И вот оно….
Глеб ждал этого всё утро.
Солнце ещё не выглянуло и на половину своего красного диска, а от него вверх, ложась на высокую серую пелену, как на занавес, плавно и высоко поднялся язык розового пламени. Сначала волшебный свет был узким у основания и совсем острым ближе к своей вершине, но в следующие минуты, пока солнце окончательно не оторвалось от горизонта, эта высокая полоса жёлто-оранжево-розового света упрямо выпрямлялась, стройнела, уходила ввысь, минуя рыхло лежащую полосу некрасивых туч, и становилась похожей на неподвижный вертикальный свет гигантского театрального прожектора.
Ещё через мгновение, когда солнце набрало так необходимую для своего полноценного рождения силу, луч исчез.
Блеск тонких, острых снежинок, прозрачных, ещё не белых, – как будто застывшая хрупкая паутинка беззвучно хрустнула где-то наверху и понеслась к земле короткими блестящими сверкающими иглами.
Капитан Глеб Никитин не ошибся.
За эти дни все его чувства действительно сильно обострились.
Шорох за спиной…
Он обернулся.
Шорох.… И тени.
Чуть впереди и слева, в высокой сухой траве стояла и тихо смотрела на него большая чёрная собака. Не волк, а именно собака.
Совсем близко от первой, уступом, вправо, окружая Глеба и прижимая его к обрыву – ещё одна, и ещё…
Другие собаки шли к нему молча, одинаково жуткими движениями опуская грязные морды к земле.
Без звука, пока без взгляда в его сторону, прямо перед его ногами тропинку пересёк ещё один, огромный серый пёс.
Звери остановились, зная, что нужно делать.
Холод, добыча после голодной ночи…
Серый вожак задрожал губой над клыками.
«Ребята, а у меня ведь сын…».
Не мигая, не отрывая взгляда от жёлтых глаз зверя, Глеб начал отступать к обрыву. Раскрытая левая ладонь спокойным жестом держала на расстоянии преследователей; правая – плавно дёрнула из чехла нож.
Часто ступая назад, капитан Глеб продолжал спускаться.
Проявившийся из-под снега песок скатывался на его ботинки, трава обрыва шевелилась уже почти на уровне глаз.
Прыжок сверху каждой из диких собак мог бы достать его горло.
Не мигая – в жёлтые глаза!
Ещё несколько шажков назад…
Глеб точно знал, где он сейчас стоит и что должно сейчас оказаться в его отведенной за спину ладони. Вместе с ножом – одна из здоровенных недогорелых палок, воткнутых им в тот, первый день, в снежную могилу Вадима.
«Ну-с, товарищи собачки, а теперь подходите…».
Один из зверей, рыхлая, с обвисшим брюхом, чёрно-белая сука торопливо скатилась по обрыву и жадно пила талую воду из случайной промоины на краю залива.
Внезапно за кустами раздался троекратный условный свист.
Неумелый, родной, спасительный….
– Я же тебя вечером про волков спрашивал, ты сказал, что их здесь нет…. А это что?
Сашка кивнул на многочисленные торопливые следы по-над обрывом.
– Даже и не знаю. Не видел. Может суслики на рассвете так набезобразничали?
Они возвращались к костру.
Сашка шёл медленно, кривясь на яркое солнце неумытым с утра лицом, Глеб – задумчиво постукивая чёрной палкой по своему башмаку.
– Па, сегодня ведь самая длинная ночь была, правильно?
– Да, теперь с каждым днём природа всё теплее и теплее будет. Скоро восьмое марта.
– И ещё, кстати…
Капитан Глеб внимательно оглядел сына.
– Нож с собой?
– Вот, на ремне, под свитером. А что такое?
– Да так, внеплановая проверка формы одежды. Держи своего «Центуриона» всегда при себе. Всегда. Даже когда идёшь недалеко за водой или за дровами. Понял?
– Ну, понял… Чего-то серьёзное намечается?
– Это если вдруг данные суслики войной на нас двинутся…. Ты что-нибудь с утра пил?
– Не, проснулся, тебя ждал, потом решил поискать поблизости.
– Спасибо, что нашёл.
Капитан Глеб угостил сына густым желудёвым кофе.
– Спасибо, папа.
– Не стоит благодарностей, сын.
Вместе помолчали, наслаждаясь горячим.
– Дровишки-то наши заканчиваются…
– Да-а…. И в ближнем лесу почти ничего существенного не осталось.
– Оно конечно…. Придумать что-то нужно.
– Обязательно.
Капитан Глеб Никитин вкусно выдохнул, отставил в сторону свою питьевую банку.
