3
Корчма на бойком месте у шляха, что ведёт в Краков. Никто не знает, кем и когда построена, поговаривают, будто она здесь с самого сотворения мира, как и её стареющий, хозяин, рыжий, костлявый Янек, с бритым подбородком и пейсиками до самых скул, в грязной, никогда не сменяемой поддёвке.
Едет ли кто в город, возвращается, не минет корчмы, заглянет на шум голосов, запах жареного мяса. А в ненастье или в ночь пану и кметю найдут при корчме ночлег и корм коню.
Крытая тёсом корчма вросла в землю. От солнца и дождя, мороза и ветра тёс потрескался, местами покрылся, зелёным мохом. На краю крыши длинноногий аист свил гнездо, привык, не боится людей.
На восход солнца, влево от корчмы, течёт Висла, направо — заросшая кустарником равнина, унылая ранней весной, в дождливую пору.
В один из дней, когда небо, сплошь затянутое тучами, щедро поливало землю и вода мутными потоками растекалась по равнине и шляху, к корчме подходил одинокий монах. Не только сутана, но и сапоги его давно уже промокли насквозь, и теперь он брёл, не выбирая дороги. Поравнявшись с корчмой, монах остановился, будто решая, продолжать путь или завернуть, и, наконец надумав, шагнул внутрь.
Остановившись на пороге, монах откинул капюшон, присмотрелся. В корчме безлюдно, лишь в углу за длинным дубовым столом сидели два кметя. Видно, их тоже загнала сюда непогода. У топившейся по-чёрному печи колдовал над огнём хозяин. Увидев вошедшего, он заспешил к нему, приговаривая:
— О, святой отец, прошу, прошу. — Схватив монаха за широкий рукав, он не умолкал: — И что за скверная погода, святой отец!
Умостившись у огня, монах стащил сапоги, поставил рядом с собой, потом сказал:
— Неси, Янек, корчагу пива и холодный поросячий бок.
Хозяин положил на стол кусок мяса и ржаную лепёшку, метнулся во двор, а вскоре воротился с корчагой пива.
Монах ел жадно, как едят изголодавшиеся люди; Бросив в рот последний кусок, он осушил корчагу, с наслаждением вытянул ноги и, прислонившись к стене спиной, захрапел. Спал недолго. Ругань и возня разбудили его. Открыв глаза, увидел четырёх дюжих шляхтичей, взашей толкавших тех двух кметей, что пережидали дождь. Кмети упирались, но шляхтичи пинками выгнали их под дождь.
Рыжий Янек, заметив, что монах проснулся, успел шепнуть:
— То королевские рыцари, скоро сам круль[70] заявится.
— Эгей, — позвал Янека усатый шляхтич, — зажаривай каплунов[71] да живо кати бочку бражки!
Хозяин заметался по корчме, и не успел монах натянуть сапоги и зашнуровать их, как жирные каплуны, нанизанные на вертел, уже лежали над угольями, а рыжий Янек тем часом с грохотом вкатил замшелый бочонок с вином. Усатый шляхтич высадил поленом днище, зачерпнул корчагой, выпил, крякнул:
— Добре! — И тыльной стороной ладони вытер усы.
Издалека донеслись голоса. Зачавкали по грязи конские копыта, зазвенели стремена. Кто-то громко и отрывисто заговорил, а вслед за этим в корчму со смехом и гомоном ввалилась толпа шляхтичей. Монах без труда узнал в толстом пане, одетом в кожаный плащ, короля. Болеслав вразвалку подошёл к огню, скинул плащ на лавку, поманил хозяина:
— Але не рад?
Янек изогнулся в поклоне:
— Как не рад! Коли б не так, жарил бы я каплунов. Ай-яй, как мог мой круль помыслить такое?
Пока король переговаривался с хозяином, монах приподнял край сутаны, извлёк помятый пергаментный лист. Выступив из тёмного угла, он с поклоном произнёс.
— Туровский боярин Путша письмо шлёт.
Болеслав вырвал лист, поднёс к огню.
«Королю Ляхии и моему господину! Боярин Путша челом бьёт и спешит уведомить тя, что княгиня Марыся, а с ней князь Святополк князем киевским увезены и в темнице содержатся. А тебе надлежало бы, того коварного Владимира наказав, спасти князя туровского с женой его, а твоей дочерью… Мы же, в чём какая у тебя нужда выйдет; помощь по возможности окажем…»
Отбросив лист, Болеслав со стуком опустил тяжёлый кулак на стол, загрохотал:
— Пся крев! Дьяволы!
Голос его загремел по корчме:
— Казимир!
Стоявший у двери воевода повернулся.
— Созывай воинство, порушим червенские города!
Забыв о монахе и еде, Болеслав вскочил.
— Але не знает князь Владимир моё рыцарство? О, Езус Мария! Точите же ваши сабли. Казимир, ты поведёшь славное ляшское воинство на Русь!
