— Нет… Не беспокойся за меня. Я сумею выкроить немного времени потом… Шамаш, я хотел поговорить с тобой… — наконец решившись, начал он.
— О том караване? Евсей рассказал мне.
— Мы поступили правильно?
— Почему ты спрашиваешь об этом у меня? — на лице мага отразилось удивление. — Пустыня — твой дом, ее законы — твоя жизнь. Мне же слишком многое здесь кажется странным.
— Что? За все время, что ты идешь с нами, ты почти ни о чем не спрашивал…
— Я не привык задавать вопросы… Однако, ты прав: я не смогу понять этот мир лишь при помощи сказок и того, что вижу вокруг… Почему они стремились купить помощь, вместо того, чтобы просто попросить?
— Нельзя просить чужого.
— Разве все караванщики не братья по пути?
— Да, как все горожане — братья по храму… Но это ничего не меняет. Видишь ли, — караванщику и в голову не могло прийти, что кому-то надо разъяснять эти несомненные истины. "Однако, Шамаш ведь из другого мира, — напомнил себе Атен. — Нет ничего странного в том, что он не понимает…" — Каждый караван-это живое существо, у которого много голов, рук и ног… Прости, я не знаю иного способа объяснить это, только тот, каким мы рассказываем детям…
— Всякий, вступивший в новый мир — в чем-то ребенок. Продолжай.
— Так вот, караван — это гусеница… По пустыне путешествует много караванов, как много гусениц в городском саду. Одни меньше, другие больше… Но они — не единое целое. Чтобы выжить, гусеница должна заботиться лишь о себе и не думать о других… Таков закон.
— Почему же вы помогли мне?
— Этого хотела Мати. Я не мог отказать дочери, — караванщику меньше всего хотелось вновь вспоминать, тем более говорить об этом с магом, но он не мог скрывать от него правду. — Мы очень рисковали, пустыня могла прогневаться на нас, решив, что мы отнимаем у нее принадлежащее ей… Поэтому люди первое время держались от тебя в стороне. Так было до тех пор, пока они не поняли, что, приняв тебя, не нарушили воли богов… Шамаш, мы идем по грани, всегда боясь оступиться, ошибиться… Не осуждай нас за сомнения.
— Кто я такой, чтобы судить? — маг качнул головой. — Но мне не совсем понятно… Эти люди стояли на краю гибели, их… предводитель говорил, что ценит жизнь превыше всего… Неужели если бы ты отказался продать ему помощь, он и тогда не стал бы просить?
— Не стал, — уверенно ответил Атен. — Он настоящий караванщик. Для него жизнь — существование каравана, а для каравана главное — свобода.
— Выходит, всякий свободный, попросив о помощи, становится рабом?
— Это так. Прося, человек признает, что не может более жить собственными силами. Он полагается на волю другого, всецело подчиняясь ему. Таков закон. Разве в вашем мире все было иначе? Мне казалось, что тебе известно это правило. Ведь ты не просил нас тогда ни о чем, хоть и был всего в шаге от смерти. Я думал, ты тоже считаешь, что свобода стоит того, чтобы за нее умереть… Шамаш, — он бросил быстрый взгляд на мага, — ведь ты бы тогда не стал ни о чем просить нас… если бы Мати не…? - караванщик должен был получить ответ. Ему казалось, что вот-вот привычный мир рухнет в бездну.
Какое-то время колдун молчал, словно прислушиваясь к своим чувствам.
— Нет, — наконец, ответил он, и караванщик уже вздохнул с облегчением, но маг продолжал: — Ради себя — нет… Но я бы не раздумывая сделал это, если бы был не один. Что значит свобода, если ее ценой можно спасти хотя бы одну жизнь?
— Если ты хочешь, мы изменимся…
— Нет, — маг качнул головой. — Я понимаю жизнь иначе, но это сознание другого мира. Оно может оказаться неправильным здесь, в снежной пустыне… Торговец, я готов делать для каравана все, что в моих силах, но не проси меня давать советы, решать что-то… Я еще слишком плохо знаю ваш мир. Но главное даже не это. Как бы я ни старался измениться, моя душа все еще живет тем, покинутым ею, краем. Он слишком отличается от всего, что я вижу вокруг… И я не хочу ошибиться, ибо это может очень дорого стоить.
— Мне понятны твои опасения, — вздохнув, кивнул Атен. — Давно, в самый первый год пути, когда мы только-только покинули город и были вынуждены изменять нашу жизнь, подчиняя ее совсем иным законам, я чувствовал что-то подобное. Боги уберегли меня от смертельных ошибок… Но я помню, как тогда мы шарахались от всего и всех… С годами это прошло, сомнения забылись… Шамаш, спасибо тебе за то, что ты принимаешь нас такими, какие мы есть, за то, что уважаешь наши законы, за то, что стремишься понять… И прости, если порой наши слова, действия… — он так и не смог договорить, умолкнув на половине фразы.
— Тебе не за что просить прощение, — глаза мага залучились теплом. — На своем пути я встречал много добрых людей, но никто из них никогда не предлагал мне того, что так щедро даете вы. Да славятся боги, соединившие наши дороги.
— Хвала богам… Я хотел еще спросить… Мне показалось, что тебя по какой-то причине обеспокоила встреча с чужим караваном. От них исходит опасность?
На этот раз Шамаш молчал куда дольше.
— Когда-то, — наконец, заговорил он. — Стремясь достичь наивысшей справедливости, боги сковали цепью Счастье и Беду. Поэтому с чем бы ни сталкивался человек на своем пути, каждая встреча несет ему и радость, и горе…
— Ты видишь будущее? — Атен знал, что очень немногие Хранители наделены даром предвидения. Но, возможно, Шамаш был как раз из таких магов-пророков…
— Да, — спокойно, и, в то же время с нескрываемой тоской, подтвердил тот. — Пути вашего мира слишком коротки, чтобы не знать, куда они ведут… Наверно, поэтому здесь лишенные дара понимают грядущее лучше, чем на это были способны самые сильные колдуны моей страны, — он пристально посмотрел на Атена.
— Я… — тот опустил голову. — Я лишь чувствую…
— И стремишься избежать предчувствий, — прервал его маг. Голос Шамаша стал резким, острым, словно лезвие меча. — Но почему ты так уверен, что всякий раз боги предупреждают тебя о беде, не о счастье? Или радость не нуждается в том, чтобы к ее приходу готовились?
Атен с удивлением смотрел на мага. "Как? — билось у него в висках. — Как за столь краткое время ему удалось понять меня лучше, чем я сам себя знаю?"
Глава 4
Дни тянулись медленно, не торопясь. Величественно вскинув голову и расправив плечи, время смотрело свысока на окружающий мир, его бескрайнюю белизну и зевало от тоски. Лишь изредка яркие огоньки любопытства вспыхивали в его глазах, заставляя шагать быстрее во власти какого-то порой совсем необъяснимым задором. Однако потом, стоило этому огню угаснуть, движения вновь становились плавно сонливы, а мысли длинны и неповоротливы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
