class="p1">Он заказал себе кофе с коньяком, а потом — просто коньяк, хотя обычно никогда не пил, если садился за руль. Было уже полвосьмого — Кира опаздывала. Город увяз в праздничных пробках. В обычные дни проспекты, широкие и просторные, сегодня были запружены медленно ползущими авто, будто машины устремились все разом к какой-то бессмысленной, но манящей цели. Валентин вдруг подумал, что те чувства, которые как магнитом притянули их с Кирой друг к другу, были сродни этому всеобщему движению навстречу Новому году, когда магия праздника захватывает и заполняет всего целиком, а утром одурь проходит и остается только первоянварская пустота. «Кто-то об этом говорил? Кто? Вспомнить бы. Неважно… В конце концов, почему она ставит меня в дурацкое положение? Почему я обязательно должен все рушить, становиться каким-то киношным подлецом, который не любит ни жену, ни дочь. А я люблю. И жену, и дочь, и свой дом. Почему ей не приходит в голову, что вот так сгоряча нельзя все поменять? Разом, за один день. Всю мою жизнь. Разом перечеркнуть. Выбросить двадцать лет. Поменять их — на что? На будущее? А какое оно? Да кто знает…» Валентин подумал, что Кира — как река. Сносит все на своем пути, как горный поток, все рушит, не останавливается ни перед скалой, ни перед пропастью. Именно это в самом начале их отношений так возбуждало его и лишало разума, заставляло чувствовать себя на вершине страсти, когда он ощущал, что может повелевать, управлять этой стихией, может сделать так, чтобы она слушалась и подчинялась. Но в этом временном спокойствии всегда был риск, что в любой момент река вырвется — и снесет его мир, не оставит от него камня на камне. Так было с самого начала, просто он не желал в этом признаться.
«Почему она не хочет оставить все как есть? Ну что ей нужно еще? Ведь нам и так хорошо. Мне так хорошо, как ни с кем не было, ни с женой, даже в самое первое время, ни с теми женщинами, которые иногда появлялись в моей жизни. Разве она думает обо мне, когда бьется за эту — свою — правду? Нет. Кому будет лучше? Ее мужу, моей жене, дочери? Кому от этого всего будет лучше? Почему она никогда не думает, что будет дальше? Что и ей, и мне придется заново устраивать свою жизнь, терпеть осуждение родителей, фырканье друзей. Как-то объяснять дочери, слушать истерики жены…» — Валентин почувствовал, что злится. И на себя, и на Киру, которая так требовала этой встречи, но почему-то опаздывает.
Но больше всего он злился на то, что все понимал с самого начала. Знал, что так будет, но все равно, как лунатик, с маниакальной тягой пошел навстречу этому вечеру, через все их с Кирой дни, вечера и ночи, которые за эти два месяца почти превратили его в другого человека. Или он думал, что превратили. А на самом деле… На самом деле Валентин вдруг понял, что он остался собой — и он надеется, что Кира не придет.
Ему стало и горько, и легко. Он посмотрел в окно и увидел свой расплывчатый силуэт на фоне сияющих за окном иллюминаций. Мимо проходили какие-то люди, они несли в своих сердцах праздник, мечты и надежды, возможно, они были влюблены. Валентин это чувствовал так же смутно, как видел их сквозь стекло. От этого стало еще тоскливее и тревожнее. «Если она не придет через пять минут, я уйду», — решил он. Через четверть часа Валентин тяжело поднялся из-за столика, оставил официанту щедрые чаевые и вышел на улицу. Шел снег. Валентин шагнул было в сторону своего большого и сияющего автомобиля, идеально вписавшегося в новогоднюю атмосферу и парковочное место прямо перед входом, но вдруг остановился, поднял голову так, что огромные снежинки стали падать и таять у него на лбу, на щеках, на губах. Он постоял, замерев, прислушиваясь к странному чувству пустоты, которое поддавливало изнутри и даже мешало дышать. Потом повернулся и пошел в сторону метро.
***
Кира опаздывала, и ничего не могла с этим поделать. Даже там, где никогда не было пробок и заторов, сегодня они, как по закону подлости, преследовали ее маленькую красную машину. «Да что же за день-то такой! Просто хоть ложись и умирай под эти нескончаемые новогодние песни по радио!» — злобно подумала Кира, в очередной раз нагло подрезав мужика на большом джипе в соседней полосе.
Телепаться в пробке было невыносимо. Невыносимо было и понимать, что Ваня сейчас в какой-то другой семье, не с ней, и, возможно, это уже не изменить. Хотя… Тут Кира включила свой природный дар искать выход из безвыходных ситуаций, который не раз помогал ей. «Еще не все потеряно! Во-первых, это только знакомство — так скажем, с потенциальными родителями. Они, может, ему и не понравятся. Или он им. Хотя ну как такой мальчишка может не понравиться! Во-вторых, я ведь не сообщала о своем желании его усыновить, вот сразу после каникул и сообщу — Ванька точно от них откажется. Он же просто не знает, что я уже все решила!» — от радости Кира чуть не въехала в легковушку впереди. Ей стало намного легче, но перспектива разговора с Valli, которая приближалась хоть и медленно, черепашьими шагами, но неизбежно, снова сбросила Киру с небес на запруженный машинами проспект.
«Посмотрим, что он сейчас скажет. Что боится обидеть жену, поссориться с дочкой? Что нужно подождать? А чего ждать! Неужели не понятно, что я так не могу. Я не могу врать мужу. Каждый раз возвращаться домой и придумывать отговорки, почему я задержалась. Находить какие-то отмазки, почему не хочу с ним секса. Интересно, Valli, а ты что ты отвечал жене в спальне все эти два месяца? Или, может, никаких проблем? Сначала одна, потом другая — мы же разные! Мечта, а не жизнь!» — Кира зло тормознула перед едва загоревшимся желтым сигналом. Сзади раздалось обиженное повизгивание клаксона. «Идите вы все! Хочу — и стою! Хочу — еду!» — подумала Кира, пожалев, что у нее на заднем стекле нет какой-нибудь оскорбительной для всего света наклеечки.
«Ты что, думал, это будет длиться бесконечно? Эти свидания не пойми где? Ты-то ходил на свою работу по графику — утро-вечер. Это я приезжала к тебе на обеде, срывалась со своих мероприятий, мчалась через весь город. Придумывала, как найти время днем в выходные, когда ты, будто бы активно качал