И, грузно переваливаясь, заспешил к выходу. Остальные повалили за ним. Усатый шляхтич воротился, оттолкнул хозяина корчмы от печи и, подхватив петухов вместе с вертелами, бегом пустился догонять своих.
— Ай-яй, — всплеснул руками рыжий Янек. — И что за скверный рыцарь у такого почтенного круля? Всё-то ему надо! Ая-яй, какие каплуны были… — Он закрыл глаза и причмокнул. Монах засмеялся. Янек приоткрыл один глаз, глянул с прищуром. — У ксёндза есть такие жирные каплуны и он надумал подарить их мне? — И обиженно отвернулся. Но монах оставил его слова без ответа. Стащив сапога и откинув капюшон, он снова улёгся тут же, у огня…
На левобережье Буга, в земле волынян, город Червень. Обнесённый земляным валом и бревенчатой стеной, он стоит на пути из Сандомира в Киев. Не раз развевались под Червенем вражеские стяги, сгорали в пожарах его деревянные терема и избы, но город снова строился, поднимался сказочно быстро. В год 6523-й[72] послал король Болеслав на Русь воеводу Казимира с двумя тысячами рыцарей. Осадили они Червень, нет в город ни въезда, ни выезда. Подойдя к городу, поляки бросились на приступ, но дружина посадника Ратибора и городской люд отбили первый натиск. Ратибор, невысокий жилистый старик, поднялся не спеша на крепостную стену, внимательно осмотрел, что делается в стане врага. Вчерашнего дня воевода Казимир посылал к нему своих послов с требованием открыть ворота. На что Ратибор ответил: «Коли у Казимира силы достаточно, пусть сам отворяет». Посадник знал, польский воевода будет готовиться к решительному приступу. То и видно, вон как суетятся рыцари, носят из леса жерди, вяжут лестницы, оковывают железом конец толстого бревна, прикручивают к нему цепи. «Таран мастерят, — догадался Ратибор и подумал: — Подоспеет ли в срок воевода Александр Попович?»
Никому не было известно, один червенский посадник знал, что идут им на подмогу полки князя Владимира. Ещё до появления рыцарей прискакал в Червень от Александра Поповича гонец. Передал; воевода изустно, чтоб посадник город ляшским рыцарям не сдавал, а держался до его, Поповича, подхода.
Сойдя со стен, Ратибор остановился возле мастеровых, навешивавших на всяк случай вторые ворота.
— Запоры крепче цепляйте! — сказал он и зашагал дальше.
В чанах булькала смола, кипятилась вода. От костров жарко. Мальчишки и бабы подносят дрова, камни. В кузницах не умолкает перезвон, куют стрелы, копья.
Весенний день близился к концу. Смеркалось медленно. Позвав сотника, Ратибор сказал;
— На ночь дозоры на стенах удвой, дабы с недруга глаз не спускали, да у костров баб оставь, чтоб огонь не перегорел, остатный люд пусть отдыхает, завтра день многотрудный предстоит.
Ночью посаднику не спалось, бодрствовал, обходил дозоры. Иногда пробросит под стрельницей плащ, вздремнёт чутко и снова на ногах. На заре ополоснулся у колодца, отёрся рукавом. Голосисто, на все лады перекликались утренние петухи в Червене. Ратибор прислушался, Распознав среди других крик своего кочета, усмехнулся, потом, спокойно взойдя на стену, принялся всматриваться в ляшский стан. Небо светлело. В лагере недруга послышались голоса, ярко запылали костры, запахло варевом. Посадник глянул в сторону леса. Там, в двух полётах стрелы от крепости, разбил свой шатёр воевода Казимир.
Сколько ни всматривался Ратибор, не мог разглядеть шатра.
«Спит ещё воевода», — подумал Ратибор.
Позади раздались шаги. Посадник оглянулся, кивнул отроку. Тот развернул узелок, поставил перёд Ратибором хлеб и молоко в кринке. Не присаживаясь, посадник поел, отёр бороду.
— Скажи боярыне, обедать домой не приду, пусть сюда передаст. Да пускай лапши изварит с утиным потрохом, погуще.
Отрок удалился, а Ратибор подумал:
«Видать, ещё не знает Казимир, что Попович на подходе, потому и не торопится».
На стену один за другим поднимались воины в доспехах, горожане, вооружённые кто чем, становились к бойницам; К самому рву подошёл рыцарь, плащ внакидку, лицо нахальное, задрал голову, крикнул:
— Эгей, кмети, добром сказываем, отворяй ворота! Але силой возьмём и кожи ваши на сапоги выдубим! — и, захохотав довольно, погрозил кулаком.
Стоявший рядом с посадником дружинник мигом поднял лук, натянул тетиву. Стрела запела смертоносную песнь, впилась в горло рыцарю. Закачался он, поднял руку, видно хотел выдернуть стрелу, и рухнул наземь. Дружинник промолвил вполголоса:
