Вадим напряг левое колено, собираясь духом. Организм бунтовал и сопротивлялся как ненормальный. Изгибался и уворачивался как животное от огня. «На счёт — три!» — Распорядился внутри голос. Зорин подобрался, группируясь как перед прыжком, сказал себе «раз» и… внезапно обозлился:
— Да что я как целочка, в самом деле! — И без раздумий шагнул в «круг».
Ожидаемого провала не случилось. Эффект лифта он не почувствовал тоже. Вадим разглядывал ботинки, выкрашенные новым светом. Вокруг него простиралась та же тайга и переход, по всей видимости, не произошёл. Сложив простые действия в уме, Вадим усмехнулся и вышел из нераскрывшегося окошка. Печально вздохнув, он снял с плеча ружьё и, торжественно вытянув его на руках, церемониально опустился на колено. Возложив «друга» на «постель», Зорин поднялся и поглядел на него сверху.
— Прости, братишка! Я вернусь за тобой! Обещаю…
Он повернулся и без оглядки шагнул в «проход». Рифленая подошва ботинок ощутила толчок, другой… А затем всё стихло. Вадим ждал продолжения, но его не было. Он не провалился в шахту, не завертелся юлой, и глаза ему мозолила всё та же картинка: выгоревшая на солнце полянка, кусты жимолости да папоротника на проходах к лесным кущам. Солнце уже цеплялось за верхушки елей, а душный ветерок елейно надувал под кепи.
Он выровнялся по центру «окошка», подпрыгнул не с целью там что-то пробить или разбить, а с тем, чтобы явить свою волю пройти, протолкнуться через угольное ушко, если есть оно, это ушко… Давай же! Он пружиной подпрыгнул ещё раз и ещё… «Окошко» отнюдь не пропало. Оно попросту не открывалось. Вадим почувствовал, как лицо его заливает удушливая краска гнева. Вне себя от ярости, он начал топтать башмаками эту непролазную окружность, которая, видите ли, явилась, но не спешит распахнуть дверцу вовнутрь.
— Упрямая хренова дверь! — Стервенея заорал Зорин. — Я собью тебя с петелек!
Разум затмила лютая злоба. Его корёжило от несправедливости: всем достались чудо-проходы, а ему почему-то упрямое тупое недоразумение. Гнев кипел и брызгал слюной. Зорин без устали прыгал, опускался на пятки, вдавливая каблуки в неподатливую почву. Затем опустившись, барабанил кулаками по всему призматическому кругу. С губ слетали грязные словечки, но Зорина несло в пароксизме ненависти, он не слушал, он только орал:
— Сволочь х. ва!!! Чем я тебе не угодил, паскуда?!!! Отворяй свою анальную дырку! Пока я тебя ножом не расписал! Открывайся! Живо!!!
Отныне он желал ломать, крушить, резать… В горле пересохло от частого ора. Он задыхался, но тело не уставало. Оно дрожало от переизбытка бешенства. Кожа на тыльной стороне пальцев кровоточила, но Зорин не замечал боли. Его тащила ненависть. Он выхватил с бедра широкий охотничий нож и как сапёркой двумя руками начал вскапывать землю. Из «круга» стали вылетать огромные пласты дёрна.
— Я те покажу упрямиться, тварь!!! Я попишу твою сказку! Ребят забрала, нечисть!
Он не заметил, как лезвие ножа окрасилось красным. Как брызнуло тёплым в глаза. И ещё раз брызнуло. Нож стал входить во что-то мягкое и булькающее. Он протер запорошенные брызгами веки и с отвращением обнаружил своё лицо липким от… Крови. Да-да! Под ним копошилось тело, которое он вот только располосовал ножом. Кровь толчками выбулькивала из ран, но Вадим смотрел на лицо. Страшной маской оно скалилось на него. Разорванный рот студенем расползался по подбородку. Глаза первого дудаевца, первого чеченца глядели с фанатичной верой умереть в совокупе с врагом. Он агонизировал, но он тянул распухшие пальцы к горлу Вадима.
— Я тебя, пёсья моча, с харкотиной смешаю! — Глаза «чеха» по рачьи вращались, а студень-рот выдувал кровяные пузыри. Руки, несмотря на ущерб здоровью, упрямо ползли к кадыку Зорина. И тот, скорей брезгливо, чем со страху, отпрянул назад. Пружиной отпрыгнул. И налетел на кого-то сзади.
— Аккуратней, боец! — Перед ним стоял живой Мишин. Измятая, с вкрапленной грязью хэбуха; увешанный лимонками жилет. И взгляд пацана и старика.
Он кивнул на чеченца.
— Красиво увалил. С любовью. Только… добей! Не нужны нам животные. — Мишин с силой сжал его зажатый с ножом кулак. — В горло давай! Или лучше в глаз! Меньше крови…
Зорин попытался разлепить губы. Он только сейчас начал понимать, что переживает не лучший свой сон. Губка… Она всё-таки его подловила. Никакой это был не «проход».
— Ты… Вы… Не настоящие.
