Пока же лирический герой и пациенты Канатчиковой дачи, не видя выхода, размышляют о самоубийстве: «Мне в пору хоть повеситься» (АР-3-6) = «Нам осталось уколоться / И упасть на дно колодца»; «А то пойдет так далее, / Конец, пиши — пропало'.» /5; 369/ = «И там пропасть на дне колодца, / Как в Бермудах, навсегда».
В обеих песнях герои мечтают вырваться на свободу: «Но нас свобода вылечит» (АР-3-14) = «Дайте рупор, дайте волю, / Отпустите на два дня!» (АР-8-49). С подобным же призывом выступал лирический герой в «Жертве телевиденья» (1972), где также находился в психушке: «Дайте рупор, дайте волю» = «Есть телевизор — подайте трибуну / Так проору — разнесется на мили».
В «Гербарии» герой понимает, что нужно «напрячься и воскресть» (а до этого он говорил: «Когда в живых нас тыкали…»), поскольку все обитатели психушки (то есть того же гербария) — «в прошлом — люди, нынче — нет» (АР-8-52), и поэтому устраивает революцию: «Скандал потом уляжется, / А беглецы все дома. / Живут жуки и, кажется, / Живут не насекомо» (АР-3-16). А пациенты Канатчиковой дачи сетуют: «Но для бунта, для скандала / Нам вождя недоставало» (АР-8-36), — то есть, по сути, им не хватало лирического героя Высоцкого.
***
Работа над «Гербарием» началась в 1975 году, и тогда же было написано карточное стихотворение «Говорили игроки…»: «Мне маститые юнцы — / Тоже, в общем, молодцы — / Передали слухи: / Чтоб я слушался старух, / Этих самых старых шлюх — / Шлюхи всё же шлюхи. <.. > Им — хоть финт ли, фрап ли, — мы / Все давно засвечены» /5; 611/ = «Жужжат шмели солидные, / Что надо подчиниться. <…> Мы вместе горе мыкали — / Все проткнуты иголками!» /5; 70, 74/ («маститые» = «солидные»; «чтоб я слушался старух» = «что надо подчиниться»; «все давно засвечены» = «все проткнуты иголками»).
Еще один образ, подобный маститым юнцам и солидным шмелям, встретится в песне «Этот день будет первым всегда и везде» (1976): «Многотрубные увальни вышли в почет». А «старые шлюхи» послужат прообразом двух огромных старух — Кривой и Нелегкой — из «.Двух судеб», работа над которыми также бьша начата в 1975 году: «Ты же, толстая, в гареме /будешь первая!».
Находит аналогию в этой песне и другая характеристика «старых шлюх»: «Голоса поставлены, / Груди все навыкате, / Водкою протравлены. — / Ну, да вы привыкнете!» /5; 611/ = «И припали две старухи / Ко бутыли медовухи — / пьянь с ханыгою». Правда, «привыкнуть» к двум судьбам лирический герой так и не смог, а попросту сбежал от них, хотя в черновиках он пытается это сделать: «Я бреду, ищу дорогу, / Привыкаю понемногу, / Только по сту пью. / И она не засыпает, / Впереди меня ступает / Тяжкой поступью» (АР-1-19).
Ситуация в «Гербарии» во многом была предвосхищена и в «Масках» (1970), где герой оказался на маскараде единственным человеком, у которого «нормальное лицо», а все остальные — «в масках, в париках — все как один». Также и в «Гербарии» он будет единственным «двуногим», которое «попало к насекомым».
Неудивительно, что героя раздражают и маскарад, и гербарий: «Я начал сомневаться и беситься» (АР-9-87) = «Я злой и ошарашенный / На стеночке вишу».
А сам он, в свою очередь, вызывает у окружающих насмешки: «Смеются злые маски надо мной» = «Все надо мной хихикают» (АР-3-20), — и презрение: «И, может, остальные на меня / Глядят с недоуменьем и презреньем» (АР-9-87) = «Червяк со мной не кланится, / И оводы со слепнями / Имеют лишь презрение / К навозной голытьбе» (БС-9-65 — 66, БС-17-127, АР-3-6), «На всех они в презрении. / Ко мне — как к голытьбе» (АР-3-14). В основной же редакции «Гербария» они «питают отвращение / К навозной голытьбе», к которой причислен и сам герой, а кроме того, глядя на него, «личинки мерзко хмыкают, / И куколки язвят». О таком же презрении к себе со стороны толпы лирический герой говорит в черновиках «Песни автомобилиста»: «Презренье вызывала и проклятья / Сначала моя быстрая езда»[1751] (АР-9-8).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Как видим, отношение «масок», «насекомых» и толпы к лирическому герою совпадает. К тому же всем им (а заодно и власти) не нравится, что герой «играет» не по правилам: «Они кричат, что я опять — не в такт, / Что наступаю на ноги партнерам» (1970), «Жужжат шмели солидные, / Что надо подчиниться» (1976), «Я в мир вкатился, чуждый нам по духу, / Все правила движения поправ. / Орудовцы мне робко жали руку, / Вручая две квитанции на штраф» (1972).
