— Господи! — говорю. — Да на что тебе сдался этот паром, Вера. — Всякий раз, когда я называла ее по имени, язык у меня все еще спотыкался, но к тому времени она уже ясно показала, что не шутила и не позволит мне вернуться к «миссис Донован», хоть мне-то иногда только этого и хотелось. — Конечно, я знаю, как вас затмение интересует и вообще, но ведь можно было нанять экскурсионный катер, почти такой же большой, а обошелся бы он, наверное, вполовину меньше.
Она чуть пожала плечами и откинула назад длинные черные волосы — с этим своим выражением Целуй-Меня-В-Задницу.
— Я его арендовала, потому что люблю эту старую шлюху-посудину, — говорит она. — Остров Литл-Толл — мое самое любимое место на земле, Долорес. Ты это знаешь?
Уж это я знала, ну и кивнула.
— Конечно, знаешь. А привозила меня почти всегда «Принцесса» — смешная, поперек себя шире, старушка «Принцесса» переваливалась на ходу, как утка на земле. Мне сказали, что на ней с полными удобствами и безопасностью разместятся четыреста человек, на пятьдесят больше, чем выдержит крыша отеля, и я приглашу всех, кто захочет поехать со мной и детьми. — Тут она ухмыльнулась, и вот эта ухмылка была нормальная, как у девочки, которая просто радуется жизни. — И знаешь, что еще, Долорес? — спрашивает она у меня.
— Нет, — отвечаю.
— Тебе не придется ни перед кем кланяться и расшаркиваться, если ты… — Тут она замолчала и посмотрела на меня странным таким взглядом. — Долорес, что с тобой? Тебе плохо?
А я как онемела. Такая страшная, такая замечательная картина у меня перед глазами встала. Большая плоская крыша отеля «У порта» битком набита людьми, и все вытягивают шеи и смотрят вверх, а «Принцесса», вижу, стоит посреди пролива между материком и островом, и на ее палубах тоже полно людей, и все вверх смотрят, а над всем этим висит большой черный круг, опоясанный огнем, — висит в небе среди миллионов дневных звезд. Жуткая была картина, от нее и покойника дрожь пробрала бы, но язык у меня не из-за нее отнялся. А от мысли об остальном острове.
— Долорес? — говорит она и кладет руку мне на плечо. — У тебя судороги? Тебе дурно? Пойди-ка сядь у стола, я тебе налью воды.
Судорог у меня не было, но вот дурно вдруг немножко стало, а потому я ее послушалась и села у стола… только ноги у меня стали как резиновые, так что на стул я прямо упала. Смотрю, как она наливает воду в стакан, а сама вспоминаю, как она в ноябре сказала, что даже такая тупица в математике, как она, все-таки умеет складывать и вычитать. Ну и даже такая, как я, могла прибавить к тремстам пятидесяти на крыше еще четыреста на «Принцессе» и получить семьсот пятьдесят. Конечно, в середине июля на острове народу больше наберется, но не намного. А остальные, уж конечно, будут либо в море ловушки объезжать, либо наблюдать затмение с пляжа и с пристаней.
Вера принесла мне воды, и я сразу выпила весь стакан. Она села напротив меня, и взгляд у нее был встревоженный.
— Тебе нехорошо, Долорес? — спрашивает. — Может быть, хочешь прилечь?
— Нет, — говорю. — Просто на секунду мне что-то дурно стало.
И не соврала. Вдруг понять, в какой день ты убьешь мужа! Тут кому хочешь дурно станет. Через три часа, когда со стиркой было покончено, покупки сделаны и на полки убраны, ковер пропылесосен, а в холодильник поставлена кастрюлечка с ее одиноким ужином (может, она и делила постель с красавчиком когда-никогда, но я ни разу не видела, чтоб она с ним за стол села), я собралась уходить. Вера сидела у кухонного стола и решала кроссворд в газете.
— Так подумай о том, чтобы поехать с нами на «Принцессе» двадцатого июля, Долорес, — сказала она. — В проливе будет куда приятнее, чем на этой раскаленной крыше, можешь мне поверить.
— Спасибо, Вера, — говорю, — но если это будет мой выходной день, я навряд куда пойду. Наверное, дома останусь.
— Ты не обидишься, если я скажу, что трудно выдумать что-то скучнее.
Да когда ты опасалась меня обидеть или кого другого, стерва заносчивая? — думаю, только, конечно, вслух не сказала. Ну а к тому же она вроде бы правда встревожилась, когда подумала, что мне плохо, хотя, может, она просто испугалась, что я хлопнусь носом об пол и перемажу кровью пол на ее кухне — я его как раз накануне натерла.
— Нет, — говорю. — Я же такая, Вера, скучная, как пыльная тряпка.
Тут она опять посмотрела на меня как-то странно.
