что то-то и то-то подсказывает ему его демоний, но что это такое, не объяснял. Под землею ученик Сократа увидел темное море, окруженное огненной рекой, сияющие острова на нем, клокочущую бездну и над нею в клубах пара движущиеся звезды, то вспыхивающие, то угасающие. Мрачный голос ниоткуда спросил его: «Что хочешь узнать?» Он ответил: «Все». Голос сказал: «Звезды, которые гаснут, – это души тех, кто погряз в чувственной жизни; звезды, которые кружатся в тумане на одном месте, – души тех, в ком разум боролся со страстями; звезды, которые вспыхивают и взлетают ввысь, – души тех, кто повиновался лишь высшему разуму. Души этих последних и есть демонии, помогающие людям правильно жить. А все остальное ты узнаешь через три месяца». Через три месяца дед рассказчика умер.
За Лебадеей налево от нашего пути была Херонея, где чтится древний скипетр, который бог Гефест выковал для Зевса, а Зевс дал Пелопу, по которому назван полуостров Пелопоннес, а от Пелопа получили его потомки Атрей, Фиест и Агамемнон, воевавший под Троей. Двадцать лет спустя близ этой Херонеи царь Филипп Македонский, ученик Эпаминонда, разгромил греческие войска и стал господином над всею Грецией; но тогда мы об этом знать не могли. А направо был Орхомен, древний город, когда-то споривший с Фивами за власть над Беотией; это отсюда царевич Фрикс спасался по небу в Колхиду на золотом баране, за руном которого потом плавали Ясон и аргонавты. Но при нас Орхомен был уже в упадке, и хорош там был только храм Харит, богинь красоты. Их три, и зовут их Аглая-Блестящая, Евфросина-Радостная и Талия-Цветущая.
Дальше путь наш был к северу по гористым местам через Фокиду и Локриду к славному ущелью Фермопилам, через которые открывается выход в северную Грецию. Горы здесь как будто упираются в самое небо, а от гор до моря только пятьсот шагов. Здесь когда-то четыре тысячи греков приняли бой с несчетным воинством персидского царя Ксеркса, и все погибли смертью храбрых; среди них – триста спартанцев с их царем Леонидом, имя которого значит «Львенок». Мы видели каменного льва на могиле Леонида и читали знаменитую надпись, сочиненную тем самым поэтом Симонидом, который был соперником Пиндара:
Путник, весть отнеси согражданам в воинской Спарте:
Их выполняя приказ, здесь мы в могилу легли.
А за Фермопилами нам открылась Фессалия, страна колдуний, умеющих сводить месяц с неба; на запад от нее – горы Пинд, любимые музами, на север – подоблачный Олимп, гора богов, а на восток – тенистая Темпейская долина, красивейшее место Греции…
ОПЫТ АНТИЧНОСТИ ДЛЯ ПЕДАГОГИКИ БУДУЩЕГО 225
У меня нет педагогического опыта, ни теоретического, ни практического. Если я позволил себе принять участие в этом обсуждении, то лишь потому, что в предложенных тезисах говорилось, в частности, что образцом универсальной педагогики будущего может быть древнегреческая педагогика. А древнегреческой культурой я немного занимался. Так вот, по всему тому, что я знаю, я решительно говорю: весь опыт античности для педагогики будущего – это опыт полностью отрицательный.
Предполагается, что цель новой педагогической концепции в том, чтобы вырастить вместо человека-профессионала человека-универсала. Так вот, именно этого в античной педагогике не было: она вырабатывала именно человека-профессионала. Не только столяр учился своему делу у столяра, но и медик – у медика, правовед —у правоведа, математик – у математика, и никаких других знаний, кроме своих специальных, учителя ученикам не сообщали. Общеобразовательной была средняя школа, но какое это было общее образование? Читали Гомера, и при упоминании какой-нибудь звезды сообщалось что-то из астрономии, при упоминании города – из географии, при упоминании корабля – из морского дела, при упоминании бога – из мифологии. Это очень близко напоминало объяснительное чтение по Ушинскому или тот «комплексный метод», который был в недолгой моде в наших школах 1920‐х годов. Вряд ли это то, к чему стремится новая педагогическая концепция.
Даже те единицы из тысяч, которые дотягивали до высшего образования, попадали не в универсальную школу, а или в философскую, или в риторическую, причем философы и риторы не совпадали ни в чем и ненавидели друг друга смертной ненавистью. Конечно, прекраснодушный Цицерон мечтал, как хорошо было бы, если бы правовед-учитель мог объяснить ученику не только юридическую законность, но и философскую справедливость, – но и Цицерон понимал, что вряд ли это сбыточно. Конечно, стоики объявляли, что истинный мудрец, поскольку он мудрец, постольку он и истинный оратор, и истинный полководец, и истинный плотник, – но за это над ними и потешалась вся античность пятьсот лет напролет. А если у Платона Протагор, профессионал мудрости, пасует перед Сократом, универсалом мудрости, то это лишь потому, что источник мудрости для Протагора – знание, а для платоновского Сократа – откровение. Откровение же методологической разработке не поддается и предметом нашего обсуждения, по-видимому, быть не может.
И не нужно преувеличивать контраст между духовностью греков, у которых была «эписте́ме» и идеал homo sapiens, и приземленностью римлян, у которых была «те́хне» и идеал homo faber. Во-первых, не надо забывать, что наибольшее приближение античности к универсальному образованию – система семи благородных искусств – была выработана именно при римлянах. Во-вторых, не надо забывать, что «техне» стала из «ремесла» «искусством» и «наукой» именно у греков: у Аристотеля «Поэтика» – это «пойетикэ техне», а не какая-нибудь «эпистеме». В-третьих, если уж увлекаться этимологиями, то homo sapiens, от sapӗre, совсем не значит «человек понимающий» в противоположность «человеку знающему», а значит «человек соображающий» – соображающий, как пользоваться топором или пилой и как пользоваться понятиями и суждениями.
Но главное даже не это. Главное то, что античная культура не была универсальной, потому что была эгоцентричной. Она опиралась на собственное (как всегда, полувыдуманное) прошлое и не желала знать никаких других культур. Не существовало не только греко-египетских или греко-персидских словарей – не существовало даже греко-латинских словарей. В Риме были гувернеры, которые учили детей греческому языку, а в Греции даже и того не было, и Плутарх, образованнейший человек, живущий к тому же под давней римской властью, честно признается, что латинский язык он знает посредственно. Конечно, были шарлатаны, ссылавшиеся на египетскую и прочую мудрость, но вся эта мудрость была выдуманной. Античная культура была замкнута на себя – а такая культура обречена на гибель. Она и погибла через двести лет после Плутарха – потому что сменившая ее христианская культура оказалась (до поры до времени) универсальней. Универсальней, потому что демократичней: она не делила своих приверженцев на элиту, которой
