нас больше не верховная жрица, Айша, но злой дух, и отныне не стоять тебе вместе с нами пред алтарем Небесной Царицы.
— Будь по-вашему, — кивнула я. — Ступайте прочь и предоставьте мне самой примириться с Исидой, которой я отныне и навеки ровня, ибо обладаю таким же величием, как и она сама. Вижу, вы полагаете, что я богохульствую, — об этом говорит мне выражение ужаса на ваших лицах. Но это не так: здесь, под сенью Истины — единственной богини, — я говорю ее голосом и от ее имени. Прощайте! Я желаю вам добра, пусть удача сопутствует вам во всех начинаниях. Скажи мне, Филон, — повернулась я к капитану, — ты тоже, как и они, оставишь меня?
— Нет, о царица, — ответил моряк. — Мы давно знаем друг друга и вместе прошли через слишком многое, чтобы вот так взять и расстаться. Я, грек, который примкнул к братству Исиды главным образом после встречи с тобой, о прекрасная Дочь Мудрости, узрев деяния, свершенные тобой на борту «Хапи», скажу кратко: какой бы путь ты ни избрала, он будет хорош и для меня тоже. Я не знаю, ты ли убила Калликрата, он ли сам зарезал себя собственным мечом, рану от которого я заметил на груди усопшего, но если ты предложила этому человеку свою любовь, а он отказался, то, по-моему, вполне заслужил смерть. Что же до остального... Я купец, который ищет выгоды повсюду, где может ее найти, и знаю, что ты хорошо платишь. Поэтому я последую под твоим знаменем до конца — заведет ли оно меня на небеса Исиды или же в царство Аида к моим предкам, где я уж точно встречусь с Ахиллесом, и Гектором, и Одиссеем, и многими другими славными воинами-мореходами, которых воспел наш Гомер. То место, куда направишь ты свои стопы, станет моим домом, ведь в твоем дворце всегда найдется комната для меня и на корабле твоем я всегда буду стоять на вахте, каким бы долгим ни выдалось плавание.
Так говорил этот хитрец и балагур, скрывая преданность своего сердца за шутливыми словами, и поистине в тот час, когда я почувствовала себя всеми брошенной, я испытала к нему безмерную благодарность, которая не ослабла и по сей день и не ослабнет никогда. Да, Филон искал выгоды во всем, за что бы ни брался, однако таков удел тех, кто служит Фортуне и должен сам зарабатывать себе на хлеб. Но ведь он всегда хранил верность тем, кого любил, даже несмотря на то, что раз или два этот хитрец, похоже, наполнял свой кошель золотом, которое не гнушался принимать от Аменарты. И я поклялась себе, что когда наконец вступлю в свое великое наследство и буду править повсюду — а сие однажды непременно случится, — то в первую очередь щедро вознагражу Филона.
В тот момент, однако, я лишь улыбнулась ему, заметив:
— Хорошо, с этим все ясно. — И спросила: — А что же принцесса Египта? Пусть выскажет свое желание, и я исполню его, если смогу.
— О, оно совсем простое, — ответила Аменарта. — Я желаю поскорее избавиться от тебя, только и всего. Хочу отправиться отсюда подальше, в другие края, и там спокойно родить ребенка и вырастить его, дабы однажды он отомстил за своего отца, о ведьма из подземного мира. А до тех пор, пока не умру, я желаю бороться и молиться, чтобы супругом твоим стало безумие, о гнусная воровка и убийца любви.
— Что ж, да сбудется все сказанное тобой так, как предначертано, — тихо произнесла я. — Судьба уже установила подмостки, и на них сквозь века до окончания пьесы мы, куклы в ее руках, должны играть назначенные роли вплоть до самой смерти, предвидеть которую нам не дано. Ибо кто скажет, каким будет конец, госпожа Аменарта? Этого ты не знаешь... Не знаю и я, хотя могущественная рука уже начертала на свитке финальную сцену. Филон, я повелеваю тебе сопроводить дочь фараона на побережье или куда ей вздумается, дабы она могла найти способ отправиться в Грецию или Египет — куда поведет ее Фортуна. Потом вернешься и доложишь мне, что приказ выполнен. Счастливого пути, Аменарта.
— А тебе несчастливо оставаться, ведьма! — воскликнула она. — Мы расстаемся, но я уверена, что однажды встретимся вновь, и уж тогда-то я с тобой поквитаюсь!
— Вполне возможно, что мы еще увидимся, — промолвила я невозмутимо. — Однако не хвались раньше времени, Аменарта, и не будь чересчур уверена ни в чем, поскольку неизвестно, кто в конце концов возьмет верх.
— По крайней мере я знаю, что от возмездия тебе не уйти, ибо убийство Калликрата ляжет на твою чашу весов тяжким грузом.
С этими словами она удалилась; ушли также и все прочие, оставив меня одну, погруженную в размышления на троне, на котором я сидела в последний раз. Темнота сомкнулась вокруг меня, затем ее чуть рассеял мягкий свет поднимающейся луны, в чьих нежных лучах я увидела фигуру человека: он подкрадывался ко мне, как злодей в ночи.
— Кто здесь? — спросила я.
— О несравненная царица, — ответил низкий голос, — это я, жрец Рамес.
— Говори, Рамес.
— О прекраснейшая из женщин, если, конечно, тебя можно называть женщиной, выслушай меня. Эти глупцы, жрецы и жрицы, осмелились лишить тебя власти.
— Довольно странно слышать из уст твоих обвинение в их адрес, ведь ты сам только что объявил мне приговор, Рамес.
— Я сказал сие, потому что должен был так поступить, но не по своей воле, и теперь сделанного, увы, не воротишь. Ты изгнана, и отныне здесь, в Коре, с богослужением покончено, ибо кто теперь сможет занять твой трон? Но выслушай меня, молю! Я остался верным тебе, я боготворю тебя. Я мечтаю о том, чтобы ты стала моей супругой, о прекраснейшая. Здесь, в Коре, мы начнем править вдвоем, и ты сделаешься его царицей и богиней, а я буду главным военачальником. Соглашайся, о божественная госпожа, ибо это самое мудрое решение, которое ты можешь сейчас принять.
— Интересно, и почему же оно самое мудрое, Рамес?
— Да потому, госпожа, что я сумею защитить тебя. Не секрет, какой приговор выносят тем, кто нарушил законы Исиды. Смею сказать, решение против тебя уже принято. Да будет тебе известно: эти фанатики замыслили убить тебя. Но если ты возьмешь меня в мужья, мы упредим