— Неужели? — говорит. — Иногда и мне так кажется, а иногда… ну, не знаю.
Я попрощалась и пошла домой, а по дороге все свой план обдумывала, нет ли каких накладок. Но никаких не нашла, кроме разных «может», так ведь в жизни одни «может» и есть, верно? От неудачи не убережешься, да только если б люди много про это думали, так все бы на месте и стояло. А еще я подумала, что не заладься что-нибудь, так я всегда могу бросить. Почти до самой последней минуты могу.
Прошел май, наступил и прошел День Памяти, начались школьные каникулы. Я приготовилась образумить Селену, начни она приставать, чтоб я разрешила ей в отеле работать, но мы еще ни разу об этом не заговорили, как просто чудо произошло. Преподобный Хафф, тогдашний методистский священник, пришел поговорить со мной и с Джо. Он сказал, что в летнем лагере методистской церкви в Уинтропе есть две вакансии для девочек-пловчих — помощницами инструктора по плаванью. Ну а Селена и Таня Кэрон обе плавали как рыбы, и Хаффи про это знал, и, короче говоря, через неделю после начала каникул мы с Мелиссой Кэрон проводили наших дочек на паром — они нам с борта машут, мы им с пристани машем, и все четверо ревем, как дуры. Селена одела в дорогу красивый розовый костюм, и я в первый раз ясно увидела, какой она станет женщиной. У меня просто сердце разрывалось… Вот и сейчас тоже… Ни у кого у вас бумажной салфеточки не найдется?
Спасибо, Нэнси. Большое спасибо. Так о чем бишь я?
А, да.
С Селеной все устроилось, оставались мальчики. Я заставила Джо позвонить его сестре в Нью-Глостер, не возьмут ли они мальчиков погостить у них со второй недели июля по первую неделю августа, потому как раза два мы приглашали летом на месяц их двух безобразников, когда они только в школу пошли. Я думала, Джо упрется и Малыша Пита не отпустит, но он и не подумал: решил, наверное, что пожить в тишине и покое тоже неплохо будет.
Алисия Форберт — его сестра, понятно, фамилию мужа носила — сказала, что они будут рады, если мальчики у них поживут. Думается, Джек Форберт был не очень-то рад, но хвостом этого пса виляла Алисия, так что все прошло гладко — то есть с ними.
Трудность была в другом — ни Джо Младший, ни Малыш Пит не хотели туда ехать. Да я их и не виню: форбертовские ребята были уже подростки и возиться с парой таких сопляков им было ни к чему. Но я не собиралась позволить, чтоб это меня остановило, — просто не могла позволить. Под конец я просто их заставила. Справиться с Джо Младшим оказалось очень трудно, и в конце концов я ему прямо сказала:
— Считай, что ты отдохнешь от своего отца!
И тут он уступил — как подумать, так очень грустно, что его только такими словами и удалось убедить, верно?
Когда с мальчиками все было решено, оставалось только ждать, когда им придет время уехать, и сдается мне, тогда они и сами уже начали дни считать. С Четвертого июля Джо пил не просыхая, и, по-моему, даже Малышу Питу с ним было не сладко.
Его запой меня не удивил: я его сама подталкивала. Когда он в первый раз открыл шкафчик под мойкой и увидел непочатую бутылку виски, это ему странным показалось. Помнится, он спросил меня, что я — лбом об стену стукнулась или еще что. Ну а потом он никаких вопросов не задавал. Для чего бы? С Четвертого июля и до дня своей смерти Джо Сент-Джордж был пьян в стельку часть времени и в полустельку почти все время, а человек в таком состоянии очень скоро начинает считать выпавшую ему удачу своим конституционным правом… особенно такой, как Джо.
Мне только того и надо было, но все равно дни после Четвертого — неделя до отъезда мальчиков и около недели после него — все равно оказались не слишком приятными. Я вставала в семь, чтоб идти к Вере, а он лежал в кровати рядом со мной, точно комок овечьего сыра, и храпел, а волосы растрепаны и торчат во все стороны. Домой вернусь — он на крыльце восседает (вытащил туда свою чертову качалку), в одной руке «Америкен», а в другой стакан виски, второй или третий за день, хоть еще и трех нет. И рядом — никого, чтоб угостить. У моего Джо сердце особо щедрым не было, а если дело о виски шло, так тем более.
В тот июль на первой странице «Америкен» чуть не каждый день была статейка о затмении, но, думается, газета — газетой, а Джо толком не понял, что под конец месяца ожидается что-то необыкновенное. Плевать ему было на такие вещи, понимаете? Интересовали его только коммунисты, да борцы за гражданские права (он их называл «распоясавшиеся черномазые»), да чертов католик-жидолюб в Белом доме. Знай он, что будет с Кеннеди через четыре месяца, так, думается, он бы счастливым умер, вот какой он был подлец.
