Может показаться странным, но сюжет «Гербария» во многом повторяет даже «Песню попугая» (1973): «И начал я плавать на разных судах / В районе экватора в северных льдах» = «Стыл в Арктике, но к нашему / Я вышел шалашу» (АР-3-20); «Послушайте все — О-хо-хо! Э-ге-гей! — / Меня, попугая — пирата морей! <…> Я Индию видел, Китай и Ирак» = «Я мок в Японском море, и / Подсох в пустыне Гоби я» (АР-3-20); «Сказал вместо “Здравствуйте” — “попка-дурак”» (АР-1-138) = «“Мышленье в ём не развито”»[1733] [1734] [1735]: «А я уже был говорящий» = «“И речь его не развита”» (АР-3-16); «Я — инди-и-видум, не попка-дурак!» = «Поймите: я, двуногое, / Попало к насекомым!»; «На палубе, запертый в клетке, висел» (АР-1-140) = «На стеночке вишу».
Будучи запертым в клетке, попугай «пищи не брал, не прилег, не присел» (АР-1-140). Поэтому в черновиках «Гербария» лирический герой скажет: «Теперь меня, дистрофика, / Обидит даже гнида» (АР-3-18).
Сожаление героя о том, что он «не прилег, не присел», говорит о его желании прилечь, которое встречается и в других произведениях: «Я отпустил, а сам — прилег» («Дорожная история»), «Он застыл — не где-то, не за морем — / Возле нас, как бы прилег, устав» («Енгибарову — от зрителей»), «Тот, кого даже пуля догнать не могла б, / Тоже в страхе взопрел и прилег, и ослаб» («Конец охоты на волков»). Впрочем иногда этот глагол употребляется в негативном контексте: «А сугробы прилечь завлекали <.. > Дай не лечь, не уснуть, не забыться!» («Снег скрипел подо мной…»), «Кто не верил в дурные пророчества, / В снег не лег ни на миг отдохнуть — / Тем наградою за одиночество / Должен встретиться кто-нибудь!» («Белое безмолвие»).
Между тем и в «Песне попугая», и в «Гербарии» лирический герой хочет отомстить своим мучителям: «И, чтоб отомстить, от зари до зари / Учил я три слова, всего только три» = «Зоологам я мысленно / Кладу червей в постели» (АР-3-12); и преодолевает свою слабость: «Упрямо себя заставлял — повтори: / “Карамба!”, “Коррида!” и “Черт побери!”» = «Пора уже, пора уже / Напрячься и воскресть!» (кстати, коррида — это фактически драка, о которой поэт мечтал еще в «Балладе о гипсе»: «Мне снятся драки, рифмы и коррида»; АР-8-176; а в «Гербарии» он скажет: «Дрались мы — это к лучшему: / Узнал, кто ядовит»). Поэтому все попытки врагов перевоспитать его заканчиваются безуспешно: «.Давали мне кофе, какао, еду, / Чтоб я их приветствовал: “Хау ду ю ду!” / Ноя повторял от зари до зари: / “Карамба!”, “Коррида!” и “Черт побери!”» = «“Итак, с ним не налажены контакты, / И не ждем их. / Вот потому он, гражданы, / Лежит у насекомых”».
Кстати, в черновиках «Песни попугая» поясняется, кто именно назвал его дураком: «Царь русский пришел в соболях и бобрах68, / Сказал вместо “Здравствуйте” — “попка-дурак”» (АР-1-138).
Итак, дураком его назвал «царь русский», то есть советский…
Интересно, что в «Песне попугая» Высоцкий использует свой излюбленный прием аллюзий, когда речь заходит о представителях власти: «Но кто-то пришел в соболях и бобрах», «Какой-то матросик пропащий / Продал меня в рабство за ломаный грош», — что напоминает выражения, встречающиеся в стихотворении «Копошатся — а мне невдомек» и в «Песне о вещей Кассандре»: «И какой-то зеленый сквалыга, / Под дождем в худосочном пальто, / Нагло лезет в карман, торопыга, — / В тот карман, где запрятана фига, / О которой не знает никто»/9 = «Какой-то грек нашел Кассандрину обитель / И начал пользоваться ей не как Кассандрой, / А как рабыней ненасытный победитель» (АР-8-30) (попугай, заметим, тоже оказался рабом: «Продал меня в рабство за ломаный грош…»).
