Вдруг Иринка вырвалась из рук Сергея Сергеевича и, плача, громко закричала:
— Я хочу... видеть своего дедушку! Покажите его мне!.. Покажите!..
— Не надо, Иринка... Не надо! — стал успокаивать ее Григоренко. — Ты же взрослая уже. Нельзя...
К вечеру траурная процессия направилась за город, к Днепру, где были братские могилы воинов.
Мать еле шла. Ее оставляли последние силы.
— Мама, идите в машину...
— Нет, сынок... Им было тяжелее...
Людей становилось все больше и больше. На похороны вышел почти весь город.
На другой день местная газета поместила статью Боровика о двух подпольщиках и их героических подвигах.
5
Худенькая девчурка шла по коридору и медленно читала надписи на дверях. Вот остановилась около стеклянной перегородки и растерялась — где же кабинет?
— Здравствуй, Иринка, — заметила ее Люба. — Ты к папе?
— Ага. Где он?
— У него сейчас совещание. Возьми пока журнал, посмотри.
«Глаза и нос у нее отцовские, — подумала Люба,— а губы — нет. Губы и овал лица, очевидно, материнские».
Иринке быстро надоело листать журнал, хотя в нем и было много красочных иллюстраций.
— А вы здесь что делаете? — спросила она и посмотрела на Любу.
— Я — секретарь. Слышала, что есть такие работники?
— Знаю, знаю. Вы — чтобы к папе никого не пускать?
Люба засмеялась:
— Угадала.
— Мне папа про вас рассказывал.
— Да неужели?
— Говорил, что вы хорошо учитесь. Работаете целый день и учитесь, и у вас никогда даже троек не бывает.
— А у тебя тройки бывают?
— Когда бабуся помогала — не было. А вчера одну схватила, и папа мне про вас рассказал. Говорит, будто я не так, как вы, стараюсь.
— Ну, если хорошо стараться, то троек не будет.
— Я все думаю про папку и бабусю. И уроки из головы вылетают.
— А где бабушка?
— После похорон ее увезла «скорая помощь». И я теперь все время думаю о ней. Потом еще папке кушать готовлю и комнаты прибираю, все-все делаю...
— Наверно, потому и тройки?
— Ага. Потому.
— А хочешь, я тебе помогать буду?
— Как?
— Твой папа домой приходит поздно, правда?
— Правда.
— Вот, пока он придет, мы все и сделаем вместе. Хорошо?
— Хорошо.
— Только ты папе пока не говори об этом.
— Ладно. Вот будет здорово! — чуть не захлопала от радости в ладошки Иринка.
Наконец совещание закончилось. Люба взяла Иринку за руку и вошла с ней в кабинет.
— Иринка?! — удивился Григоренко. — Ты зачем пришла?
— Уже забыл? Ты обещал, что к бабусе поедем...
— Да, да... Но я думал попозже... Ну, раз пришла, поехали...
— Папа, а что мы повезем?
— Что? Я еще не знаю. По дороге купим что-нибудь в гастрономе.
Затрещал телефон. Григоренко взял трубку.
Звонил секретарь горкома.
— Слушаю вас... Что? Персональное дело будете разбирать?.. Опять анонимка?..
Люба увидела, как лицо Сергея Сергеевича покраснело, на лбу выступили капельки пота. У нее сжалось сердце — снова неприятности. Совсем недавно, сразу после отъезда Соловушкина, ему объявили выговор. По всем карьерам пошла молва, будто в Днепровске самовольно строят мойку, разбазаривают деньги без сметы, занимаются кустарщиной... А теперь вот — в горком вызывают... И все неприятности, большие и малые, падают прежде всего на его голову. «Да-а», — вздохнула Люба.
Григоренко положил трубку и некоторое время сидел как оглушенный. К нему подошла Иринка.
— Поехали, па-ап...
— Да-да, поехали... Ах, нет!.. Постой!.. Видишь ли, доченька, я должен немедленно ехать в другое место и не знаю, когда вернусь. — Григоренко в растерянности побарабанил пальцами по столу. — Так что поехать сейчас с тобой я никак не могу... Что же делать?
— Папка, а ты дай мне денег, я куплю чего-нибудь бабусе и поеду к ней сама, — пролепетала Иринка.
— Сама? Нет, одной тебе нельзя... — Григоренко посмотрел на секретаря: — Не могли бы вы, Люба, съездить с Иринкой?
— Конечно, могу! — обрадованно воскликнула Люба.— Мы вместе с Ирочкой навестим бабушку. А потом... приготовим уроки...
