Вне всякого сомнения, самым трагичным во всем происходящем было то, что русским опять приходилось стрелять в русских. Прискорбно, но это продолжалось уже третий десяток лет. И не он придумал эти страшные правила. Сам он столкнулся с этой дилеммой еще в 1918 году. Когда Земцов понял, что если не сопротивляться, то остается только бежать из своего дома или быть убитым, он с тяжелым сердцем, но без колебаний вступил в гражданскую войну. Он был военным, хорошим военным — и какой бы ни был расклад сил, для себя он тогда решил, что сделает все, чтобы из его дома бежали или были убиты те, кто творит в этом доме всяческое зло. Лучше погибнуть с осознанием того, что ты сделал все зависящее лично от тебя, чем прожить жизнь и понять в конце ее, что ты мог на что-то повлиять, но не использовал всех предоставлявшихся тебе возможностей. Они тогда, во времена открытой вооруженной борьбы на северо-западе в 1918–1919 годах, очень просто и ясно говорили об этом с Ольгой. Всадивших в него на дворе псковского лазарета штык матросов он воспринимал потом не как своих личных обидчиков, а как вызов времени, что ли. По-христиански он давно их всех простил. Но некое большое, глобальное зло осталось. Более того, оно засело в его доме. И не по-христиански было бы мириться с этим злом, сбившим с толку, запутавшим русских людей — хоть бы и тех же матросов, — какими бы лозунгами зло ни прикрывалось и чье бы обличье ни принимало. Земцов вспоминал свой первый бой гражданской войны на псковской товарной станции в ноябре 1918-го. Короткой контратакой совместно с немецким арьергардом добровольцы ненадолго тогда отбросили красных. Был уничтожен красноармейский пулеметный расчет. У поручика Земцова, подошедшего к убитым пулеметчикам в таких же, как и на нем, серых русских шинелях, только без погон, подкатил комок к горлу. От досады, от глупости происходящего, от ощущения страшной трагедии вот этого вот самоистребления — ведь вместе с такими ребятами он воевал три последних года против внешнего врага. А теперь вот на этой самой станции старинного русского города Пскова германские солдаты с винтовками наперевес стояли у него за спиной. Минуту назад они совместно с Земцовым стреляли в красных пулеметчиков. И Земцов чувствовал горечь от всего этого, но при этом понимал, что уйти, все бросить есть малодушие, жалость ложная, которая погубит людей, оказавшихся, к огромному горю всех нас, по разные стороны фронта войны гражданской. Права он не имеет уйти в сторону. Господи, кто же закрутил все в такие сложные узлы и переплетения?! Земцов потом постепенно осознавал, шаг за шагом убеждался, насколько права была Ольга, говорившая, что все гораздо глубже и, к сожалению, не кончится быстро. А все действительно не кончалось и было еще сложнее. Подтверждением тому служили хотя бы погибшие советские артиллеристы, документы которых забрал Земцов там, на повороте прибалтийской дороги уже летом 1941-го. Те ребята выполняли свой долг так, как они его понимали. Какой же адский сплав нужно было отлить красной системе, чтобы после всего того, что она сотворила в России, замешать в него долг, честь, совесть и человеческую порядочность! Как все это распутывать? У Земцова и его единомышленников не было готового рецепта. Но сидеть сложа руки они не могли.