Мишин не услышал его аргументов. Он окаменел лицом.
— Чего послабуху давишь, Зоря?! Смотри не заплачь! — Он жестко ухватил его за шею (для фантома или кокона просто сверхреалистично). — Или ты забыл, что видел в «администрации»?
Зорин помотал головой, с яростью ударил по кисти Мишина. Нет, он не забыл. Такие вещи надо Бога просить вымыть с мылом из памяти. Отделённые головы с погибших товарищей, с кем ещё недавно, быть может, ты курил на двоих сигарету. Головы, насаженные на прутья арматур, словно бараньи… Напоказ. Мы это можем, а вы — нет. Кишка тонка! У Зорина мороз прополз по спине. На поляне как грибы возникли ошкуренные колья: восемь штук. Только вместо грибных шляпок на них… Боже! Вадим… Вадим! Перестань в Это верить! Это губка… Мертвые синюшные лица, обескровленные белые губы, глаза у некоторых были предсмертно открыты и стеклянность этих глаз, была хуже покойно прикрытых век.
Откуда-то снизу, кажется с колен, поднималась нарастающая дрожь. Он никак не мог согреться, хотя понимал: мороз у него внутри. Один кол торчал безголовый, девятый…
— Не надо… — Беззвучно попросил Зорин. Губы тоже мерзко дрожали, было невообразимо страшно. — Не надо этого. Не надо!
— Чего не надо, Серёжа? — Спросили за спиной, голос был с еле уловимым акцентом и тоже был узнаваемым.
Вадим машинально обернулся, за полсекунды угадав, кто это может быть.
Густые сросшиеся брови, выдающиеся скулы со змейкой шрама на левой щеке должны были придать облику хищный вид. Но образу портили глаза. Они были обманчиво добрыми. Можно сказать, радушно тёплыми. Этого горца Вадим в реальной жизни близко не видел, только слышал, когда они в лесополоске переругивались с сержантом Мишиным. Так откуда фантазия взяла, что глаза у него добрые? Из-за вкрадчивого елейного голоса? Рядом с лидером, а это был лидер бесспорно, вразнобой кто где, стояли сподвижники по оружию: с десяток единиц дудаевского ополчения, упакованные до зубов. И трое из них взяли Зорина в полукруг. Командир улыбался.
— Ты думал убежать от войны, Серёжа? Смешной… Война будет всегда с тобой, всю жизнь. Как тебе наша выставка? Впечатляет, ведь да? Но в ней недокомплект, ай-яй, непорядок! Как ты думаешь, кого дожидается девятая палка? — Добрые глаза лучились добротой.
Зорин вознамерился ударом пятки назад обидеть заднего чеченца. Пока тот согнётся над отбитыми яйцами, он успеет проскочить между правым и левым, кувыркнуться и схватить где-то там в траве, свой ствол. Не успел… Задний предусмотрительно пнул ему под сгиб колена, добавив прикладом автомата промеж лопаток. Зорин упал на колени, не понимая, как может «губка» так натурально материализовать боль. Его схватили за волосы и за шею. К горлу прикоснулось холодное остриё чеченского ножа.
— У тебя есть выбор, Серёжа! Прими нашу веру и тогда мы тебе оставим жизнь. — Голос до тошноты сладкий, что хочется взбеленить эту мразь. На задворках сознания в рупор кричали: не верь наваждению!!! Но возможно ли не верить, когда сильные руки сдавили кадык и царапают лезвием кожу… Чтобы выиграть время, Зорин выдавил:
— Я не Серёжа…
— Вы все «серёжи»! — Голос изменил характер. Стал неприкрыто презрительным. — Вас как баранов гонят отстаивать чужие интересы! Вы бьётесь не за родину, не за свою мать, и даже не за Христа, а за жирные жопы в министерских креслах. Которые продают оружие нашим правоверным товарищам. Оружие, из которого мы убиваем вас. И после этого вы не «серёжи»? Отвечай, сучий выползок, примешь ислам?!!!
Голос полевого командира выкинул коленцо. Мало того, что он стал истинно правильным, так он ещё изменил глаза. Они позеленели, и странно было видеть, как темноглазый чеченец меняет радужку, словно линзы.
«Надо не верить тому, то видишь. Не верить… — лихорадочно соображал Вадим. — Я сам подкидываю дровишки в этот костёр». Вслух рассмеялся.
— А я атеист. Я ни во что не верю! Да не дави ты так! Говорить трудно… — Последнее было адресовано боевику, державшему его шею в жестком локтевом сгибе. Тот сообщился глазами с начальником и, получив добро, ослабил хватку.
Командир-хамелеон снова заговорил вкрадчиво:
— А-те-ист? — по слогам произнес он и засмеялся. — Так это ж хорошо-о-о! Тебе хорошо. Предавать никого не надо. Родины у вас нет. Вместо неё есть жирные жопы. Но ты же не хочешь умирать за жирные…
— Нет! — выкрикнул Зорин. — Я не хочу умирать не за жирные, не за худые жопы!
