- Что за дамочка? - спросил Агафон.
- Завмаг, пымаш, Варя Голубенкова.
- А она куда? - мрачнея еще больше, спросил Агафон.
- К Соколову, говорит, к партейному секретарю, спешно надо. Как тут не возьмешь!
- Не поедет она, - ощущая холодок в груди, неожиданно заявил Агафон и сел в кабину.
- Ну да? Только что тут была, - усомнился Афонька.
- Она раздумала. Видишь, я еду и чемодан уже в кузове, - еще более решительно проговорил Агафон.
- Ага, значит, не едет. Ты ить у нее живешь? Ох, и бабец! - Афнька подмигнул и полез в кабину. Косясь сбоку на неспокойного пассажира, он включил зажигание, добавил: - Двадцать километров лишку, учти, пымаш... потом бензинчику, того, возместишь, литриков...
- Ладно. Я тебе все учту! - вдруг прорвалось у Агафона. - Я тебе и бензин, и ворованное сено, и самогонку, пымаш, все припомню. Трогай! вытаращив на вздрогнувшего Афоньку бешенством загоревшиеся глаза, рявкнул Гошка.
- Какое сено, пымаш? Да я же шутейно, - с опаской поглядывая на рассвирепевшего парня, пролепетал Афонька и дал газ.
Мотор фыркнул, задрожал, и сильным рывком машина тронулась с места, тряско подпрыгивая по уличным кочкам. Вслед за грузовиком, повязывая на ходу платок, что-то выкрикивая, бежала Варвара. Увидев ее в зеркальце, Афонька хотел было притормозить. Заметив такое намерение шофера, Агафон толкнул его локтем в бок, махнул рукой вперед и так взглянул ему в лицо, что тот еще сильнее нажал на педаль газа.
- Ты же сказал, что она раздумала? - когда выехали на окраину поселка и оставили рассвирепевшую Варвару далеко позади, спросил Афанасий.
- Давай жми, пымаш, - кратко бросил Агафон и дальше всю дорогу не произнес ни единого слова.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Четвертое отделение совхоза было отдалено от центрального участка примерно на двадцать километров и располагало тремя отдельными фермами: молочной, свиноводческой и полеводческой, а вернее всего, бригадой, выращивающей зерновые культуры и кормовые травы, правда, последние засевались в очень незначительном количестве.
К моменту приезда Агафона ни управляющего, ни агронома, ни прочих начальников на месте не оказалось. Все, кроме пастухов и доярок, находились в поле. Общежитие, куда привел Агафона словоохотливый сторож Архип Матвеевич Катауров, содержалось довольно прилично и чисто. Из открытых настежь дверей были видны кровати, застланные зелеными одеялами и белыми простынями. Зато в длинном узком коридоре, загородив почти весь проход, стояло несколько кухонных столов с примусами, кастрюлями и керосинками. Для бухгалтера имелась в конце коридора отдельная комнатка с кроватью и небольшим столиком. Дверь ее выходила в саманную пристройку из трех комнат, где помещалась контора. Одним словом, бухгалтер как необходимое лицо находился всегда рядом.
- Очень даже резонно предусмотрено, я вам скажу, - костыляя на деревянной ноге, говорил Архип, - тут тебе и канцелярия, тут и спальня, сад-виноград...
- Какой сад? - устало садясь на койку, спросил Агафон.
- Извините, как вас по отчеству? Это у меня поговорка такая, припев есть такой, мы на фронте все распевали:
Эх, сад-виноград, зеленая роща,
А кто ж виноват - жена или теща?
Эти слова, сморщив желтое, похожее на репу, лицо, смешное и лукавое, Архип весело пропел звонким, удивительно молодым и приятным тенорком. Агафону сторож понравился. Но ему все же очень хотелось, чтобы он поскорее ушел. А тот присел на единственный табурет и, видимо, уходить не собирался, продолжая начатый им разговор:
- Я к чему это говорю - удобствие! Сводочку какую составить, расходчик черкануть, завсегда тут, под рукой. Сводочков-то у нас разных хватает! - певуче протянул Архип Матвеевич.
Про изобилие сводок, которые составлялись здесь, Агафон знал и на его слова ничего не ответил. Нагнувшись, он задвинул чемодан под кровать, не зная, что же ему нужно сейчас, именно в эти минуты, предпринять.
- Вы в Дрожжевке-то, кажись, у Мартьяновой тещеньки проживали? дивясь пасмурности нового бухгалтера, спросил Архип и одновременно подумал, что с этим молчальником небось четвертинки не раздавишь. С бывшим-то бухгалтером, Зотом Ермолаичем, лафа была. Тот, бывало, попишет, попишет, пощелкает на счетах, глядишь, кликнет Матвеича и пошлет...
- Жил! - вспоминая последнюю дичайшую сцену, ответил Агафон. - Жил, жил, ну и что? - монотонно повторил он.
- Да так, ничего, сад-виноград... Сурьезная женщина! - со значением добавил Архип Матвеевич.
