Не терзают Блуда сомнения, и совесть душу не гложет, что бросил княжича Бориса в беде. В тот день, когда боярин Путша велел ему увести в Киев к князю Святополку дружину, он догадался, что Борису осталось Мить недолго, но не захотел стать на его сторону, переметнулся к Святополку…
За столами, поближе к княжескому помосту, один к другому жмутся бояре Путша, Еловит и Тальц, а за ними Другие бояре, тысяцкие, сотники. Шумно, весело на пиру. Едят и пьют без меры. Отроки с ног сбились, не успевают наполнять ендовы, снедь на столах менять.
Под столами собаки подняли возню, кости не поделили. Путша пнул ногой первую попавшуюся, собака заскулила.
За гвалтом и гомоном мало кто заметил, как в гридню вошёл запылённый воин, направился к князю, склонившись, сказал ему что-то. Святополк побледнел, стукнул кулаком по столу. Сидевшие поблизости стихли. Путша, слышавший, что сказал гридин князю, шепнул Еловиту:
— Воевода Александр не в Киев направился, в Новгород, к Ярославу.
Святополк тяжело поднялся, глаза злобные, открытым ртом воздух ловит, задыхается. Дёрнул ворот рубахи, так что с треском отлетела золотая застёжка, выкрикнул:
— Предал воевода Александр, козни творит! Я не забыл, как они меня с Владимиром обманом из Турова в Киев затащили! А Ярослав-то? Мало ему Новгорода, мою дружину переманивает… Не бывать тому! Отдам червенские города Болеславу и сестру мою Предславу ему в жены! Избью братью свою и приму власть русскую един!
В гридне тишина наступила, гости не шелохнутся. Путша торопливо поднялся, обнял Святополка за плечи, навалился рыхлым телом, усаживает, успокаивает:
— Полно, князь, печалиться, пускай его уходит воевода Александр. Всё одно не слуга он те. Был псом у, Владимира и остался таковым. Ярослав же в Новгороде сидит до поры… Скоро и Горясер заявится к те с вестью радостной…
А Еловит налил корчагу мёда, сует Святославу в руки:
— Пей, княже, пей!
СКАЗАНИЕ ЧЕТВЁРТОЕ
Стояла крепость, да порушили, была сила, да порастерялася… Выдувает ветер землю чёрной бурей, заносит нивы ухоженные, улицы зелёные, города древние. От века в век та пыль толстым слоем наслаивается и хранит под собой историю народов, тайну человеческую…
1
У князя Мстислава тиун огнищный, боярин Димитрий, телом худ, но важности хоть отбавляй. Борода у боярина пушистая, посеребрённая, шапка и зимой и летом высокая, соболиная, а длинная шуба, до пят, горностаевым мехом оторочена.
Отстояв утреню и отбив не один десяток поклонов, Димитрий с лёгкой душой покинул церковь. У крепостных ворот задремавшему дозорному ткнул под бок:
— Спят на полатях, а не в дозоре. Вдругорядь примечу, на суд к князю доставлю. Дозорный, безусый отрок, виновато переморгал, а боярин направился своей дорогой.
Навстречу с пустыми вёдрами на коромысле шла резвая бабёнка, отвесила боярину поклон, на губах промелькнула улыбка. Димитрий оглянулся, почесал пятерней бороду, сказал сам себе:
— Эко создание!
Хоромы Димитрия вплотную примыкают к княжьему терему. Делал их, и княжий дворец, и боярские хоромы, нерусский мастер, а потому и крыши получились островерхие, на иноземный манер.
В хоромах тихо и спокойно. Димитрий в тёмной передней скинул шубу и шапку, поплевал на ладони, стянул сапоги и, шлёпая босыми ногами по дощатым половицам, прошёл в горницу. Боярыня, бездетная Евпраксия, молодая, белотелая, повязав голову повойником[76], дожидалась мужа. На столе стыл завтрак. Димитрий молча пододвинул стул, уселся. Девка в ярком сарафане внесла на глиняном блюде дымящуюся гречневую кашу, поставила перед боярином. Тот, почерпнув ложкой, подул:
— Горячо.
— С жару же, — промолвила Евпраксия.
— Квасу испить.
Девка метнулась в погреб, мигом возвратилась с кувшином. Димитрий налил в ковш, выпил не торопясь. Вошёл Мстислав, поздоровался шумно. Боярыня встала, отвесив поклон, протянула нараспев:
— Садись, князь, к столу да отведай нашей еды.
— Отчего не поесть.
Мстислав уселся рядом с Димитрием. Девка подала ему миску.
— Вот уж что люблю, то люблю, — усмехнулся Мстислав. — Знаешь, боярыня, чем князя потчевать. — И покосился на Евпраксию. Та зарделась невесть отчего.
Ели молча.
Отодвинув пустую миску, Мстислав сказал:
— В Корчев поплыву. Кузнецы там знатные. Дружине и полку Яна броня нужна да мечи. Надобно посаднику Аверкию наказать, чтоб всё оружье к нам направлял, всё купим.
— Не сидится тебе, княже, — вставила боярыня. — От Киева не передохнул и сызнова в дорогу.
— Дорога-то недальняя, — не выдержал Димитрий.
Та будто не заметила недовольства мужа, продолжала:
— Недальняя, да хлопотная. Оженился бы, князь Мстислав.
— Не твоего ума дело, — оборвал Евпраксию Димитрий.
Она обиженно поджала губы.
— В хлопотах веселей время идёт, — с улыбкой сказал Мстислав. — И на роздых нам время не дано. А ожениться я, боярыня, ещё успею. Невесту вот пригляжу. — И уже от двери закончил: — За угощенье благодарствую.
И, поклонившись Евпраксии, вышел.
…Как был босиком, Димитрий спустился в людскую. В полутёмной клети два холопа, в портах, без рубах, валяли из овечьей шерсти тёплые сапоги. Тут же, на полу, поджав под себя ноги, примостился швец.
Боярин присел на лавку, долго наблюдал, как трудятся холопы, дивовался. Гляди ж ты, гора шерсти стала валенками, а кожа баранья — тулупом тёплым.
Рядом, за стеной, дубовые кросна установлены[77]. Через дверь Димитрию видно, как, задрав подолы, девки гремят бёрдами[78], руки у молодок снуют проворно, ткут холсты.
Челядь трудится молча. Даже словом не перекинутся. За слово боярин наказывает. Там, где разговоры да перебранка, руки работать перестают. Вот только песни петь Димитрий дозволяет. Под песню руки у холопа проворней становятся.
Загляделся Димитрий и, сидя на лавке, вздремнул с подхрапом. Швец, весёлый малый, чтоб боярин не услышал, шепнул:
— Вишь, пузыри-то как пускает.
Шерстобит добавил:
— Тут сон слаще, девки рядом.
— Чать, боярыня Евпраксия не стара, — подморгнул его товарищ. Девки, глядя, как сонный боярин клюёт носом, хихикали. Один из шерстобитов, будто в дело, стукнул что было мочи скалкой по доске. Боярин вздрогнул, пробудился, метнул гневный взгляд на озорника: — Башкой бы этак. Но больше уже не дремал, покинул людскую.
Корчев на той стороне рукава, что соединяет море Русское с Сурожским, напротив Тмуторокани. В ясный погожий день корчевцы видят на высоком берегу крепостные стены и церковь, белые мазанки в рыбацком выселке. Корчевцы народ искусный, мастеровой. Одни железо варят, другие мечи куют. В Корчеве с утра допоздна звон стоит и перестук.
У посадника Аверкия Мстислав не засиделся. Вместе с Васильком обогнули поросшую редким кустарником гору, попали в мастеровую слободу. Под навесом бронзовый от загара кричник кожаными мехами нагонял в печь воздух. Мехи гудели, и деревянные угли, между которыми кричник слоями проложил руду, горели ярко. Руда плавилась, и грязное жидкое железо, шипя, капало в подставленный внизу чан с водой. Потом кричник его выберет, и попадёт оно в руки кузнецов.
Мстислав не стал задерживаться у крични. Кричнику, когда плавится руда, от печи нельзя отходить ни на шаг.
У первой, вросшей в землю кузницы Мстислав приостановился. Из открытых дверей чадило, звенело, сыпало искрами.
Кузнецы, без рубашек, чёрные от копоти, сразу и не поймёшь, который из двоих старше, какой помоложе, не заметили князя, продолжали работу. Один Из них длинными щипцами достал из огня железную полосу, положил на наковальню, а другой тут же ударил по ней раз, другой и пошёл выколачивать. Первый кузнец знай успевает вертеть железо.
На глазах Мстислава железная полоса в меч превратилась. Князь подошёл к двери, поздоровался. Кузнецы отложили работу, вышли к Мстиславу.
— Никак, князь Мстислав? — не удивляясь, признал один из них.
— Узнал. Что, видел когда?
— Довелось. Этим летом в Тмуторокани торг вёл.
— Всё ли продал?
— До едина. Нашему товару не дают залёживаться.
— Кто же мечи взял?
— Хазарские гости купили.
Мстислав задумался. Потом сказал:
— Был я у посадника вашего. Велел, чтоб вам, веек кузнецам корчевским, сказано было. Оружие иноземцам, особливо хазарам, не продавать. Чтоб возили в Тмуторокань, на княжий двор. Там тиун огнищный всё купит.
Кузнецы согласно кивнули, снова принялись за дело. Миновав кузнечную улицу пыльной дорогой, Мстислав спустился к морю. Сказал шедшему позади Васильку:
— Слышал? Неспроста хазарские гости оружие скупают. Слух есть, каган их, Буса, воевать хочет.