Что же касается «Масок» и «Гербария», то, несмотря на крайне негативную обстановку вокруг, лирический герой еще размышляет, как ему поступить: «Что делать мне — бежать да поскорей? / А может, вместе с ними веселиться?» = «А может, всё провертится / И соусом приправится…».
Однако если в ранней песне герой «в хоровод вступает, хохоча», хотя и испытывает при этом опасения, что за масками окажутся «их подлинные подленькие лица» (АР-9-82), то в поздней он уже понимает, что оставаться в гербарии невозможно, и поэтому решает «напрячься и воскресть».
В этой связи следует отметить буквальные сходства между «Гербарием» и стихотворением «Прошу прощения заране…» (1971), где действие происходит в бане, а против лирического героя ополчились толпа и власть: «О вы, солидные мужчины! / Тазами бить запрещено. / Но, обнаженностью едины, / Вельможи <и> простолюдины — / Все заодно, все заодно» (АР-9-38) = «Жужжат шмели солидные, / Что надо подчиниться. <.. > Все надо мной хихикают — / Я дрыгаю ногой» (АР-3-20). А «все хихикают» над лирическим героем (героиней) также в «Двух просьбах» (1980) и в «Песне Алисы про цифры» (1973): «Чтоб люди не хихикали в тени» /5; 265/, «Вот и дразнится народ, / И смеется глухо: / “Посмотрите, вот идет / Голова — два уха!”» /4; 97/. Сравним в «Гербарии»: «Глумятся дети» (АР-3-18), «И девочка на выданье — / Конечно, ученица — / В меня указкой тыкала /Ив шершней, и шмелей, / И весело хихикала / Мечта учителей» (АР-3-20).
Точно так же будет «глумится» над лирическим героем его враг в «Песне автозавистника» (1971): «За то ль я гиб и мер в семнадцатом году, / Чтоб частный собственник глумился в “Жигулях”?!».
В этой песне герой выступает в маске пролетария: «Но я борюсь, я к старой тактике пришел: / Ушел в подполье — пусть ругают за прогул» /3; 363/. Однако в «Гербарии» он уже «к доске пришпилен шпилечкой» и поэтому сетует на то, что не может последовать примеру «лихих пролетариев», которые «спешат в свои подполия / Налаживать борьбу».
В обоих случаях герой говорит о своих расстроенных нервах: «Не для того лечил я нервы в том году…» (АР-2-110) = «Мне с нервами не справиться» (АР-3-6), — и о своем физическом истощении: «Недосыпал, недоедал, пил только чай» /3; 141/ = «Теперь меня, дистрофика, / Обидит даже гнида» (АР-3-18); одинаково характеризует «частного собственника» и «зоологов»: «Звериный лик свой скрыв под маской “Жигулей”» = «Глаза у них не нежные»; отрицает свое родство с ними: «А он мне теперь
— не друг и не родственник»[1752] = «Ко мне гурьбою движутся / Мои собратья прежние»,
— и с одинаковой иронией говорит о среде своего обитания: «Не дам порочить наш совейский городок…» = «В моем родном гербарии…» (АР-3-18).
Чуть раньше «Песни автозавистника» пишутся «Мои капитаны» (1971), где лирический герой, как и в «Гербарии», задает одинаковый вопрос: «Жизнь мне — вечный санаторий?» (АР-14-106) = «Навек гербарий мне в удел?» /5; 369/, - поскольку не может сдвинуться с места: «Что мне песни писать, если я на мели!» /3; 306/ = «Корячусь я на гвоздике, / Но не меняю позы»; одинаково называет своих мучителей: «Звероловы, готовьте капканы!» /3; 306/ = «Когда в живых нас тыкали / Зоологи иголками…» (АР-3-14); но при этом и себя характеризует одинаково: «Я теперь в дураках» = «.Достукался, болван» (АР-3-20); «И оскомина во рту» = «Но в горле горечь комом»; «Ну а я не скулю — волком вою» = «Мы вместе выли волками» (АР-3-14); говорит о «ранах» в своих песнях (в первом случае) и о физических мучениях (во втором): «И теперь в моих песнях — сплошные нули, / В них всё больше прорехи и раны» = «Все проткнуты иголками»; и намерен вырваться на свободу: «Нет! Я снова выйду в море» = «Сорвемся же со шпилечек, / Сограждане-жуки!» (АР-3-14).
