Эванджелина подождала, когда матрос спустится с кормовой палубы вниз, выполняя какой-то приказ, потом, хватаясь за скользкие поручни, вскарабкалась по крутой лестнице на верхнюю палубу.
На этой палубе, рядом со штурвалом, она была только один раз, во время бунта, и тогда ужасно испугалась. Эванджелина вспомнила, как сидела, съежившись, на скамье, пока Остин уверенно возвращал корабль под свое начало.
Отсюда она могла видеть весь корабль — с носа до кормы. Над головой возвышались мачты, и туго натянутые паруса хлопали на ветру. Множество канатов переплетались в фантастический узор, и ветер громко завывал в парусах. Океанская ширь разворачивалась за кормой, и корабль оставлял за собой пенный след.
Лорнхем, стоявший за штурвалом, посмотрел на нее, но ничего не сказал. Осборн увидел ее и в удивлении поднял брови, потом отвернулся.
Эванджелина подошла к Остину и стала рядом с ним.
— Капитан, мне нужно поговорить с вами.
Он тут же обернулся. Откровенная злость в его глазах заставила ее отступить. Но она тотчас взяла себя в руки и, вскинув подбородок, проговорила:
— Это важно, капитан, иначе я бы не…
— Сьюард!
Юный лейтенант быстро поднялся на палубу.
— Да, сэр.
Остин сделал резкий жест и отвернулся.
— Уберите ее.
Сьюард прикусил губу. Он посмотрел на спину капитана, потом с несчастным видом повернулся к девушке.
— Извините, мисс Клеменс. Давайте… давайте спустимся вниз и выпьем кофе.
Остин не хочет даже смотреть на нее. Ноги Эванджелины несли ее прочь, прочь от него! Гораздо проще было бы пойти с мистером Сьюардом, посидеть в кают-компании и выпить горячего кофе. Она рассказала бы ему о своих проблемах, а он развеселил бы ее.
Эванджелина сжала кулаки и, миновав огорченного мистера Сьюарда, стала за спиной Остина.
— Я не отношусь к вашим матросам, и вы мной не командуете, капитан! Почти две недели вы избегаете меня, и теперь я собираюсь сказать вам то, что должна сказать.
Остин резко повернулся, в глазах его вспыхивали искорки гнева. Когда же он стремительно шагнул к ней, Эванджелина взвизгнула и отскочила в сторону. На верхней ступеньке лестницы она обернулась и посмотрела ему прямо в лицо.
— Вам меня не запугать! — Эти слова были ложью, о том свидетельствовали ее дрожащие руки и ноги.
Опершись руками о перила лестницы по обе стороны от девушки, Остин как бы заключил ее в объятия.
— Мисс, никто не поднимается на эту палубу без моего разрешения. Вам я такого разрешения не давал.
— Я только хотела задать вам вопрос.
— Не на этой палубе.
Она снова вскинула подбородок.
— Вы не имеете права мной командовать! Я не член вашей команды!
— Уведите ее вниз, мистер Сьюард. Сейчас же.
— Мисс Клеменс, пожалуйста… — пробормотал бедняга лейтенант.
Эванджелина посмотрела на него, потом — на каменное лицо Остина. Ее ноги и руки вновь задрожали.
— Хорошо, я ухожу. Но только потому, что не хочу доставлять неприятности мистеру Сьюарду.
Остин ничего не ответил. Он отступил от лестницы и преувеличенно вежливым жестом предложил мистеру Сьюарду пройти вниз. Юный лейтенант быстро скатился вниз, потом, у подножия лестницы, подождал, когда спустится Эванджелина, и поддержал ее на последних ступеньках.
Она оправила свои юбки и посмотрела вверх, на палубу. Но Остин уже ушел.
— Капитан Блэкуэлл!
Капитан разговаривал с Лорнхемом у штурвала, и он снова повернулся к ней спиной.
— Я теперь не на вашей палубе, капитан! Теперь вы можете ответить на мой вопрос?!
Он обернулся и подошел к борту. Упершись кулаками в перила, проговорил:
— Мне нужно вести корабль, мисс Клеменс. Мистер Сьюард может помочь вам.
— Я его уже спрашивала, но он не может мне помочь.
Сьюард подавал ей отчаянные знаки.
— Если он не смог вам ответить, то и я тоже не смогу.
— Понимаю, что вам хотелось бы выбросить меня за борт, капитан, и вы можете так поступить, когда я закончу. Но это очень важно.
Остин бросил взгляд на Сьюарда, потом кивнул:
— Хорошо, мисс Клеменс. В чем дело?
Она глубоко вздохнула. Сьюард со стоном закрыл глаза.
— Вы забрали у меня молитвенник. Могу я получить его назад?
Капитан долго молчал. Она не могла прочитать выражение его глаз, но они, казалось, гипнотизировали ее.
— Нет, — сказал он наконец. И отвернулся.
После полуночи Эванджелина шла по темной палубе, чтобы забрать свой молитвенник из каюты Остина.
Вечером Сьюард спустился с ней вниз и попытался успокоить, но она по-прежнему злилась. Она попросила капитана о такой малости, а он ей отказал, потому что любит показывать свою власть. Кажется, он забыл, как целовал ее и ласкал. Он забыл, как хрипловатым голосом называл ее своей сиреной.
Эванджелина старалась держаться в тени. Она знала, что сейчас Остина в каюте не будет, потому что слышала, как он в кают-компании говорил Осборну, что отстоит еще одну вахту сегодня ночью. И все-таки он в любой момент мог заметить ее, схватить и отвести обратно в каюту. Конечно, лишь в том случае, если он не бросит ее в тюрьму и не прикажет мистеру Сьюарду давать ей изредка корку хлеба, пока она будет сражаться с крысами.
До лестницы она добралась без происшествий. На корабле было тихо, только ветер шумел в такелаже да волны бились о корпус судна. Море было спокойное, луна — высоко, а паруса отбрасывали резкие тени на палубу.
Эванджелина тихо спустилась по лестнице. В конце коридора — дверь в каюту капитана. Она вспомнила, как стояла в этом коридоре в день бунта и смотрела на дверь на латунных петлях, считая ее непреодолимым препятствием.
Сейчас все выглядело точно так же. Свет фонаря освещал полированное дерево, и поблескивал дверной замок. Дверь казалась негостеприимной и даже устрашающей.
Когда она стояла здесь несколько недель назад, юный матрос Дэвис лежал на полу… мертвый. Сегодня ночью коридор был пуст. Олбрайт, который теперь должен был охранять каюту, играл в карты или в кости на полубаке. Она видела, как он туда шел. Лорд Рудольф пошел туда же, а за ним — мистер Сьюард. Все они решили, что она уже легла спать.
А она быстро обыщет каюту, возьмет свой молитвенник и уйдет. И капитан даже не заметит его отсутствия.
Эванджелина толкнула дверь и вошла. В каюте было тихо, только чуть поскрипывал под ногами пол. В иллюминаторе же виднелось черное ночное море.
Она тихо закрыла дверь. Беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться: как всегда, здесь не было ничего лишнего. Койка под скошенным потолком не смята, а на столе — ни карт, ни каких-либо других бумаг.
