— А?.. — рассеянно отозвавшись, обернулся тот.
— Отвечайте по уставу, — невозмутимо напомнил Барсуков.
— Я, товарищ капитан! — привычно подскочил наводчик.
Капитан оглядел его с ног до головы:
— Пуговицу пришей.
— Что?
— У вас пуговица на гимнастерке оторвалась, — подчеркнуто сейчас обращаясь на «вы», Барсуков спокойно указал на топорщившийся под комбинезоном наводчика клапан кармана гимнастерки.
— Пуговица… — все так же растерянно пролепетал подчиненный и потрогал пальцами карман.
— Извольте привести себя в воинский вид! — сурово и громко отрезал капитан. — Это касается всех.
И, закинув на плечо свое старательно выполосканное полотенце, Барсуков уселся бриться. Пристегнул к ветке поясной ремень, выправил об него опасную бритву. Капитан аккуратно брился каждый день и требовал того же от экипажа. Благо, мыло у них еще оставалось. Прежде, чем намылить щеки — впрочем, весьма экономно, — Барсуков окликнул Коломейцева:
— Витяй! Один треугольник с левой петлицы потерял…
Коломейцев снял комбинезон, затем стащил гимнастерку. И вправду, на правой петлице у него было, как и полагалось старшему сержанту, три эмалевых треугольника. А на левой — только два. Непорядок. Он достал иголку и принялся за работу. Зелеными нитками вышил недостающий знак различия. Видно его на черном поле петлицы было плохо, но это было делом принципа. Да и других вариантов починки все равно на тот момент не имелось. Одевая гимнастерку, перехватил легкую одобрительную полуусмешку Барсукова в свой адрес. К вечеру они двинулись дальше.
На поляну с убитыми бойцами набрели в рассветном полумраке совершенно неожиданно. За ней сразу начинался пологий склон в лощину, по дну которой проходила проселочная дорога, чуть белевшая колеями в стелившемся низиной тумане. Танкисты вышли на открытое пространство, и сразу же им в носы ударил приторный трупный запах. По поляне были раскиданы трупы красноармейцев. У начала склона приткнулся в вырытом наспех окопчике пулемет «Максим» — еще царский, с гладким кожухом, направленным в землю. Вокруг пулемета ничком застыли убитые номера расчета. Холщовая лента была снаряжена патронами, заправлена, но из пулемета, похоже, не успели дать ни одной очереди.
— Дней десять лежат, — вдыхая через рукав, произнес наводчик.
Все застыли в оцепенении. В утреннем безмолвии был лишь слышен высокий, ровный гул. До живых не сразу дошло, что гул издают бессчетные мухи, роившиеся на трупах. Обернув лицо вафельным полотенцем, Барсуков обходил поляну, внимательно разглядывая убитых. Коломейцев тоже достал полотенце и последовал примеру командира. Красноармейцы лежали в форме с полной выкладкой, с винтовками и ранцами за спиной. Всего около десятка бойцов. Тут каким-то образом перебили явно кадровое подразделение. Лица у всех посиневшие, заплывшие и частично объеденные лесным зверьем. Барсуков приказал собрать у убитых документы и проверить ранцы на предмет продовольствия. Последнее являлось жизненной необходимостью — пошли четвертые сутки, как у танкистов закончилась всякая еда. Морщась и закрывая носы, экипаж выполнял тяжкое поручение. Документы собрали. В ранцах обнаружились сухари, консервы, концентраты и даже шоколад. Прихватили также с погибших несколько котелков и малых саперных лопат. Отщелкнули с карабинов и забрали фляги. Барсуков вытащил из-под одного убитого — судя по петлицам, старшего лейтенанта — автомат ППД. Лицо лейтенанта представляло сплошное кровавое месиво, автомат уже успел кое-где покрыться легким налетом ржавчины. Крякнув, капитан расстегнул на убитом поясной ремень, стянул с него еще два круглых подсумка с автоматными дисками. Аккуратно раскрыл один — он был полон выложенными рядами по кругу патронами. Одному Богу было известно, при каких обстоятельствах погибли эти ребята, почти не успевшие оказать сопротивление неведомо откуда появившемуся и бесследно исчезнувшему противнику…
Танкисты отошли обратно на опушку леса, где трупный запах был не так силен, и с жадностью накинулись на консервы. Барсуков разрешил каждому съесть по целой банке, и когда в считаные минуты жестянки с мясом всеми были опустошены, взглядом указал на поляну. Не говоря ни слова, экипаж поднялся на ноги и взялся за лопаты. Убитых стащили в овраг, сравняли над ними невысокий песчаный обрывчик, засыпав тела желтоватым лесным песком. Винтовки сложили рядом, предварительно вытащив и закинув подальше в лес затворы. Пока тащили трупы, из-за пояса одного погибшего вывалился револьвер. Коломейцев поднял оружие, отогнул скобу и прокрутил барабан — не заряжено. Стиснув зубы, обшарил влажные и липкие карманы мертвеца. Вытащил из них две пригоршни револьверных патронов, убрал их вместе с наганом в свой комбинезон. Машинально снял пилотку и, не замечая в этот момент остальных, широко перекрестился. Когда похоронили всех погибших, так же размашисто, не проронив ни слова, перекрестился Барсуков. Остальные угрюмо молчали, опустив головы. Барсуков вынул из планшета лист бумаги, переписал на него имена и фамилии убитых из забранных у них документов. По приказу командира Коломейцев привел в негодность пулемет.
