маршала Симона.
Один из флигелей общежития выходил в поле, и волки именно оттуда начали нападение. Разгоряченные быстрой ходьбой, а еще больше двумя остановками в придорожных кабаках, нетерпеливо ожидая драки, волки дышали дикой злобой. Истратив камни на первый залп, большинство бросилось искать новое оружие на земле, причем многие держали палки в зубах, чтобы запасти побольше булыжников, другие сложили палки у ограды. Вокруг вожаков образовалась шумная толпа; некоторые носили блузы или холщовые куртки и фуражки, но большинство было в лохмотьях, потому что, как мы говорили, к толпе пристало множество отребья, бродяг из-за заставы и темных личностей с мрачными лицами висельников. Им сопутствовали несколько отвратительных, оборванных женщин, неизвестно откуда являющихся всегда вслед за этими негодяями. Их вызывающие крики еще более возбуждали разгоряченных мужчин. Одна из них была высокая, дородная женщина, с красным лицом, воспаленными пьяными глазами, беззубая, с нечесаными желтыми волосами, выбившимися из-под косынки. Рваный коричневый платок надет был поверх драного платья и завязан узлом на спине, скрещиваясь на груди. Казалось, эта мегера обезумела от злобы. Засучив наполовину разорванные рукава, она в одной руке держала громадный камень, а другою потрясала палкою. Товарищи называли ее Цыбулей[456]. Это отвратительное существо орало хриплым голосом:
— Я хочу погрызться с фабричными бабами! я хочу пустить им кровь!
Эти дикие возгласы были встречены аплодисментами окружающих и бешеными криками «Да здравствует Цыбуля!», возбуждавшими ее до исступления.
Среди главарей нельзя было не заметить бледного худенького человечка с пронырливой физиономией хорька, с черной бородкой, одетого в новую блузу, из-под которой виднелись тонкие суконные панталоны и щегольские сапоги; на голове его была греческая пунцовая шапочка. Видно было, что он по своему положению вовсе не принадлежал к этой толпе, но его выпады против рабочих фабрики носили самый оскорбительный и вызывающий характер; он кричал много, но в руках у него не было ни палки, ни булыжника.
Высокий, красный и полный мужчина, обладавший оглушительным басом церковного певчего, заметил ему:
— Ты не хочешь, значит, пострелять в этих нечестивцев, способных навлечь на нас холеру, как говорил господин аббат?
— Не беспокойся, я лучше твоего постреляю, — с многозначительной и мрачной улыбкой отвечал человечек с лицом хорька.
— Да чем же ты действовать будешь?
— А вот хоть бы этим камнем! — сказал человечек, поднимая с земли большой булыжник.
В то время как он наклонялся, из-под блузы у него выпал довольно туго набитый, но очень легкий мешок, который, казалось, был прикреплен под нею.
— Смотри-ка, ты все растерял! — сказал другой рабочий. — Кажется, твой мешок не тяжел?
— Тут образчики шерсти, — ответил первый, с живостью подбирая и пряча мешок. — А вы прислушайтесь-ка: кажется, каменолом говорит что-то?
Действительно, на разъяренную толпу оказывал самое сильное воздействие знакомый нам страшный каменолом. Гигантский рост так выделял его из толпы, что над этой темной кишащей массою, там и тут испещренной белыми точками — чепчиками женщин, виднелась громадная голова в лохмотьях красного платка и плечи Геркулеса, покрытые козлиной шкурой.
Видя неистовое возбуждение толпы, небольшая группа более честных рабочих, предполагавших, что речь идет о ссоре компаньонажей и только потому принявших участие в опасном предприятии, хотела удалиться. Но было уже поздно. Их так окружили и стиснули самые рьяные бойцы, что вырваться, без риска прослыть трусом, а может быть, и подвергнуться побоям, было невозможно. Они вынуждены были отложить отступление до более благоприятного момента.
Среди сравнительной тишины, наступившей за первым залпом камней, громко раздался зычный голос каменолома.
— Волки завыли! — кричал он. — Посмотрим, чем ответят пожиратели и как начнется битва!
— Надо их выманить на улицу и бороться на нейтральной почве, — говорил маленький проныра, бывший, похоже, юрисконсультом шайки. — Иначе будет насильственное вторжение в жилище.
— Насилие… эка штука! Что для нас насилие! — кричала мегера. — На улице или в доме, а я должна вцепиться в этих фабричных потаскух!
— Да, да! — кричали остальные женщины, столь же отвратительные и оборванные, как Цыбуля. — Не все мужчинам!
— И мы хотим подраться!
— Фабричные женщины говорят, что все вы пьяницы и шлюхи! — кричал человечек с физиономией хорька.
— Ладно! И за это отплатим!
— Надо и баб замешать в свалку!
— Это уж наше дело!
— Раз они изображают из себя певиц в своем общежитии, — кричала Цыбуля, — мы их научим новой песне: «Помогите… Режут!..»
Эта варварская шутка была встречена криками, гиканьем и бешеным топотом, которому мог положить конец только громовой голос каменолома, закричавшего:
— Молчать!
— Молчите!.. молчите! — раздалось в толпе. — Послушаем каменолома.
— Если после второго града камней пожиратели окажутся такими трусами, что не посмеют выйти на бой, так вон там дверь: мы ее выбьем и пойдем их отыскивать по норам!
— Лучше бы их выманить из дома, чтобы никого на фабрике не осталось! — настаивал законник, несомненно с какой-то задней мыслью.
— Где придется, там и будем драться! — крикнул изо всей силы каменолом. — Только бы сцепиться хорошенько!.. а там все равно… знай валяй… хоть на крыше, хоть на гребне ограды!.. Небось, расчешем их в лучшем виде! Не правда ли, волки?
— Да!.. Да! — кричала толпа, наэлектризованная дикими словами. — Не выйдут, так ворвемся силой!
— Поглядим на ихний дворец!
— У этих язычников даже часовни нет! — рявкнул бас певчего. — Господин кюре их проклял!
— За что они живут во дворцах, а мы в собачьих конурах?
— Работники господина Гарди находят, что для таких каналий, как вы, и конуры-то много! — ввернул пронырливый человечек.
— Да!.. Да!.. Они это говорили!!
— Ладно!.. за это переломаем у них все!
— Небось… устроим кавардак!
— Весь дом через окошки вылетит!
— А как заставим попеть этих потаскух, выдающих себя за недотрог, — орала Цыбуля, — после этого заставим их и поплясать, — камушком по голове!
— Итак, волки, слушайте! — раздался громовой голос каменолома. — Еще залп камнями, и если пожиратели не выйдут… ломай двери!!
Это предложение было принято с восторженным воем, и вскоре послышалась команда каменолома, оравшего во всю силу своих геркулесовых легких:
— Слушайте!.. волки… камни в руки… разом… Готовы?
— Да!.. Да!.. готовы…
— Целься!.. Пли!..
И второй залп камней и громадных булыжников обрушился на фасад общежития, выходивший в поле. Часть камней перебила окна, пощаженные первым залпом. К резкому и звонкому шуму разбитых стекол присоединились свирепые крики, несшиеся хором от этой толпы, опьяненной своей жестокостью:
— Драться!.. Смерть пожирателям!
Вскоре эти крики приняли совсем неистовый характер, когда сквозь выбитые окна толпа увидела бегающих по дому женщин, которые в ужасе спасались бегством, унося детей, или поднимали руки к небу с криками о помощи, причем более смелые старались даже закрыть ставни.
— Ага!.. Забегали муравьи! переселяются! — кричала Цыбуля,