Поддерживать разговор, да еще о Мартьяновой теще, Агафону было тягостно и противно. Он снова выдвинул чемодан, долго рылся в нем и, достав полотенце и мыло, спросил, где он может умыться.
Архип Матвеевич охотно показал и, дробно стуча деревянной ногой, удалился, вконец разочарованный угрюмым, неприветливым бухгалтером.
Агафон умылся и вернулся в комнату. За стеной, в конторе, кто-то реденько, неуверенно кидал счетные костяшки. Идти туда ему не хотелось. Улавливая напряженный ход своих мыслей, он думал сейчас о появившемся на Большой Волге существе, нежно именуемом маленькой. В своем письме Зинаида Павловна ни разу не упомянула, что это его ребенок, а, наоборот, подчеркнула, что это ее дочь, и ничья больше. Все это сейчас было настолько странным и неожиданным, что никак не укладывалось в его утомленную голову. Теперь уже о Зинаиде он не мог думать без неприязни, убедив себя в том, что письмо ее от начала до конца фальшивое, нарочитое. Но прошлое как-то само по себе давило на его сознание с такой силой, что он не в состоянии был справиться со своими мыслями и не мог понять, как это произошло и почему все так внезапно и странно завершилось. Он понимал, что сейчас он теряет и Ульяну. Прошлое он уже почти забыл, но вдруг оно так напомнило о себе, что и жизнь стала совсем немила. Обидней всего было то, что ко всем возникшим событиям приплеталась Ульяна, которой он недавно сказал, что любит ее, как жизнь, но сам даже и отдаленно не намекнул, что у него происходило с Зинаидой Павловной и чем это кончилось.
"Да, все кончилось и с той и с другой; да, да, все", - повалившись на жиденькую подушку, убеждал он себя, снова перебирая в памяти события, происшедшие когда-то в садовом домике; и вдруг с отвращением ощутил запах тех проклятых духов, которые так тлетворно врезались в молодую память.
"Как я мог тогда забыть Ульяну и сделать такое, как?" - все острей и мучительней возникали вопросы один за другим, все ощутимее становился тупик, в котором он очутился. Даже рассказать о случившемся невозможно, нельзя никого посвящать в свою немыслимую тайну. Он не заслуживает ни сочувствия, ни жалости.
За стеной снова защелкали костяшки: тук-так, тук-так. Невыносимо было слышать эти упорные, ритмичные звуки, а еще тягостнее было сидеть в светлой, чисто побеленной комнатке, размером в четыре неполных шага. Агафон не выдержал, вскочил с кровати, толкнув дверь ногой, очутился в просторной комнате с широким двустворчатым окном. Там было три письменных стола, накрытых истрепанными, залитыми чернилами газетами. Два стола пустовали, а за третьим сидела Ульяна. Увидев Гошку, она удивленно раскрыла рот. Он тоже не ожидал этой встречи, остановил на ее лице неморгающие, бессмысленные глаза, с трудом припоминая, что Ульяна работает здесь и что встреча была неизбежной.
- Гоша! Почему ты тут? - хватаясь за край стола, громко выкрикивала она. - У тебя ужасный вид, что с тобой?
Агафон вяло покачал головой, чувствуя дрожь в руках, присел на стоявшую вдоль стены скамью. Ему стыдно было смотреть ей в глаза, принимать чуткую дружескую заботу. Ульяна с ужасом увидела, как у него неприятно дернулась густая темная бровь и жестко перекосилась закушенная губа. Она вскочила, поправила съехавшую набок лыжную с козырьком шапочку, связанную матерью из зеленой шерсти, и подбежала к нему.
- Ты заболел, да? - схватив его за руку, участливо спросила она.
Рука Агафона на самом деле была холодной и очень тяжелой, пальцы чуть заметно вздрагивали.
- Ясно, что ты заболел, у тебя и руки трясутся, да и под глазами купорос... Что случилось, почему ты приехал? Может, там, в больнице?.. тормошила она его.
- Нет, нет! - запротестовал он. - Со мной приключилось...
Он, словно пьяный, качнул головой, расстегнул на желтой кожаной куртке молнию и зажал ладонью грудь.
- Что же такое с тобой приключилось? - облегченно вздохнув, спросила она. Естественно, что болезнь отца очень тревожила ее.
- Даже и не знаю, с чего начать, Ульяша...
- Пойдем туда, - показала она на дверь, откуда он вошел, и тронула его за плечо. - Тебе надо прилечь. Ты мне все должен рассказать! Хорошо?
- Ладно. Идем.
Не отстраняя ее руки, он поднялся и пошел вместе с нею в свою комнату, думая о том, что ничего утаить и скрыть от Ульяны он не может да и не имеет права. Пока она бегала в женское общежитие за каким-то лекарством, он снял куртку и сапоги, лег в кровать и укрылся одеялом. С полным ко всему безразличием он покорился ее заботам и безропотно выпил поднесенное лекарство, после которого его еще пуще начала бить дрожь.
