«К тому же имеет место уверенность в Scribners и желание построить с ними отношения», – писал он. В этот же момент Харкорт предложил Хемингуэю аванс, и Фицджеральд дал Перкинсу понять, что ему удастся заполучить роман Хемингуэя, если Макс сейчас же и без оговорок напишет Эрнесту, что Scribners согласно опубликовать и роман, и «безнадежную» сатиру. Перкинс был готов пойти навстречу предложению Фицджеральда, но в то же время должен был придерживаться политики издательства. Он отправил Скотту телеграмму:
«РОМАН МОЖНО ОПУБЛИКОВАТЬ С 15 %-М АВАНСОМ, ЕСЛИ УГОДНО. САТИРА ПОКА ЧТО НЕУГОДНА, НО НЕ ПО ФИНАНСОВЫМ ПРИЧИНАМ. ИСТОРИИ ХЕМИНГУЭЯ ПРЕВОСХОДНЫ».
Ничего лучше Макс предложить не мог.
«Имел место страх, что произведению… могут отказать. Честно говоря, нам нечего было сказать по этому поводу. При всем уважении Scribners придерживается определенной политики в отношении издания книг определенного типа. Например, даже будь это раблезианское произведение любого рискованного жанра, мы бы все равно его отклонили», – пояснял он Скотту в письме. Макс боялся, что оговорки в его телеграмме могут привести к фатальным последствиям и был готов окончательно потерять Хемингуэя как автора. Он твердил Скотту, что Харкорт – прекрасный издатель, но все же настаивал, что Эрнесту будет гораздо комфортнее в Scribners, так как «мы предельно честны со своими авторами, поддерживаем их в долгие и трудные минуты, так как верим в их качества и в них самих. Мы как раз те издатели, в которых, возможно, и нуждается Хемингуэй, потому что я сомневаюсь, что он сразу же сможет завоевать внимание широкой публики. Он заслуживает того, чтобы его издавали люди, которые в него верят и готовы потратить деньги на то время, которое понадобится ему, чтобы нарастить свою аудиторию. К тому же – даже без особой поддержки – ему наверняка удастся добиться славы благодаря собственным силам», – говорил Перкинс.
После долгих лет свободного полета Хемингуэй посчитал момент подходящим, чтобы показать себя. Он решил отправиться в Нью-Йорк – место, где он смог бы заключить договор сразу же, без метаний между предложениями и контрпредложениями. Он мог бы лично поместить «Вешние воды» в новое издательство, а затем оправдаться перед Горацием Ливерайтом, если тот захочет сражаться.
«Его [Хемингуэя] послушать – можно подумать, будто Ливерайт вломился к нему в дом и украл пару миллионов. Но все потому, что он ничего не знает об издательском деле, если не считать чудаковатых журналов. Он очень молод и чувствует себя беспомощным. Ты ничего не сможешь поделать с собой и будешь симпатизировать ему – он один из самых приятных парней, которых мне довелось встречать», – писал Скотт Максу.
Его последними словами в этом деле было полное сочувствия напоминание о контракте на «И восходит солнце». Хемингуэй прибыл в Нью-Йорк 9 февраля 1926 года.
После полюбовного расставания с издательством Горация Ливерайта и бессонной ночи, когда он принимал решение, Эрнест отправился повидаться с Максом Перкинсом. Тот предложил ему полторы тысячи долларов аванса за первый отказ от прав на «Вешние воды» и неизвестный доселе роман. Хемингуэй согласился, и они пожали руки.
Перкинс был невероятно благодарен Фицджеральду за помощь в знакомстве с новым автором.
«Этот парень интересно рассказывает обо всех этих боях быков и боксе», – писал Макс Скотту.
Скотт был так же, как и Перкинс, доволен тем, что Scribners удалось заполучить Хемингуэя.
«После его возвращения в Париж мы с ним провели вместе день, и он считает вас прекрасным человеком», – ответил Фицджеральд.
Хемингуэй вернулся в Австрию, где продолжил работу над утвержденными страницами «Вешних вод» и черновиком «И восходит солнце». Затем Эрнест отправился в Париж и строил там планы на следующее лето, которые включали «дурачества и корриду». «Постарайтесь остаться в живых во время всех этих полетов и боев быков», – предостерег Макс нового автора. Хемингуэй ответил, что у него не было намерения превращать «И восходит солнце» в посмертное произведение.
