«Комите де форж», используя масонские ложи, установил контакт с руководством католического движения сопротивления. Это не трудно было сделать: председатель Национального комитета партии католиков Жорж Бидо, профессор истории и редактор католической газеты, был одним из давнишних лидеров французских масонов. «Комите де форж» посулил движению сопротивления финансовую помощь, и предложение промышленников было принято. Произошло это в феврале 1943 года, сразу же вслед за разгромом немцев у Сталинграда. Цинично откровенный представитель «Комите де форж» признался, что Сталинград развеял в пух и прах надежды французских промышленников на немецкую победу. Они стали искать «другую лошадь», чтобы сделать новую ставку.
Мне приходилось говорить с десятками людей самых различных партий и политических убеждений. Военные корреспонденты союзников пользовались тогда в Париже особым положением. При отсутствии официальных дипломатических представителей они были единственными информаторами о том, что происходит во французской столице, какие новые партии возникают, какие новые фигуры появляются на политической арене. Претенденты на руководство государственной жизнью в освобожденной Франции показали корреспондентам свой товар лицом, при этом они не жалели черной краски, а порой и просто дегтя, когда заходила речь об их противниках. Вечерами, записывая свои беседы и впечатления, стараясь разобраться в сложной внутриполитической обстановке Франции, я неизменно делал «поправку на оппозицию», то есть на отклонение от истины в суждениях моих собеседников.
Пожалуй, более сложной и интересной была фигура Жоржа Бидо, который был одновременно и глашатаем левых партий и доверенным лицом реакционных промышленников. Даже выйдя из подполья, Бидо не отказался от излюбленной масонами секретности: он вылезал под свет «юпитеров» очень неохотно, избегал публичности, старался выражаться так, чтобы каждый мог понимать его высказывания, как ему хотелось. Правые находили в речах Бидо обещание твердого порядка, левые — прокламирование реформ.
Среди социалистов было несколько лиц, вызывавших интерес: Ориоль, Филипп, Мейер и, конечно, Блюм. У всех у них, кроме Мейера, было богатое прошлое, у всех у них, включая Мейера, отмечался крен вправо с большой дозой беспринципного карьеризма. Они старались цепляться за свое прошлое, хотя оно было весьма сомнительным. Блюм, например, выдумал знаменитое «невмешательство» в испанскую гражданскую войну, которое позволило Гитлеру и Муссолини сначала задушить испанскую республику, а затем раздавить Францию.
В один из суматошных дней мы завернули в редакцию «Юманите». Она разместилась в конфискованном помещении реакционной газеты «Пти паризьен». В кабинете шеф-редактора нас принял Марсель Кашен. Вскоре там собралась группа видных деятелей компартии и коммунистической прессы: главный редактор «Юманите» Коньо, сумевший в годы оккупации устроиться под самым носом немцев и продолжать патриотическую деятельность; внешнеполитический редактор Маньян, бывший каменщик, ставший одним из видных французских публицистов; депутат от Парижа Ралан. Коньо предложил спуститься вниз, в «красный уголок». Там мы нашли стол, покрытый типографской рулонной бумагой и уставленный шампанским. Кашен провозгласил первый тост за Советскую Армию, за мужественный русский народ. Мы ответили тостом за славный Париж, за коммунистов, которые не позволили реакционерам и немецким агентам запятнать славу великого города позорным соглашением с немцами и подняли Париж на баррикады.
С мечтательностью восемнадцатилетнего юноши Кашен начал рисовать ближайшее будущее освобожденной Франции. Старый боевой журналист, он с особым воодушевлением рассказывал о «своем хозяйстве», о тираже «Юманите», который в три-четыре раза превышал тираж любой другой французской газеты, о молодежи в редакции, прошедшей школу подпольной борьбы.
Нас приглашали заглянуть в редакцию еще раз и побеседовать с этой молодежью. Мы говорили, что вряд ли нам удастся воспользоваться этим приглашением: нужно было уезжать на фронт. Они не верили, но это действительно было так. Командование экспедиционных сил распорядилось доставить военных корреспондентов на фронт, ибо часть из них ударились в пьянство, другая — в политику. Первое было вредно для здоровья корреспондентов, второе — для политических планов союзного командования, которое слишком откровенно вмешивалось во внутренние дела освобожденной страны.
Политические советники генерала Эйзенхауэра — католик-американец Роберт Мэрфи и католик-англичанин Дафф-Купер, направлявшие политику англоамериканских союзников в Европе, поддерживали и вдохновляли реакционный курс де Голля. Состоял же этот курс в том, чтобы повернуть Францию направо, оттереть на задний план, ослабить, а затем и вовсе убрать с политической арены демократические организации, ставшие в процессе борьбы с немецкими оккупантами подлинными вожаками народа, доказавшими свой патриотизм большой кровью. Мэрфи и Дафф-Купер противились обновлению руководства страны, советуя де Голлю опираться на «проверенных», то есть правых социалистов; правые партии, поднявшие голову несколько позже, тогда еще не подавали ощутимых признаков жизни. Вкупе с де Голлем политические советники Верховного командования стремились разоружить патриотические военные организации Франции, чтобы обессилить таким образом левые партии и профсоюзы, возглавлявшие освободительную борьбу народа. В своих попытках обезглавить рабочие организации союзники дошли до того, что рекомендовали де Голлю запретить въезд в Париж из Алжира рабочим депутатам Ассамблеи.
Этот курс находился в противоречии с провозглашенной политикой союзников и данными ими обещаниями, поэтому реклама, которую могли создать мероприятиям союзного командования корреспонденты, представлялась ему нежелательной.
Пролом… в открытых воротах
IВ самом конце августа 1944 года разведка авангардного 30-го корпуса 2-й британской армии, переправившись через Сену у городка Верной, не обнаружила немцев на восточном берегу реки: противник, как донесли разведчики в штаб корпуса, поспешно отошел в глубь Пикардии. Это было настолько удивительно, что в штабе не поверили донесению разведки. Ожидая подвоха со стороны немцев, командир 30-го корпуса генерал Харрокс приказал танковой дивизии переправиться через Сену и «нащупать противника». Дивизия, не встретив никакого сопротивления при переправе, вышла на просторные поля Пикардии и ускоренным маршем бросилась к Амьену. Затем реку поспешно перешел весь корпус, а вслед за ним устремилась на восток и вся 2-я армия. Нежелание германского командования принимать бой на удобном для обороны водном рубеже Сены было поистине загадочным. Союзное командование ожидало, что немцы окажут здесь сильное противодействие наступающим частям: мосты на реке были взорваны, узлы дорог, скрещивающиеся у городов, защищались сравнительно легко, форсирование мощной, полноводной реки являлось серьезной технической проблемой. Не спеша, обдуманно и аккуратно союзники стали готовиться к преодолению этой мощной преграды. К реке подтягивались понтоны, танки-амфибии, транспорты-амфибии («буйволы» и «утки»). Туда двинулись даже морские десантные части — «коммандос».
Тем временем Монтгомери, в соответствии со своим «планом Шлиффена наизнанку», подгонял правый фланг союзников, который теперь упрямо поворачивал на север. Прокладывая ему дорогу, союзная авиация беспощадно бомбила французские города, расположенные севернее Сены и Марны, — Суассон, Лаон, Сен-Кантен, Вервен, Мондидье, Перон и многострадальный Камбрэ. Между тем, усердие тяжелых бомбардировщиков было напрасным: немцы, вопреки опасениям Монтгомери, вообще не пытались оказывать сопротивление его правому флангу. Они отступали через северную Францию в Бельгию, а оттуда — к границам Германии, очищая одновременно центральную и южную Францию. Отступление, как обычно, прикрывалось второсортными войсками. Однако отход был организован так хорошо, что на протяжении первой половины своего пути расчетливые немцы ухитрились не растерять ни свои обозы, ни солдат арьергарда. Лишь после того, как союзники, осмыслив, наконец, маневр противника, бросились за ним в погоню, немцы побежали, руководствуясь принципом: «Спасайся кто может». На всем пространстве северной и центральной Франции только изредка, случайно и непроизвольно вспыхивали отдельные перестрелки: их завязывали обычно лишь небольшие группы солдат или отдельные бойцы.
В течение недели, пока английские танки шли от берегов Сены до канала Альберта в Бельгии, мы двигались в авангарде 2-й британской армии. Часто вместе с первыми танками въезжали мы в освобождаемые города. И это объяснялось отнюдь не нашей храбростью, а полным отсутствием риска. Мы видели все с неопровержимой отчетливостью.
