные с изучением глубин их психики, изменений по сравнению с прижизненным состоянием, вырабатывает рекомендации по духовному развитию, оказывает консультационные услуги по отдельным вопросам, – оттарабанила она.
– Здорово! – похвалил я. – А каким образом?
– Мы используем одобренную Минздравом методику психологической консультации с использованием разрешённых медицинских препаратов новейшего поколения, – так же заученно сказала Оксана.
Ментовская струнка во мне сразу же зазвенела при словах «медицинских препаратов».
– На меня не подействуют? – с просительной улыбкой произнёс я.
Оксана прыснула.
– Ну что вы! Не при жизни.
– Вот анкета. – Михаил протянул Оксане заполненные бумаги. Та быстро проглядела их, спросила:
– Вы хотите первый сеанс прямо сейчас?
– Да.
– Полторы тысячи за первичный приём, семьсот пятьдесят рублей за сеанс, – сказала Оксана. – Товарищ будет вас сопровождать?
– Да, – твёрдо сказал Михаил.
– Двести пятьдесят за сопровождающее лицо. Фото и видеосъёмка разрешена за дополнительную плату.
– Не надо. – Михаил покачал головой. – Я готов.
Оксана вышла из-за стойки. Всё, что скрывалось за стойкой, у неё оказалось столь же привлекательным, как и доступное взгляду ранее.
– Марина Абрамовна! – Девушка постучала и приоткрыла ту дверь, на которую косилась. – Пациент, Михаил Иванович Бедренец. Первичный приём.
– Пусть проходит, – грубоватым голосом отозвалась Марина Абрамовна.
По контрасту с красавицей Оксаной глава центра постмортальной психологии оказалась женщиной крепкой, кряжистой, немолодой и непривлекательной. Над верхней губой угадывались плохо депилированные усики. В кабинете Марины Абрамовны, несмотря на работающий воздухоочиститель, крепко пахло табаком, а на столе вызывающе стояла небрежно прикрытая пепельница.
– О работе нашего центра осведомлены? – бросив на меня беглый взгляд и не сочтя достойным внимания, спросила Марина Абрамовна. Бейджа она не носила, но табличка на её столе утверждала, что Марина Абрамовна – доктор медицинских и психологических наук, а также нейропсихолог.
– Вполне, – ответил Михаил.
– Первый раз?
Михаил кивнул.
– Ну пойдёмте тогда, не будем попусту болтать… – Марина Абрамовна поднялась и двинулась сквозь кабинет плавно и неотвратимо, будто морской буксир через акваторию.
Пройдя через приёмную, мы вошли ещё в одну дверь. Оксана уже вернулась на своё место, одарив нас на прощание дежурной улыбкой.
Новое помещение центра оказалось длинной комнатой без окон, с узкими кушетками, разделёнными свисающими с потолка занавесками. Мне вспомнился кабинет «электросна» в ведомственном пансионате, куда я как-то честно отходил десять дней. Лежишь себе с электродами на веках, чуть-чуть пощипывает кожу…
Но здесь никаких аппаратов, придуманных ещё в таинственные и эпические времена СССР, не было. Только кушетки с белыми простынками на них и один-единственный стеклянный медицинский шкафчик.
– Встаньте на весы, назовите мне вес, снимайте ботинки и пиджак, закатайте один рукав до локтя, ложитесь на любую кушетку, – велела Марина Абрамовна.
Михаил послушно выполнил все указания. Весил он восемьдесят два килограмма, мне показалось, что для его телосложения это многовато. Но кваzи чуть тяжелее людей при одинаковых габаритах.
Директор центра тем временем достала из шкафчика одноразовый шприц, большой стеклянный флакон с желтоватой прозрачной жидкостью, набрала кубиков пять.
– Что это? – спросил я.
– Инновационный медицинский препарат, – сухо ответила директор. Подошла к Михаилу, склонилась над ним и ловким движением вколола шприц.
Кровь у кваzи не такая, как у людей. Она густая, очень плохо идёт через иглу. Но Марина Абрамовна всё-таки убедилась, что попала в вену, и только дождавшись появления в шприце тёмного облачка, принялась вводить раствор.
– Эта жидкость называется хлористый калий, – внезапно сказал Михаил. – Применяется в медицине уже сотню лет. Для людей такое быстрое введение смертельно. У кваzи… у кваzи… вызывает иные эффекты…
Марина Абрамовна застыла со шприцем в руке. С возмущением спросила:
– Так вы все знаете? А зачем же платили?
– Для наглядности… – непонятно сказал Михаил. Поморщился. – Жжётся… немного.
– Оно и должно жечься, – сказала Марина Абрамовна. Покосилась на меня. – Теперь полежите немного, Михаил, препарат начнёт действовать минут через десять.
– Как влияет хлористый калий на кваzи? – спросил я.
Мария Абрамовна посмотрела на меня с изрядным сомнением, будто решала, стоит ли что-то объяснять.
Я молча достал и продемонстрировал полицейское удостоверение. Доктор разных наук сразу преисполнилась готовности к сотрудничеству и чтению лекций:
– Вызывает временную активацию некронейронов вентромедиальной префронтальной коры.
– А доступнее?
Марина Абрамовна казалась очень смущённой.
– Это зона эмоциональной оценки морали. Сочувствие, сострадание, сопереживание… совесть.
– Эмпатийность, в общем, – блеснул и я умным словом.
Наверное, я употребил его не совсем верно, потому что врач поморщилась.
– Ну… можно сказать и так.
– Но кваzи же нельзя назвать бесчувственными или лишёнными сострадания, – сказал я.
– Нет-нет, конечно! – быстро сказала Марина Абрамовна. – Но они… как бы вам сказать… они рассудочно моральны. Вот представьте себе, к примеру, что тонет корабль. И вы можете спасти либо пять человек, либо одного. Ваше решение?
– Глупый вопрос, – сказал я. – Пятерых, конечно.
– Хорошо. А вот та же самая ситуация, но шестой человек тоже лезет в шлюпку. У вас пистолет. Если вы не застрелите шестого – то шлюпка потонет. Ваши действия?
