– Что ж, так и быть, беру, – вздыхает покупательница, словно бремя земных забот свалилось с ее плеч. – Проторчала тут целое утро…
Однако за порогом магазина она немедленно находит три категорических возражения против красного и четыре неопровержимых аргумента в пользу серого. Не стоит ли вернуться и обменять материю?
Подруга, которой хочется обедать, не согласна.
– Ненавижу делать покупки, – вздыхает покупательница. – Вечно приходится решать на ходу!
И клянется, что больше в этот магазин ни ногой.
Мужчины могут сколько угодно потешаться над бедной дамой, но сами мы не лучше. Признайся, мой ироничный читатель, неужели тебе не приходилось стоять перед раскрытым шкафом, гадая, в каком наряде ты выглядишь более импозантно? Возможно, в этом твидовом пиджаке – он так эффектно подчеркивает твои широкие плечи? Или в том, старомодном черном, который больше пристал мужчине, чей возраст – чего греха таить – приближается к тридцати? Или в костюме для верховой езды? Помнишь, она заметила, как идут Джонсу бриджи и сапоги до колен, а говоря начистоту, ноги у тебя куда прямее.
Интересно, кто придумывает эти мешковатые фасоны? Почему портные не стремятся подчеркнуть красоту мужских ног? Вот женщины, те не стесняются выставлять напоказ свои достоинства, а мы, мужчины, становимся все застенчивее. Почему шелковые рейтузы, обтягивающие панталоны и зауженные бриджи вышли из моды? Свидетельствует ли это о нашей скромности, или, напротив, является признаком вырождения?
Я никогда не понимал, за что женщины в нас влюбляются. Уж точно не за внешность. Должно быть, им хватает ума оценить наши превосходные моральные качества. Трудно представить, что дам привлекают твидовые комплекты и черные шерстяные пальто, отложные стоячие воротнички и шляпы-дымоходы. Сила характера – вот что делает нас неотразимыми.
О том, как повезло нашим предкам, я понял однажды на маскараде. До сих пор не уверен, кого я там в точности изображал. Впрочем, какая разница? Помню, что военный мундир немилосердно жал в груди, а головной убор сваливался. Головной убор я кое-как приладил, а чтобы влезть в мундир, в обед ограничился сухариком, запив его половиной стакана воды.
В школе мне случалось получать награды по математике и священной истории. Один литературный критик, ныне покойный, однажды похвалил мою книгу. Мне известно также, что мои поступки несколько раз вызывали одобрение весьма достойных людей, но ни разу в жизни я так не гордился собой, как в тот вечер, когда, застегнув последний крючок, увидел себя в старинном зеркале в пол. Я был невероятно хорош. Звучит самонадеянно, но я выражаю общее мнение. Я являл собой воплощение девичьих грез. Красное сукно, шитое золотым галуном везде, где позволяло место, сияло; там, где место не позволяло, сукно украшали шнуры, позумент и бахрома. Золотые пуговицы и пряжки стягивали меня, шитые золотом кушак и портупея обнимали меня, белые перья овевали меня. С огромным трудом я приладил все, как следовало.
В тот вечер успех у дам позволил мне заглянуть в тайники женской души. Девушки, доселе державшиеся холодно и надменно, робко искали моего внимания. Те представительницы прекрасного пола, которым посчастливилось удостоиться моей улыбки, теряли головы и задирали нос перед подругами. Барышни, не имевшие чести быть мне представленными, дулись на более удачливых товарок. Одна милая девушка, с которой я просидел два танца (впрочем, сидела она, я стоял рядом в самой изящной позе – портной не велел мне садиться), серьезно пострадала от моей неотразимости. Ее жених, отличный малый, сын торговца хлопком, мог стать ей превосходным мужем. Угораздило же беднягу вырядиться на маскарад пивной бутылкой!
Наверное, к лучшему, что старые фасоны вышли из моды. Неделя такого поклонения – и что стало бы с моей природной скромностью?
Почему в наш скучный век маскарады утратили притягательность? Ведь детское желание наряжаться и воображать себя кем-то другим нас не покинуло. Разве не утомительно всегда быть самим собой?
Однажды за чаем в шумной компании мои приятели поспорили, способны ли мы поменяться друг с другом местами; нищий с миллионером, гувернантка с принцессой, но так, чтобы в придачу к внешним обстоятельствам и окружению получить здоровье и нрав, сердце и душу чужого человека, сохранив только память? Никто не осмелился утверждать, что готов к такой авантюре. Кроме одной дамы.
– Ты себя обманываешь, дорогая, – не поверила ее подруга.
– Ничего подобного, – продолжала упорствовать дама. – Я так от себя устала, что с радостью поменяюсь местами даже с тобой.
В молодости я мучительно искал свою дорогу в жизни. В девятнадцать каждый ее ищет, а в тридцать девять радуется, что судьбе было недосуг осуществить его юношеские мечты.