Глава девятая
1
На работу Григоренко поехал с больной головой — за ночь даже не сомкнул глаз. Был рад, когда наконец настало утро. Скорее туда, где водоворот повседневных дел и обязанностей захватит его целиком и освободит от мыслей, палящих мозг после разговора с секретарем горкома. Его очень беспокоило и состояние матери. У нее — нервное потрясение, и ей еще придется побыть в больнице. Дочка после школы остается без присмотра. Все это, конечно, со временем устроится. Надо надеяться, что мать скоро поправится. А вот разговор с секретарем горкома не дает ему покоя. Как же это случилось, что его, Григоренко, будут разбирать на бюро городского комитета партии? И разберут. Громов слов на ветер не бросает...
На Григоренко не раз накладывали административные взыскания. Но то — совсем другое дело. Допустил ошибку, недоглядел — получай. Особенно в таких случаях он не расстраивался. Привык. Да и приказы с взысканиями доходили только до него. Другие, даже его заместители, не всегда знали о них. К людям же, на которых накладывали партийные взыскания, Григоренко сам относился не очень-то терпимо. А теперь вот будут слушать на бюро не кого-то, а его. Если бы просто наложили взыскание, записали в учетную карточку, то еще полбеды... Так нет, его персональное дело будут слушать сначала здесь, на партийном бюро комбината, а потом на общем собрании. И он, Григоренко, руководитель, который учил других, должен будет стоять перед коммунистами комбината, объяснять, оправдываться, доказывать... Но провинился ли Григоренко в действительности перед партией?
Сергей Сергеевич взвесил каждый шаг своего жизненного пути. Нет, перед партией он никогда ни в чем не провинился, не покривил душой. Конечно, он не идеальный человек. У него тоже есть слабости и недостатки...
Почему же тогда ты так переживаешь? Может, потому, что боишься — не будет ли подорван твой авторитет? О своей репутации волнуешься? Опасаешься, что по комбинату о тебе дурная слава пойдет?
Сергей Сергеевич представил, как у входа в управление появится объявление, в котором вторым или третьим пунктом будет значиться: «Рассмотрение персонального дела члена КПСС Григоренко С. С.» Все, конечно, обратят внимание на этот пункт повестки. «Докатился»,— скажут. И начнут перемывать косточки...
Вспомнились слова Громова: «Жалобы посыпались...» Жалоб не любят ни вверху, ни внизу. Да, после распределения квартир в новом доме их было много. И с подписями, и анонимных. Одни полетели в Киев, другие — в Москву; а оттуда все направлялись в горком: «На контроль» — и с резолюцией «Разобрать», «Рассмотреть». Только Роман Сажа с десяток телеграмм направил в ЦК и в министерство с просьбой прислать авторитетную комиссию из центра, чтобы тщательно разобралась, почему он не получил квартиры. Комиссию, конечно, не прислали (где их столько наберешь?), а все телеграммы пришли в горком — для принятия мер на месте. Но как дать квартиру Роману Саже, если он одиночка? Ему и в общежитии можно пока пожить...
На территории комбината еще со времен войны стояли четыре сборно-щитовых барака. Сначала их хотели снести, а потом передумали и, облицевав кирпичом, перестроили под квартиры. Построим новые дома со всеми удобствами, тогда, мол, и снесем. Но вводились в эксплуатацию новые дома, а бараки стояли. И не просто стояли. Их заселяли. Так уж получалось: бесквартирный рабочий просил какую угодно комнату, хотя бы «уголок». И его поселяли в бараке. Получая, каждый был доволен. Но не долго. Вскоре начинал точить червь неудовлетворенности (вполне возможно, в какой-то степени справедливой): чем он хуже тех, кто живет в светлых, хороших квартирах? И при распределении квартир житель барака забывал, что на комбинате работает, как говорится, без году неделю. Когда ему напоминали об этом в завкоме, начинал возмущаться: «А до вас я у частника, что ли, работал? Тоже на социалистическом предприятии...»
Три раза созывали заседание завкома, пока не пришли к единому мнению и не составили окончательно согласованный список. Вот тогда-то все и началось! Решение принималось завкомом и директором, однако жалобы писали только на директора. Завком — это коллектив, жаловаться на него неудобно. И никому из жалобщиков, конечно, в голову не приходило, каким образом можно удовлетворить всех, если в бараках живет более ста семей, а в новом доме всего сорок квартир.
В этом доме получил квартиру и Григоренко. Каждому вроде ясно: приехал руководитель предприятия, а живет с семьей в общежитии — нужно дать квартиру. Но в письмах писали, что директор «заменил» квартиру.
Были анонимки и другого рода. «Не успел приехать — дачу занял...» При этом воспоминании на душе Григоренко стало гадко. Три недели всего пожил, пока комнату в общежитии освободили, и вот, нате вам... «Деньги на ветер кидает...» Это про мойку. Скорее бы пустить ее в ход. Как дело пойдет — никто не станет писать. «Автомашины гробит...» — это справедливо, но не садиться же ему за баранку вместо шоферов.