Месяц спустя Эрнест отправил Максу роман и письмо, в котором, что называется, «распустил нюни». Конечно, над рукописью еще надо поработать, сообщил Хемингуэй, но он внезапно понял, что Перкинс будет в ужасе, когда увидит, какую свинью ему подложили. Хемингуэй предполагал, что, когда издатель «прочитает о свинье», потеряет интерес к остальному письму, но Макса волновали все новости, особенно те, которые касались Скотта и их с Эрнестом слегка расклеившихся отношений.
Фицджеральд уже избавился от пылкости, которая захватила его в момент, когда он понял, что у него может появиться новый друг. Эрнест же все еще уважал Скотта как писателя, но теперь не считал его главным и непоколебимым лидером нового поколения и относился к нему по-отечески. Его беспокоили вечные финансовые трудности Фицджеральда, и он решил ему помочь. Его собственный доход от печати в европейских литературных журналах значительно возрос благодаря вливаниям из трастового фонда его жены Хэдли. А теперь, когда Эрнест получил огромную сумму от Scribners, он тут же решил сделать несколько широких жестов. Он переговорил с Максом насчет того, чтобы передать все свое вознаграждение за отказ от прав Фицджеральду, и даже написал тому письмо, в котором сказал, что только что составил завещание, согласно которому Скотт становился его наследником. Если Скотт и посчитал поступок забавным, доказательств этому не было.
Как только Хемингуэй подписал контракт со Scribners, Макс Перкинс превратился в своего рода управляющего их с Фицджеральдом литературной дружбой. Вплоть до смерти Фицджеральда в 1940 году кабинет Макса превратился в своего рода информационную палату для обмена эмоциями и сообщениями между двумя писателями, которые хотели общаться без риска ввязаться в конфронтацию.
И когда Макс получил роман Хемингуэя, Скотт находился на Ривьере, в Жуан-ле-Пен, где «наслаждался видом на великолепное лето». Эрнест же был в Париже. В течение нескольких недель нескончаемого дождя он перестал заниматься спортом и страдал бессонницей. Поэтому следующее письмо Перкинса стало для него тонизирующим лекарством:
«“И восходит солнце” кажется мне совершенно экстраординарным творением. Никто не смог бы написать книгу, в которой было бы больше жизни. Все сцены, особенно те, в которых герои пересекают Пиренеи и приходят в Испанию, и когда ловят рыбу в той холодной реке, и когда быки выбегают на арену, – все это дышит таким качеством, что кажется реально пережитым опытом».
Как произведение искусства книга казалась Перкинсу «потрясающей, и даже более, потому что впитала в себя невероятный спектр опыта и эмоций, переплетенных искусно и тонко и незаметно создающих законченный узор. Мне не хватает слов, чтобы передать всю мою огромную признательность».
В нью-йоркских издательских кругах поговаривали, что не все коллеги Макса разделяют его энтузиазм. Чарльз А. Мэдисон, исполнительный редактор издательства «Генри Холт и Компания», говорил, что Максу с трудом удалось «заставить [старика Чарльза] Скрайбнера опубликовать книгу, содержащую слова в четыре буквы и диалоги, которые прямо потрескивали от непристойности». Одно дело называть «сукой» самку собаки (хотя один почтенный джентльмен, ответственный за склад Scribners, был ошеломлен, когда встретил это же сравнение в «Великом Гэтсби»), и совсем другое – называть так женщину, в данном случае героиню, леди Бретт Эшли. Обеспокоенный Макс взял домой рукопись «И восходит солнце» и обсудил ее с Луизой. Он объяснил, что их шокировали не только отдельные слова, но и сама поднятая Хемингуэем тема. Луиза же привычно схватила ситуацию в кулак и заявила мужу:
– Макс, ты должен отстоять эту книгу!
Через несколько дней верхушка Scribners собралась для ежемесячного обсуждения последних рукописей. Чарльзу Скрайбнеру на тот момент уже было семьдесят два года, но его рев был так же силен, как и всегда. Издание обсценной лексики было для него просто немыслимым, а сохранение его печатных станков в «чистоте от грязных книг» – делом первейшей важности. Книга Хемингуэя его возмутила. Правда, ему хватило мудрости незадолго до редакторской встречи попросить совета у друга, судьи из Бостона, семидесятилетнего Роберта Гранта, успешного писателя. Судья был потрясен языком, который использовал Хемингуэй, но в то же время ему понравилась большая часть романа.
– Вы должны опубликовать эту книгу, Чарльз! – постановил он. – Но я надеюсь, молодой человек будет сожалеть об этом всю жизнь.
