этом смысле редким исключением, что же касается Хака, то он первым делом продемонстрировал мне свои великолепные клыки, когда я, успокоенный почти дружелюбным поведением предыдущих собак, попытался его погладить. В тот момент ни я, ни Хак даже и не подозревали о том, что Гренландская экспедиция свяжет нас воистину кровными узами. Пока же я предусмотрительно отдернул руку: время для кровного братания еще явно не наступило. Джеф отреагировал на это выступление Хака совершенно спокойно: «Он еще очень молод, а потому глуповат…» О том, что он еще молод, говорили и его белоснежные острые клыки, которые он был готов демонстрировать по любому поводу, расточительность его движений и непрекращающиеся попытки освободиться от цепи – занятие, совершенно бессмысленное, с точки зрения других, уже умудренных жизнью собак. Он был не так крепко сложен, как Чубаки, но в то же время уже сейчас размерами превосходил Содапопа, хотя последний был вдвое старше его. Великолепный светло-серый мех с белой манишкой на груди и белыми носочками на лапах и темно-карие глаза делали его похожим на пса «из общества», что никак не гармонировало с именем его литературного прототипа. Как и положено, место по соседству с Хаком занимал его брат Сойер – еще одно свидетельство отсутствия какой-либо системы в выборе собачьих имен. Казалось бы, если одного из братьев назвали Хак, то второго логичнее было называть Томом или, наоборот, первого назвать Финном… Но перед нами был именно Сойер. Он не только не походил на своего брата по характеру, но, более того, между братьями и чисто внешне было очень мало общего. Сойер вообще отличался от всех окружающих собак и наверняка был бы первым кандидатом на выбывание в конкурсе «Угадайте лишнего», если бы такой можно было бы устроить среди собак упряжки Джефа. Роскошный длинный рыжевато-черный мех, распадавшийся пробором по спине, и узкая вытянутая морда делали его похожим на колли. «Он боится всего и всех, за исключением разве что своего брата, с которым готов играть 24 часа в сутки, даже порой и при работе в упряжке, – сказал Джеф и продолжил: – Эти два «юноши» постоянно создают проблемы, путая упряжку, поэтому будь особенно внимателен к ним».
В справедливости слов Джефа о сказочной способности марктвеновских героев молниеносно путать свои и чужие постромки мне пришлось убедиться уже на следующий день, когда я впервые повел упряжку самостоятельно. Тем временем мы дошли до конца ряда собачьих будок, стоявших у подножья холма. Дальше метрах в двадцати пяти – тридцати начинались владения собак из упряжки Кейзо. Мы повернули и перешли к другому краю этой узкой заселенной собаками лощины. Здесь располагалась вторая группа собак нашей упряжки. «Годзилла», – уважительно представил Джеф огромного черного пса, который при нашем приближении стал неожиданно для своей крупной комплекции подпрыгивать вверх, отталкиваясь при этом всеми четырьмя лапами. Всякий раз, когда цепь, уже не казавшаяся такой мощной по сравнению в его огромным телом, все-таки возвращала пса назад, мне казалось, что вот еще чуть-чуть и он так же легко, как вертолет Валико Мизандари, разорвет ее и взмоет вверх, туда, где, смыкаясь друг с другом, застыли заснеженные кроны сосен. Я подошел ближе, стараясь не пересекать линию, ограничивающую свободу его перемещений. Да, это была та самая ездовая собака, которую я представлял по рассказам Джека Лондона. Мощные лапы, широкая грудь, характерные треугольники ушей, пушистый плюмаж хвоста, горделиво задранный вверх, длинный розовый язык и стонущая под неистовыми порывами 60-килограммовой массы мышц цепь – все это создавало неизгладимое впечатление.
Меня поразила необычность цвета глаз Годзиллы: правый был темно-коричневым, левый – таким же ярко-голубым, как и у Чубаки.
Позже я узнал, что они братья. Поскольку правого глаза было практически не видно на фоне темной морды, казалось, что пес смотрит одним глазом, и это было немного жутковато. Свирепое выражение морды этого колоритного пса смягчали светлые мохнатые брови.
Джеф воздержался от комментариев по поводу Годзиллы, но было видно, что это одна из его самых любимых собак, определяющая лицо, или точнее, морду его упряжки. Когда мы подошли к следующей будке, мне показалось, что, описав каким-то загадочным образом круг, мы вновь вернулись к Годзилле: настолько обитатель этой будки, Роден, внешне походил на своего соседа. Я невольно обернулся: цепь по-прежнему пока еще справлялась со своими прямыми обязанностями, удерживая Годзиллу на его законном месте. Перед нами была его совершенная копия: те же шварценеггеровские габариты и черная шерсть, и, только присмотревшись, я обнаружил-таки некоторые различия в облике собак. В отличие от своего более экстравагантного брата, Роден имел глаза совершенно одинакового темно-карего цвета, и если левое его ухо было, как и положено у ездовых собак, вполне треугольной формы, то правое немного подкачало – самый кончик его был слегка надломлен и свисал вниз.
Конечно же, ни у кого не повернулся бы язык назвать Родена (разумеется, за глаза) лопоухим, но тем не менее именно это свисавшее ухо придавало его морде весьма простодушное выражение, заставлявшее усомниться в его способности подарить миру своего «Мыслителя», как удалось когда-то его знаменитому однофамильцу. Я ничуть не удивился, услышав от Джефа, что Роден, как и Чубаки, является родным братом Годзиллы и что именно эта великолепная тройка составляет основную тягловую силу упряжки. Зато следующий пес по кличке Спиннер по внешним параметрам никак не походил на ездовую собаку. Среднего роста, покрытый короткой черной шерстью, он своим невыразительным хвостом и висячими ушами сразу напомнил мне одну из тех многочисленных дворняг, которые водились у нас в Шувалово. Тем не менее это была одна из собак, родившихся здесь на ранчо в результате селекционной деятельности Уилла и его добровольных помощников. Поскольку для экспедиции нам необходимо было подготовить не менее 40–45 собак, то Уилл, как правило, сохранял весь помет, а не только лучших щенков – этим и можно было объяснить присутствие в упряжках наряду с такими собаками, как Годзилла, и псов, подобных Спиннеру. Правда, при этом самых крупных собак Уилл все-таки на правах хозяина, как правило, собирал в своей упряжке, отдавая «гадких щенят» на воспитание и тренировку в упряжки Джефа и Кейзо. Надо сказать, что эти, на первый взгляд неказистые собаки в умелых и терпеливых руках могли превратиться и превращались, как показали наши последующие экспедиции, в отличных ездовых собак, на равных со своими более «породистыми» собратьями тянущих лямку и переносящих все невзгоды полярной собачьей жизни. Принцип, которого придерживался Джеф в подборе и расстановке собак, заключался в том, чтобы заставить каждую собаку в меру всех
