разве он силён? По-настоящему?
— У Ницше тоже было расшатанное здоровье. Я уж молчу о Достоевском. А тут… Вообще-то, конечно, разбираться в этих партиях всё равно, что перебирать коллекцию насекомых. Но у эсдеков есть серьёзные люди. Вроде фракция там одна… Вот Лева, Алеша и Даня, по-моему, тянулись именно туда. Причем там народ терпеливый. Умеет ждать своего часа. И, знаешь, внимательного человека эти напугать могут.
Тевлик лежал спокойно и говорил размеренно. Теперь в его голосе отчётливо проявились какие-то лекторские нотки.
— Я не о себе, конечно. Я ничего не боюсь. Но год назад… Запомнил я одного парня. Даже больше года… На Путиловском, что ли, работал… Ну, и к разным партиям приглядывался… По крайней мере, он так говорил. А вообще, кажется, болтается повсюду. Симпатичный парень, низкорослый только. Но девушкам он нравился. Коля Ежов… Меня моложе… Ну вот, таких никогда никто не видит. Только им палец в рот не клади. А когда они симпатично улыбнутся и начнут долго и грубо кусаться…
Тогда поднимется вой: «Как же мы их раньше не заприметили?»
— Толя, а ты себе не противоречишь? Сам же позавчера говорил, что может быть большая война. И что мы из-за Сербии не останемся в стороне.
— А что, война революции может помешать? Вспомни пятый год.
— Как раз помню. Папа ведь под Мукденом погиб. Ты это знаешь.
— Прости, пожалуйста.
— Ничего. А будет война — брошу курсы и пойду в сёстры милосердия. Раненых оставлять без помощи подло. А уж отрезанную ногу из операционной я как-нибудь вынесу. Силы воли у меня хватит. Княжна Гедройц чудеса творит, а я чем трусливее?
— А я её не вынесу? Я имею в виду ногу, а не княжну Веру Игнатьевну. Вообще, очки мне уже требуются не только для чтения. Но раненого до операционной я таки тоже дотащить сумею.
— Я и не сомневаюсь. В тебе, мой любимый.
— А другой я людям и не нужен. Я это знаешь когда понял?..
— Я о тебе поняла иное. Тебя… Положим, оскорбляют. А ты не гнёшься, не ломаешься и уважаешь себя.
— Товарищи у меня другие? Да и отец… Знаешь, раз уж мы решили полежать и поболтать между разными бурями, давай перейдём к ещё более красивой теме.
— К какой же?
— Ну, хотя бы давай вернёмся к боксу. Понимаешь, когда я им овладел? Когда я рос, у нас с тобой на Лахтинской, в домах неподалёку жил один человек. Из латышей. Ты его не знала… А он… Кстати, как раз японскую войну прошёл. Теперь занимался разными вещами. Но нас этот Освальд Карлович обучал бесплатно.
Тевлик снова устроился поудобнее.
— Мы даже между собой церемонии завели… Коля Лутонин, Лёва, Алёша, Даня… Митя Бурлаченко… Ну и я, конечно… Как пойдем гулять или купаться — обязательно выберем место. И боксируем между собой. Причём не понарошку. И с купанием точно так же. Хоть вода ледяная — а мы всё равно в Неву… И соревнуемся — кто дольше проплывёт. Хорошая школа… Кому в драках держаться помогала, а кому-то и в учёбе…
— Согласись, что из тебя всё-таки вышел студент, а не хулиган. И с твоими друзьями всё непросто.
— Но я же не революционер, курсистка моя милая. Положим, в мещане я тоже никогда не попаду… Просто люди у нас плохо понимают, какое это важное оружие — ясный практический ум. Человек на туманной поэзии далеко не уедет. Даже в наше поэтическое время. Это и Блок, мне кажется, осознал.
— А как тебе Гумилёв или Ахматова?
— Очень ясные люди. На мой вкус, во всяком случае. Всем бы так писать.
— Главное… Они — хозяева своей судьбе и своим чувствам. А дальше…
В дверь постучали.
— Извиняюсь, — промолвили из-за, видимо, достаточно тонкой двери.
— С добрым утром, Родя, — отозвался Тевлик. — Прости, что не впускаем. Что-нибудь случилось?
— Ничего, Толя. Но скоро постояльцы начнут просыпаться. А ты сказал предупредить.
— Спасибо.
— Не надо ли чего?
— Благодарю вас. Не беспокойтесь, пожалуйста.
— Родион, мы сейчас соберёмся и уйдём тихо. С тобой переговорю до ухода. Тогда и разочтёмся.
— Сделаем. Опять извиняюсь, барышня.
— Не за что. Спасибо вам, Родион.
Я, кажется, забыл упомянуть, что кровать стояла чуть ли не впритык к двери. Тесная меблирашка, что ж поделаешь.
— Любопытно, за кого он меня принял? — нарушила молчание Катя.
— Он же с нашей улицы. Поэтому просто и сознательно тебя не узнал. Парень вежливый. И не болтун.
— А почему я его не вспомнила?
— Так он живёт на том конце. И в наш дом редко заглядывал. Петербургская сторона — не деревня, Господи Боже!
— Ну да…
— Ладно, мне тебя ещё на вокзал провожать. И домой заехать. Чтобы оттуда уж тоже к маме на дачу. — А…
— А отец, я же говорил, ни о чём не спросит. Есть у него сейчас такая поговорка: «Тебе жить».
— Ну, Зоя меня покрывает ничуть не хуже. И я её, и кухарка нас… Да просто мама помешана на приличиях. По старой памяти. Но к тебе-то она хороша… А если ещё и примешь православие…
— Ты моя жена. По-другому я на тебя не гляжу.
— Да, слушай… У тебя ведь день рождения скоро.
— Это точно. Уже будет двадцать… А знаешь, я ведь набавлять себе год только перед тобой и отвык. Ты в игры играть кого угодно отучишь. Я вот тебя уважаю ещё и за это.
— А что тебе подарить?
— Сегодняшней ночи мне, что ли, мало?.. Любимая моя…
Помолчали.
— Знаешь, Катюша… Мы сейчас совсем нагие. Только под одеялом. Так вот, при умывании и одевании давай не будем отворачиваться. Друг друга мы рассмотрели и взяли. Теперь запомним. Ну… Сколько нам ещё жизнь отмерит красоты и счастья? Ты в чём-нибудь уверена?
— Только давай быстро. Ты сам говорил. Да, и постельное бельё здесь оставим. Если возможно.
— Конечно… «Ой, полным-полна коробушка…», — вдруг пропел Тевлик. И так же замолчал. Вдруг.
— Милый… Хорошо, что мы всё-таки счастливы.
— А ещё лучше, что знакомы с детства.
Анатолий Семёнович Субботовский отодвинул в сторону и бумагу, и авторучку. Он уже не раз замечал, что воспоминания ему из себя вытаскивать всё же трудно… И вот это… И об одном раненом, который умер у него на руках в 1915 году. И о жертвах одной газовой атаки… И о том, как Катя всем перестала писать… Или письма не доходили?.. Всё-таки наступил уже год семнадцатый…
К вымыслу прибегать не хотелось…
30.10–30.11.2018.
04.04.2019
Скрытая идиллия
Рассказ
1
Этот типовой