С разрастанием боевых действий летом 1941 года на стороне наступавших появлялось и крепло мнение, что Красная армия в массе своей не желала защищать сталинский режим. По мере продвижения вглубь бывших под Советами территорий Земцов тоже склонялся к этому мнению. Он стремился заставить себя быть объективным, критично относиться к происходящему вокруг, не впадать в эйфорию. Самым сильным поводом для нее была, пожалуй, встреча с другими советскими артиллеристами во главе со своим капитаном, пожелавшими воевать против большевиков. Но Земцов старался не спешить выдавать желаемое за действительное. Тем не менее факты заключались в том, что буквально за неделю этой войны были сданы территории, на которые русская императорская армия, крепко знавшая, за что она билась, в предыдущую войну так и не пустила противника. Не пустила до самого последнего дня своего существования, успешно провоевав три года, пока не была разрушена врагами Русского государства изнутри. И сейчас у Красной армии дело было отнюдь не в недостатке сил и средств и даже не в умении или неумении грамотно ими распорядиться. Земцов отметил парадоксальную, на его взгляд, тенденцию — советские части в первые несколько дней войны дрались гораздо лучше, чем сейчас. Как будто была у них поначалу какая-то особая установка на совершенно другое развитие событий. Плюс держались на профессиональном запале. Психологически над ними, пусть очень короткое время, не довлел тяжкий груз последовавших затем поражений. И это с учетом всех последствий от внезапности нанесенного германцами первого удара! Конечно, Земцов мог судить только о том, что открывалось непосредственно его взору. Исчерпать ресурс кадровой армии Советы так быстро не могли — навстречу наступающим немцам до сих пор продолжали выдвигаться еще именно кадровые подразделения. Значит, причина в чем-то ином. Безусловно, и теперь встречались очаги ожесточенного сопротивления и даже весьма профессиональные во всех отношениях действия отдельных воинских частей, противостоявших немцам. Но из кузова грузовика Земцов своими глазами видел бессчетное количество брошенной военной техники и бесконечные колонны пленных, которые по мере продвижения на восток лишь продолжали и продолжали увеличиваться. Списывать это на одну только внезапность и превосходство немецкой военной организации никак было нельзя. Вне всякого сомнения, здесь довлел иной фактор — психологический, основанный на длительном внутреннем неприятии режима его собственными гражданами. Только гражданам этим потребовалось хотя бы некоторое время для того, чтобы осознать, что теперь это недовольство можно каким-то образом выразить. Настолько задавлены они были этим режимом. Вольно или невольно Земцов сравнивал все увиденное с картинами Великой войны, которую он прошел в качестве офицера русской императорской армии. Даже самый тяжелый для русских год великого отступления — 1915-й — не давал и сотой части тех картин военной катастрофы, которые он встречал летом 1941 года буквально на каждом шагу. Исключения лишь подтверждали правило. Глядя на царивший повсеместно советский военный разгром, Земцов испытывал двойственные чувства. С одной стороны, на каком-то генетическом уровне, что ли, он не мог от всей души порадоваться за немцев. Оно и понятно — ведь он был и всегда оставался прежде всего русским. Но именно поэтому он четко разделял СССР и национальную Россию. И как следствие, с другой стороны, разносил внутри самого себя войну между двумя в общем-то весьма схожими режимами — гитлеровским и сталинским — и гражданскую войну в самой России. Самое важное для Земцова было повлиять на исход именно гражданской войны, которая не прекращалась, по его мнению, вот уже двадцать три года. Собственно, поэтому он и был здесь. С кем и в каком качестве — его не волновало, потому что главная его цель всегда оставалась неизменной. Она была сформулирована еще в 1918 году: через уничтожение большевиков — к освобождению России.
Созвучная с настроениями в отступающей Красной армии ситуация сложилась и в среде мирного населения. На занимаемых немцами территориях в начале войны народ ощутимо качнуло в противоположную от красной власти сторону. Как плотину прорвало. Зачастую германские войска население откровенно встречало хлебом-солью, как освободителей. В участников белой борьбы это вселяло большие надежды. Земцов узнавал перед собой почерк большевистского драпа, так хорошо знакомый ему по гражданской войне. Прежде всего красная власть не была уверена в себе, зашаталась, дрогнула. И они просто не имели права не попытаться воспользоваться всеми этими обстоятельствами. Тогда казалось, что представился реальный шанс воссоздать национальную Россию. В конце концов, ведь ради нее только они и жертвовали добровольно всем, включая собственные жизни.
…Свежим, прохладным утром они въехали в небольшой городок на западной окраине бывшей Псковской губернии. Несмотря на ранний час, на улицах было полно народу: по обочинам, прямо у придорожных канав и заборов, располагались вперемешку гражданские беженцы и подразделения различных родов войск. Вся эта масса людей, переночевавших как придется, только-только начинала приходить в движение, тревожно прислушиваясь к артиллерийской канонаде на северо-западе. Гул боя, недавно возникнув и заметно нарастая, быстро приближался. И по мере его приближения нарастала суета в городе. Успев проскочить по еще не окончательно запруженным улицам, их грузовик с убранным тентом въехал на центральную площадь. Кнапке приказал остановиться у большого старинного здания с красной табличкой при входе. Полуторка с «бранденбуржцами» затормозила перед таким же грузовиком с откинутым задним бортом, как бы случайно перегородив ему выезд на выходившую в восточном направлении улицу. Из кабины оказавшегося заблокированным грузовика вышел водитель в форме войск НКВД:
