— Не захотело с нами связываться, — поддакнул декан.
— Вполне разумная стратегия выживания, — завершил Чудакулли. — До определённого момента.
Думминг закатил глаза. Когда продумываешь идею в голове, всё получается так красиво. Начитаешься всяких старых книжек, а потом сядешь и думаешь, думаешь, ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ думаешь, пока не родится и не сложится, кирпичик к кирпичику, изящная теория. Но стоит поделиться своими выводами со старшими волшебниками, как тут же кто-нибудь из них — это уж как пить дать! — вылезет с совершенно ИДИОТСКИМ вопросом. И ответа на этот вопрос не будет. Ну разве можно работать в окружении столь ограниченных умов? Воскликни какой-нибудь бог: «Да будет свет!» — именно волшебники первым делом поинтересуются: «А зачем? Лично нам и в темноте неплохо живётся».
Старые, заскорузлые умы, и в этом вся проблема. Думминг не особо держался за старые традиции. Ему было далеко за двадцать, но он уже занимал достаточно важный пост, а следовательно, представлял собой заманчивую мишень для амбициозного университетского молодняка. Вернее, представлял бы, если бы этот самый молодняк не просиживал целые ночи за Гексом, пока глаза не закипали.
Но в общем и целом карьера Думминга не интересовала. Он был бы абсолютно счастлив, если бы его всего-навсего ВЫСЛУШАЛИ, не прерывая замечаниями вроде: «Хорошая работа, господин Тупс, но однажды, давным-давно, мы это уже пробовали, и ничегошеньки не получилось», либо: «Денег под такое всё равно не вышибить», либо, самое кошмарное: «Да уж, а вот в прошлые времена были вписать существительное, кстати, помните старика вписать прозвище, который скончался лет пятьдесят назад, Думминг, конечно, слишком молод и не может его помнить — так вот, уж он-то знал толк в вписать существительное.»
Мёртвое университетское наследие тяжким грузом давило на плечи Думминга Тупса. А сверху этого наследия вдобавок взгромоздились ныне старшие волшебники. И пытались там подпрыгивать.
Они даже не пытались научиться ничему новому и помнили только одно: как славно было в старые добрые времена. Они спорили и ругались друг с другом, будто дети малые, и единственный, кто порой говорил хоть что-то осмысленное, — это орангутан-библиотекарь.
Думминг принялся свирепо ворошить палкой в костре.
Из веток волшебники соорудили для госпожи Герпес грубый, зато вполне благопристойный шалаш, куда домоправительница и удалилась, пожелав всем спокойной ночи и целомудренно прикрыв вход большими пальмовыми листьями.
— Очень достойная дама, эта госпожа Герпес, — одобрил Чудакулли. — Пожалуй, и я подремлю чуток.
С другой стороны костра уже доносилось чьё-то сладкое похрапывание.
— Думаю, нам стоить выставить дежурного, — высказался Думминг.
— Отличная идея, — похвалил, удаляясь, Чудакулли.
Скрипнув зубами, Думминг повернулся к библиотекарю, который временно возвратился на землю двуногих. Орангутан, мрачно завернувшись в одеяло, смотрел на огонь.
— Пусть даже мы, так сказать, и не дома, надеюсь, хоть ты чувствуешь себя здесь как дома?
Библиотекарь отрицательно покачал головой.
— Кстати, в этом месте есть ещё одна странность, которая меня беспокоит.
— У-ук?
— Древесина. Меня никто не слушает, но это важно. Мы сюда много чего натаскали для костра, и всё это обычная древесина. Ты заметил? Ни тебе мусора, ни дырявых башмаков. Никаких следов цивилизации. Только… самая обычная древесина.
— У-ук?
— Из чего следует, что мы довольно далеко от судоходных путей… О нет… борись с собой, борись!
Библиотекарь отчаянно морщил нос.
— Быстро! Сосредоточься… У тебя есть руки, есть ноги! Не ножки, а именно ноги!
Библиотекарь с несчастным видом кивнул. И чихнул.
— А-ук? — произнёс он, обретая наконец более или менее стабильную форму.
— Что ж, — удрученно отозвался Думминг. — По крайней мере, на этот раз ты превратился в нечто одушевленное. Хотя для пингвина ты несколько великоват. Видимо, твой организм всё-таки борется, пытаясь перевоплощаться во всё более близкие тебе формы.
— А-ук?
— Но вот что забавно: по-видимому, рыжая шерсть является доминантной чертой…
Библиотекарь наградил его суровым взглядом, отвернулся и, переваливаясь, отошёл на несколько шагов, где снова уселся, повернувшись к Думмингу спиной.
Думминг осмотрелся по сторонам. Что ж, похоже, дежурить придётся ему — хотя бы потому, что больше добровольцев не было. Ничего удивительного…
В листве деревьев порхали какие-то мелкие твари. Море фосфоресцировало. Звёзды светили.
Он поднял глаза к небу. По крайней мере, оно никогда не подве…
И вдруг он увидел, что ещё здесь неправильно.
— Аркканцлер!
* * *
«Ну, и давно ты обезумел?» Не самый лучший способ завести беседу… Как бы всё-таки начать?
— Гм-м, э-э… Вот уж не ожидал встретить здесь гнома, — промямлил Ринсвинд.
— О, нашу семейку принесло сюда из Фигли-фьорда. Я тогда ещё под стол пешком ходил, — откликнулся Безумный. — Мы собирались проплыть чуток вдоль бережка, а тут вдруг, откуда ни возьмись, ураган. Потом — шарах-бабах! — корабль в щепки и мы по колено в попугаях. Но могло быть и хуже. Дома я бы торчал в холодной, промозглой шахте, ковырял бы породу, а тут земля возможностей. Здесь гном может стать большим человеком.
— В самом деле, — отозвался Ринсвинд, стараясь, чтобы его лицо ничего не выражало.
— Но смотреть на остальных сверху вниз — это, конечно, плохо, — продолжал Безумный.
— Разумеется.
— В общем, мы осели, стали обживаться. Теперь у отца сеть чертовских булочных в Пугалоу.
— Торгуете гномьим хлебом?
— Точняк! С гномьим хлебом любой кишащий чертовскими акулами океан одолеешь, — кивнул Безумный. — Кабы не этот хлебец, мы б…
— …Не забили всех тех акул до смерти?
— А ты, гляжу, знаешь толк в хлебе насущном!
— Слушай, этот Пугалоу — большой город? Там есть пристань?
— Треплются, что есть. Сам-то я там не был. Предпочитаю вольное житье-бытье.
Земля содрогнулась. Ветра не было, но кусты вдоль дороги закачались.
— Вроде как буря идет, — заметил Ринсвинд.
— Чо-чо?
— Ну, это такая штука. Когда дождь.
— Летающую корову через косяк! И ты веришь в эту ерунду? Дедушка, бывало, тоже как наберётся пива, так заводит свою шарманку. Старые сказки всё это. Штоб с неба падала вода? Побереги мои уши!
— А что, здесь такого никогда не бывает?
— Конечно, нет!
— А у нас дождь идёт сплошь и рядом, — сообщил Ринсвинд.
— Н-да? И как вода забирается на небо? Она ведь тяжёлая.
— Ну… она… это… Её солнце высасывает. Типа того.
— Как так?
— Не знаю. Высасывает, и всё.
— А потом вода падает обратно?
— Да!
— На халяву?
— Ты что, никогда дождя не видел?
— Слуш, всем известно: вода течёт глубоко под землей. И это разумно. Вода тяжёлая, вот и просачивается туда. Ни разу не видел, штоб вода текла в воздухе, друг.
— А как, по-твоему, вода попадает на землю?
Лицо Безумного приняло изумленное выражение.
— А как на землю попадают горы?
— Горы? Они просто есть, и всё!
— Да чо ты говоришь? Стало быть, с неба они не падают?
— Разумеется нет! Они ведь гораздо тяжелее воздуха!
— А вода не тяжелее? В повозке у меня есть пара бидонов, поди подними — пупок развяжется!
— Слушай, здесь что, даже рек нет?
— Ну конечно есть! Здесь, дружище, всего навалом!
— И как, по-твоему, вода попадает в реки?
Безумный озадаченно посмотрел на Ринсвинда.
— А зачем в реках вода? Чо ей там делать-то?
— Ну, течь, впадать в море…
— Там, откуда ты пришел, вы чо, позволяете речной воде утекать в море?! Вот уроды!
— Что значит «позволяем»?! Это просто… происходит само по себе. Реки всегда впадают в море.
Безумный ответил ему долгим тяжёлым взглядом.
— Точняк. И после этого МЕНЯ считают сумасшедшим, — произнёс он.
Ринсвинд махнул рукой, заканчивая бессмысленный спор. На небе не было ни облачка. Но земля всё равно содрогалась.
* * *
Аркканцлер Чудакулли так посмотрел на небо, словно оно нанесло ему личное оскорбление.
— Что, ни одной звездочки? — уточнил он.
— Если выражаться точнее, ни одного знакомого СОЗВЕЗДИЯ, — подтвердил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Однако мы насчитали три тысячи сто девяносто одно созвездие, которое, к примеру, вполне могло бы сойти за Треугольник. Правда, декан утверждает, что некоторые из них считать не следует, поскольку они друг с другом пересекаются…
— А вот я даже ни единой звездочки не узнаю, — похвастался главный философ.