– Дед мне рассказывал. А я – тебе. По случаю. После войны в его степном селе хорошего топлива было маловато. Кругом дубовые леса, но сухостой-то уже весь жители повыпиливали за прошедшие годы, а деловую древесину нельзя было брать из кварталов под страхом расстрела.
Мальчишки кололи на дрова дубовые пни.
Корчевали пень длинной жердиной, тоже дубовой, вагой она в их краях называлась, а если не поддавался – загоняли сверху клинья. Сколько клиньев стальных они тогда поразбивали, ого! Дед ругался, когда рассказывал: если промахивался кто кувалдой по центру клина, то зарубка от кувалды-то такая здоровенная на металле на раз оставалась…
А когда ходили за дровами в дальний лес, то придумывали каждому брать с собой по длинной жерди, на конце которой примотан крюк из толстой проволоки. Нижних-то сучьев на деревьях тоже уже совсем не осталось, а до верхних никак было не добраться, не влезть даже самому ловкому из пацанов на толстенное, голое снизу дерево!
Забрасывали на сухой дубовый сук поочерёдно свои приспособления, потом всей компанией тянули за веревку, привязанную к жерди.
Сучья ломались с треском, как кости. Еле успевали мальчишки из-под них, падающих, отскакивать! В охапку дров навязывали – и на спину, да ещё по снегу несколько палок волочатся, гудят, отдаются в хребет. Дед говорил, что пока из лесу до села они добычу вытаскивали – всю спину дровишки-то успевали им отгудеть.…
А на санках было нельзя! Вроде как использование техники, транспорт. Лесничий если видел, догонял – рубил санки-то. В те времена с инструментишком-то на селе было туговато. Долото, сверло какое приходилось по соседям искать.… Вот.
Глеб с сожалением наклонил над костром пустую кружку.
– Нет больше кофия.
Окончательно разбуженный и собственноручно умытый Сашка улыбался, потягиваясь.
– Мораль понял – немедленно иду за дровами.
– Не спеши сынок, подожди папку-то. Кстати, анекдот в тему хочешь?
– Приличный?
– Конечно! Не сомневайся!
Капитан Глеб Никитин сосредоточенно нахмурился.
– …Две женщины отсидели десять лет в одной камере. Вышли и ещё три часа болтали у тюремных ворот.
– Всё?
– Всё.
– Это ты про нас, что ли?
– Типа…
Отец хитро, сквозь лёгкий дым костра улыбнулся сыну.
– И, так как у нас нет в домашнем хозяйстве ни длинных дубовых жердей, ни гнутых крюков, то держи…
Глеб снял с пояса свой ремень с тяжёлой металлической пряжкой.
– Держи. Почти два метра. Захлёстывай за сухую ветку, какая понравится, дёргай и отбегай в сторону. Пригодится на деревозаготовках. А я пока ещё раз к обрыву прогуляюсь.
– Это зачем?
Сашка насторожился.
– Новая забота у нас появилась. Попозже расскажу.
За камышами, на тонком льду кругами ходила большая ворона.
Птица не удалялась от приметного места, сосредоточенно долбила хрустящий лёд в одной точке.
Капитан Глеб Никитин был любопытен не менее её.
Ворона обиженно вскаркнула-вскрикнула и тяжёлыми взмахами улетела на обрыв, в сторону береговых сосен.
Глеб наклонился, внимательного рассматривая вмёрзшего под лёд в мелкой травяной воде огромного тухлого судака.
«Не карпаччо, конечно, не лангуст, но…».
Быстрей, чем это получалось у обиженной им птицы, капитан Глеб выдолбил ножом и выволок на лёд судака.
«То, что надо!».
К костру Глеб и Сашка подошли одновременно. Оба – с дровами.
Свежий ягодный взвар приготовился практически мгновенно, с добавленными брусничными листьями и запах, и цвет напитка приятно изменились.
– Вкусно?
– А то!
– О, сколько нам открытий чудных…
Не обращая никакого внимания на неудобство своего отрезанного рукава, Сашка вольно развалился в костровом тепле, на хрустящей циновке, и через полчаса уже начал посапывать, кивая склонённой головой.
– Маленькие дети, ни за что на свете не ходите в Африку гулять!
– Сейчас бы на пляж…
– Ладно, спящий курортник, кончай чаёвничать! Пошли.
– Ку-уда ещё?!
– Дело есть. Мстить будем.
Когда лес достаточно прояснился, расступаясь деревьями в очевидной близости обрыва, капитан Глеб остановился.
– Запомни вон ту сваленную ольху. И просьба – не броди по окрестным кустам без надобности, старайся ступать прямо за мной.
К первому бревну, ровно лежащему на краю большой поляны, они, задыхаясь, вдвоём подтащили ещё одно, тяжёлое, мокрое, и положили его в длину, поверх.