Начитавшись советов для юношей, я обнаружил, что все в моих руках: захочу, стану сэром Ланселотом, или профессором Тейфельсдреком, или Яго. Пойду по жизни с улыбкой или с мрачной гримасой. Примеры для подражания я нашел в книгах. В те времена Байрон еще был в чести у юношества, и мои ровесники примеривали маску разочарованного страдальца, уставшего от жизни и склонного к длинным внутренним монологам. Я решил последовать их примеру.
С месяц я корчил угрюмые мины, а если улыбался, то горькой ухмылкой того, чье сердце навеки разбито. Недалекие умы терялись в догадках.
– Мне это знакомо, – сочувственно кивали доброхоты, – я и сам порой не знаю, куда себя деть, особенно когда погода меняется.
И предлагали мне бренди и имбирь.
Вообразите, легко ли юноше, молчаливо изнывающему под бременем тайной печали, переносить дружеские похлопывания по плечу и рассуждения о том, что его возвышенная тоска происходит оттого, что сегодня он встал не с той ноги?
Существовали препятствия и практического свойства. Прежде всего байроническому герою полагается слыть сверхъестественно распутным, но суровая грамматика жизни не знает сослагательного наклонения. Чтобы всерьез потакать своим порокам, придется раскошелиться. Соблазнить и бросить самую даже непритязательную девицу в наши дни стоит денег. В суде любви беднякам не дают послаблений; так и для байронического героя бедность не оправдание.
«Утопить остаток рассудка в вине»? Однако желательно, чтобы вино было разлито по тонким бокалам. Топить печаль в токайском весьма романтично, но если кошелек позволяет заливать тоску лишь дешевым виски и разбавленным пивом, грешить уже не так заманчиво.
К тому же я убежден, что при ближайшем рассмотрении грех непривлекателен, даже в самых утонченных проявлениях. При солнечном свете порок отвратителен и гадок. В произведениях искусства грязные лохмотья смотрятся весьма живописно, но в жизни их смрад не радует того, кто принужден их носить. Слабость характера может толкнуть человека на путь греха, – но никто не захочет упасть в этот омут в здравом уме.
Неудивительно, что вскоре я устал разыгрывать угрюмого страдальца и нашел пример для подражания в новом герое – добродушном кутиле и проказнике. Он ввязывался во все драки, флиртовал с актрисами, срывал дверные молотки, гасил фонари и неизменно обводил вокруг пальца раззяв-сторожей. Женщины в книге были от него без ума. Чем же я хуже? Почему я не могу флиртовать с актрисами, гасить фонари, дразнить полицейских и быть предметом обожания прекрасных дам?
Хотя со времен, описанных в книге, Лондон стал другим, не все подвластно переменам, и прежде всего женское сердце. Бои за деньги канули в Лету, но остались боксерские поединки на задворках Уайтчепела. И если никто уже не стравливает бойцовых петухов на потребу публике, то в подвале у реки джентльмен еще может ради спортивного интереса поставить два пенса на терьера-полукровку против крысы.
Впрочем, мне не удавалось возродить дух бесшабашного веселья, которым были пронизаны приключения моего героя. В тех злачных местах, где я теперь пропадал, в воздухе висела застарелая табачная вонь и вечная угроза полицейской облавы. Наутро я мог с полным правом воскликнуть словами моего прототипа: «Черт меня дернул свалять вчера дурака!»
Однако и на этом пути нехватка средств мешала развернуться в полную силу. Даже заштатные боксерские бои и травля крыс в трущобах Розерхита ударяют по карману, если ты единственный джентльмен среди зрителей и окружающие ждут, что ты не посрамишь свое сословие.
Мне можно возразить, что лазать по столбам и гасить газовые фонари – занятие, не требующее вложений (разумеется, если вас в процессе не застукали), но и оно быстро приедается. Да и современные лондонские фонари не слишком приспособлены для этой забавы. Уцепиться не за что, грязь липнет к рукам, и к третьему фонарю вас начинает одолевать стойкое отвращение к подобному времяпрепровождению и желание немедленно залезть в горячую ванну.
Шутки над полицейскими тоже порой выходят боком. Впрочем, возможно, я не слишком продвинулся в этом искусстве, чтобы судить. Теперь я понимаю, что окрестности Ковент-Гардена и Грейт-Мальборо-стрит не самое удачное место. Нахлобучить шлем на глаза торопыге-полицейскому – отличная шутка. Пока он бьется с непослушным головным убором, вы успеваете, отпустив несколько острот, скрыться из виду. Однако задача становится куда сложнее, если вас угораздило заняться этим в районе, где на площади в дюжину квадратных ярдов ошиваются три полицейских. Попробуйте проделать это упражнение с одним из них, когда двое других зорко следят за вами из-за угла. К тому времени, как вы преодолеете Тичфилд-стрит и дважды обогнете Оксфорд-маркет – а отряд представителей закона, усиленный подоспевшим подкреплением, только начнет входить во вкус погони, – вы наверняка решите, что шутка слегка затянулась.
