Только бы не выдать себя словом или жестом, сдержаться, говорить ровно, спокойно и даже улыбаться. Трудно не плюнуть в его белесые жадные глаза… Но надо держаться!
Крашке не терял надежды на поездку домой. Шли недели, месяцы, а он все бродил с утра до вечера по базару. Приходил первым, уходил последним. Он отупел, оброс неровной щетиной, которая не скрывала, а, наоборот, подчеркивала уродливые шрамы на лице. Он чувствовал себя одиноким и затерянным на этой суровой русской земле с ее морозами, жгучими метелями, пронзительно воющими ветрами. Он отнял у какой-то крестьянки валенки и серый шерстяной платок, чтобы не замерзнуть. Только одно желание жило в нем — вырваться домой, к теплу, к невесте. Но так просто Вайнер не отпустит. А убежать от него невозможно. И, словно одержимый, каждое утро брел Крашке на базар, вглядывался в лица прохожих, искал парня, стрелявшего в него из необыкновенной пушки. Вот найдет — и уедет домой, с деньгами. Уже и лицо парня начало стираться из памяти, а Крашке все еще цеплялся за надежду, как человек, сорвавшийся с кручи, цепляется за хилые травинки, ускользающие из-под рук.
В этот день он также пришел на базар с рассветом. Топтался между дровнями, привычно бормоча хриплым голосом:
— Сигарет… Сигарет…
Варвара ушла на базар, оставив Козича и Василия Демьяновича мирно беседующими за столом.
Василий Демьянович пришел утром, привез молоко в знакомом помятом бидоне и бутыль самогону.
Козич и Гайшик троекратно облобызались, сели за стол, выпили по стаканчику. И Козич, как всегда, начал жаловаться…
Потом Василий Демьянович, улучив минуту, когда Козич вышел в сени, шепнул Варваре:
— Идите на базар. Там человек отрубями торгует. Может, ему что надо…
И объяснил ей, как найти человека.
Варвара все поняла сразу. Вернулся Козич. Она еще покрутилась несколько минут по хате, надела полушубок и отправилась на базар.
Обычно пустые, будто вымершие, улицы поселка в базарные дни оживали. Тащились клячи, запряженные в дровни. Шли, опираясь на посошки, старики. Женщины волокли санки с десятком березовых поленьев, с полумешком муки, с отрубями или сеном. Да и чем торговать, когда все либо сдано, либо отобрано, либо съедено!.. Одни несли вещи, чтобы выменять кусочек сала или банку консервов. Другие шли просто так — не продавать, не покупать, а потолкаться среди людей, узнать новости.
Когда Варвара пришла на базар, народу уже было много. Она медленно двинулась мимо деревянных прилавков, мимо саней с сеном, посматривая по сторонам, разыскивая нужного человека — круглолицего, в подшитых валенках, полушубке и заячьем треухе, продающего мешок отрубей.
Нелегкая это была задача: многие были круглолицы, в полушубках и торговали отрубями. Она подошла к одному:
— Продаешь?
— Продаю.
— А что просишь?
— Две сотни.
— Дорого, — сказала Варвара и отошла. Ответ был не тот. Потом она заметила другого парня. Он стоял рядом с рябым мужиком и внимательно посматривал по сторонам. У ног его лежал мешок.
Варвара неуверенно подошла, покосилась на мешок, на парня.
— Продаешь?
— Продаю.
— А что просишь?
— Что дашь?
— Да я, может, и рубля не дам, — почему-то волнуясь, сказала Варвара.
Парень посмотрел на нее внимательно и, отворачиваясь, ответил сердито:
— Может, даром отдать?
«Он», — подумала Варвара.
Мужик перестал подпрыгивать и засмеялся:
— Отбрил, что говорится.
Подошел немецкий солдат в стоптанных валенках, с головой, укутанной поверх пилотки серым бабьим платком. Незакрытым оставался только единственный глаз, налитый кровью, да белый рубец от глаза к носу.
— Сигарет!.. Сигарет!.. Сигарет! — бормотал солдат.
Это был Крашке. Увидев Ванюшу, он остолбенел. Так долго ждал он эту минуту, так долго искал это круглое лицо со светлыми, широко расставленными глазами! «Этот, этот пальнул в меня из пушки!» — подумал Крашке, задыхаясь от нахлынувшей на него радости. Он готов был обнять Ванюшу, смотрел на него и не мог шевельнуться. Вдруг в голове у него мелькнула мысль: «А что, если уйдет?» Сердце сжалось, похолодело. Крашке испуганно огляделся. Невдалеке между дровнями двигались трое автоматчиков. «Патруль! Крикнуть? Нельзя. Вспугнешь…» Крашке медленно, не отводя взгляда от Ванюши, начал пятиться, натыкаясь на людей. В этот момент у него было такое жуткое лицо, что люди в испуге шарахались от него. Он добрался до патруля и что-то торопливо прошептал. Солдаты сняли с плеч автоматы и решительно двинулись к Ванюше.
Варвара видела, как они подошли к парню, и услышала команду:
— Хенде хох!
Ванюша медленно поднял руки. Повернул побелевшее лицо к Варваре. Она уловила его взгляд, в ужасе прижала руки к груди.
Вдруг Ванюша резко выбросил правую ногу вперед и ударил ближайшего солдата по коленям. Тот упал. Ванюша рванулся в сторону, но второй солдат успел ударить его прикладом автомата по лицу. Ванюша пошатнулся и закрыл лицо руками. По варежке растеклось кровавое пятно. Солдаты заломили ему руки за спину и повели. Следом побрел Крашке, ступая по розовым пятнышкам крови на снегу и бормоча, как безумный:
— Сигарет… сигарет… сигарет…
Люди молча смотрели им вслед.
А в это время захмелевший Козич все жаловался Василию Демьяновичу на злую свою судьбу. И в жалобах его была доля правды.
После неудачного «болотного марша» и исчезновения Петруся Вайнер так кричал на Козича, что тот от страха потерял сознание. Может быть, только это и спасло Козича от верной смерти. С тех пор он старался не попадаться на глаза ни Вайнеру, ни Штумму. Все ждал случая услужить, оправдаться. Но случай не представлялся. И все эти дни, недели, месяцы Козичу казалось, что вот сейчас за ним придут и поведут его. По ночам он задыхался, будто уже стягивалась на его шее неумолимая петля.
Хмель быстро ударил в голову, и Козич даже всплакнул над жалкой своей судьбой.
Василий Демьянович поддакивал ему, хотел вызвать на откровенный разговор…
Вдруг открылась дверь, вбежала запыхавшаяся, перепуганная Варвара.
— Что?.. — невольно спросил Василий Демьянович.
— Взяли… того парня… на базаре… взяли!
— Взяли?! — Василий Демьянович поднялся так стремительно, что бутылка с недопитым самогоном опрокинулась, покатилась со стола и со звоном разбилась.
Схватив полушубок, он выбежал вон.
— Куда ты, Василек?.. — крикнул Козич.
«Вот он, случай… Бежать, схватить его… И не надо будет больше бояться… Все простят… Все…»
Козич метнулся мимо Варвары так стремительно, что она не успела его задержать. Выскочил на улицу без шубы и шапки, дико глянул по сторонам.
Василий Демьянович торопливо, не оглядываясь, шагал в сторону КПП. Козич бросился за ним:
— Стой!
Василий Демьянович перемахнул через чей-то забор.
— Держи-и-и партизана-а! — истошно крикнул Козич!
Солдаты бросились к забору. Дробно ударила автоматная очередь.
Не успев скрыться за хату, Василий Демьянович вдруг пошатнулся, захромал и сел на снег.
На следующий день под вечер в хату Гайшиков постучали.
Семья садилась за стол. Коля вышел в сени, открыл дверь. Перед ним стоял Петрусь. Он тяжело дышал. Молча прошел через сени в комнату. С трудом вымолвил:
— Успел…
Ольга Андреевна, Нина, Коля удивленно смотрели на него. А он, зачерпнув ковшиком воды, сделал несколько жадных глотков, утер ладонью губы и выдохнул:
— Уходите в лес, Ольга Андреевна…
— Что случилось?
Петрусь прикусил нижнюю губу, нахмурился:
— Василия Демьяновича взяли…
Ольга Андреевна пошатнулась.
— Жив?
Петрусь печально покачал головой:
— Расстреляли… И Ванюшу…
Ольга Андреевна бессильно опустилась на лавку, Петрусь осторожно взял ее за плечи.
— Не время, Ольга Андреевна. Они на том не остановятся. Всю семью изведут… Ребят спасать надо. Меня товарищ Мартын прислал. Идем в лес.
Петрусь помог. Связал кое-что в узел. Оделись. Вышли из хаты.
Он прибил доску поперек дверей — хозяев нет дома. И все четверо направились через поле к темнеющей полоске леса.
Когда подошли к лесу, услышали позади рокот мотора. Петрусь оглянулся:
— Ложись.
Все послушно легли на снег.
К опустевшей хате подъехал грузовик. С него соскочили солдаты в черной эсэсовской форме. Прикладами вышибли двери, сорвали ставни.
Через несколько минут над крышей потекла тоненькая струйка светлого дыма. Потом в окнах появился колеблющийся свет. Он то вспыхивал ярко, то почти угасал. А немного погодя в вечерних сумерках заплясали яркие языки пламени.
— Еще чуток и не ушли бы… — тихо сказал Петрусь.