— Дай-ка, — протянул руку к металлической коробке из-под лент Барсуков.
Витяй протянул ему опустошенную коробку. Капитан вложил в нее список похороненных и, скрутив с одной из брошенных трехлинеек граненый штык, продел его в рукоятку для переноски коробки. После чего с размаху вогнал штык в росшее над братской могилой дерево, закрепив коробку на видном месте. Это было все, что они могли сделать для погибших.
— Пошли, — хмуро проронил Барсуков и, не оборачиваясь, первым зашагал с поляны прочь.
На дневном привале Коломейцев вспоминал историю из своего детства. Тогда они тоже нашли пулемет. И стоял он похожим образом — также уткнувшись продолговатым рыльцем в лесной суглинок. Только был гораздо более ржавый. И без щитка. Да еще и деталей на нем некоторых не хватало. Но это все равно был пулемет, причем самый настоящий! А началось все с того, что они решили махануть за грибами подальше в сторону Оредежа. Было им тогда лет по девять-десять. Стоял конец лета. Ранним августовским утром под окна двухэтажного деревянного дома на несколько семей, в котором жили и Коломейцевы, явился одноклассник Витяя и лучший друг Серега. Осторожно — чтобы не скрипнула — притворив за собой входную дверь, Витяй выбежал во двор. Накануне вечером, прослышав про дальний грибной поход, близнецы хныкали и канючили, чтобы старший брат взял их с собой, чего тот, разумеется, делать не хотел. Теперь он выскользнул из дома, постаравшись не разбудить «мелких».
— Спят? — кивнув на окна, шепотом осведомился Серега.
— Спят, — подтвердил Витяй.
Вдвоем они припустили по Багговутовской в сторону совсем недалекой станции. Собственно, улица уже давно называлась не Багговутовская, а Карла Маркса. Да что там улица! В прошлом году везучую на переименования Гатчину в очередной раз «перекрестили» — теперь она стала Красногвардейском. До этого в 1923-м город уже был переименован — в Троцк. Этого Витяй и Серега в своей сознательной жизни, конечно же, помнить не могли. А вот причины второго переименования им были разъяснены основательно. В связи с пересмотром исторической роли товарища Троцкого держать целый город его имени сочли политически неприемлемым. Об этом подробно рассказывала на политинформации их одноклассница Зинка Кудрявцева. Зинка была председателем совета пионерского отряда и вообще большая активистка. Выступая перед всем классом, она очень грамотно и подробно обосновывала, почему не только невозможно, но и достойно всеобщего осуждения прежнее, всего шесть лет продержавшееся название. А вот новое название как нельзя лучше отражает роль отрядов красной гвардии, боровшихся за счастье трудового народа. И уж, разумеется, оно — то есть это очередное новое название — будет радостно встречено всеми в который раз осчастливленными горожанами. Выходя тогда после уроков, Витяй и Серега на свой лад негромко рассуждали о природе переименований. Помнится, Серега высказался в том духе, что как-то обидно выходило за людей, которые жили и трудились до них. В конце концов, ведь это они построили город, и не только этот. Ведь это была их жизнь, их названия. А теперь будто бы перечеркивалась сама память о предыдущих поколениях. Постройте свой город со своими улицами — и называйте их как угодно.
— Предыдущие поколения были угнетены старым режимом, — словно из-под земли взявшись, подскочила услышавшая часть их беседы Зинка. — И прежние названия прославляли царя, его приспешников и церковь. Мы должны искоренить память о проклятом прошлом. Стыдно не понимать такие вещи!
— А я и не знал, что товарищ Троцкий был приспешником царя… — с деланым недоумением на лице протянул Серега и подмигнул Витяю из-за спины растерявшейся Зинки.