На фоне сказанного уже не выглядят странными параллели между «Разговором в трамвае» и «Гербарием»: «Может быть, на ссору набиваетесь?» /5; 498/ = «Паук мне набивается / В приятели-знакомые» (АР-3-6); «Все мы пассажиры в этом обществе» /5; 497/ = «Все проткнуты иголками!» /5; 74/; «Он же мне нанес оскорбленье» /5; 498/ = «Теперь меня, дистрофика, / Обидит даже гнида» (АР-3-18); «Почему же вы не пожалеете, / Что же вы все в окна глазеете?» /5; 498/ = «Ни капли снисхождения / К навозной голытьбе» (АР-3-18); «Вы ведь не допустите, сограждане!» = «За мною — прочь со шпилечек, / Сограждане-жуки!»; «Жаль, что не могу пошевелиться я» = «Корячусь я на гвоздике, / Но не меняю позы»; «Путаете вы, не поддавший я! / Гражданин сержант, да пострадавший я!» = «Накажут тех, кто спутали»; «Это он неправ, да клянусь я!» = «Поймите: я, двуногое, / Попало к насекомым!».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В «Разговоре в трамвае» лирический герой восклицает: «Граждане, жизнь кончается! — / Третий круг сойти не получается!» /5; 164/. А в «Гербарии» жизнь у него уже фактически кончилась, поэтому он говорит: «Пора, пока не мощи я, / Напрячься и воскресть!» /5; 370/. В результате здесь он срывается со шпилечек, а в «Разговоре в трамвае» пытается сойти с круга.
Отметим также изменение двух мотивов: «.Драться не хочу, не старайтесь!» — «.Дрались мы — это к лучшему: / Узнал, кто ядовит»; «На скандал и ссору нарываетесь?» /5; 164/ — «Скандал потом уляжется, / А беглецы все дома» (АР-3-16).
Более того, даже с «Марафоном» (1971) у «Гербария» можно найти несколько общих мотивов: «Гчяди вон, обошел на третий круг»[1736] = «Гляди вон, два пишут — три в уме»[1737] [1738]. В обоих случаях лирический герой говорит о своих врагах. Причем если гвинейца он называет бывшим другом («Нужен мне такой друг! / Как его? Забыл… Сэм Брук»), то о зоологах говорит, что они его «собратья прежние». И в обоих случаях герой испытывает злость: «Ну а теперь — достань его! / Осталось — да просто злиться»72 = «Я злой и ошарашенный / На стеночке вишу».
Однако самой ранней песней, в которой была заявлена тема «Гербария», можно считать «Серебряные струны» (1962): «Век свободы не видать из-за злой фортуны!» = «Навек гербарий мне в удел?! / Расчет у них таков» /5; 369/; «Кто бы заступился за мой возраст юный?» = «Но кто спасет нас, выручит?»; «…расступитесь, стены!» = «На стеночке вишу»; «Но гитару унесли, с нею и свободу» = «Но нас свобода вылечит» (АР-3-14); «Влезли ко мне в душу, рвут ее на части» = «Когда в живых нас тыкали / Булавочками колкими…».
В «Гербарии» власть хочет, чтобы герой потерял свою индивидуальность и слился с толпой: «Чтоб даже думать бросил я, / Что сапиенс и гомо» (АР-3-13). Такая же ситуация была в песне «О поэтах и кликушах» (1971): «Но — гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил, / И гвозди в лоб, чтоб ни о чем не думал» (АР-4-188).
В первом случае герой приколот шпилечкой (варианты: булавочкой, иголкой и даже кнопкой: «Заставят, чтоб откнопили»), а во втором — об Иисусе Христе сказано, что он пронзен гвоздями. Как видим, Высоцкий вновь сравнивает себя с Христом (и даже говорит о нем как о писателе, фактически имея в виду самого себя: «Чтоб не писал и чтобы меньше думал» /3; 40/). Кроме того, в «Гербарии» он также упоминает гвозди: «Корячусь я на гвоздике», «Пусть что-нибудь заварится, / А там — хоть на три гвоздика! /Ас трех гвоздей, как водится, — / Дорога в небеса» (согласно католической традиции, Христос был прибит к кресту тремя гвоздями). То есть лирический герой готов «заварить кашу» даже с учетом того, что его могут за это распять (что и произойдет через год в стихотворении «Что быть может яснее, загадочней, разно- и однообразней себя самого?»: «Вот привязан, приклеен, прибит я на колесо весь»).
