– Ника, – я тоже боролась с подступающими к горлу слезами, – Ника, пожалуйста... Ты покалечишься... Придется возвращаться в больницу.
– А мне и так придется! – зло крикнула она, утирая глаза рукавом. – Ты еще не поняла, почему я так много ем?! Я знала это с самого начала! Я просто прикрывалась ролью! У меня булимия! Это обратная сторона анорексии! Тоже болезнь! Теперь я ем не мало, а много, но это не значит, что я счастлива! Это значит, что я схожу с ума! Раньше у меня была причина, понимаешь? Я сходила с ума и знала, что подстрахована. Ролью. Что ожирение, к которому приведет булимия, пригодится для чего-то важного. Самого важного в моей жизни... А теперь...
Она попятилась к краю крыши спиной.
– Хоть развернись! – крикнула я, не замечая слез, струящихся по моему лицу. – Посмотри, куда будешь прыгать!
– А зачем? – она словно была не в себе. – Какой в этом смысл?
Она вдруг села на перила.
– Не смей! – бросилась я к ней изо всех сил, с ужасом видя, как она откидывается на спину и...
И вдруг валится обратно.
Грей!
Он обхватил ее руками и толкнул вперед. Ника, к моему изумлению, вытянула руки и идеально спружинила на них, перенеся массу тела.
А потом она упала ничком на землю. То есть на крышу. Грей по-прежнему крепко держал ее в кольце своих мощных рук, чтобы она не дернулась.
Я медленно опустилась на колени.
Он поднял на меня глаза.
– Вот это совпаденьице, – пробормотал он, – я вообще-то с тренировки шел. В последний раз решил на крышу вскарабкаться. Думал, мадам наша не будет против...
Я подползла к ним и приняла на колени Нику. Она закрыла лицо руками и дрожала.
Грей смотрел на нее несколько минут.
– Брошу-ка я курить, – сказал он неожиданно.
– Здорово, – проговорила я.
Надо было что-то сказать. Ника убрала руки от лица и посмотрела на меня.
– А ты – дура! – набросилась я, одновременно обнимая и целуя ее. – Настоящая дура! Удушу тебя сейчас!
Вечером мы молча упаковали вещи. Потом сели каждая на своей кровати. Ника уткнулась в телефон, я рисовала. Точнее, срисовывала собор Сакре-Кер с открытки. Иногда поглядывала на Нику, но она на меня не смотрела. Напряжение висело в нашей комнате, как сизый дым в гостиной мадам – плотно.
– Привет!
В комнату постучался Грей.
– Вы завтра улетаете?
Он сел на кровать рядом со мной. Ника вздернула нос и поднялась, собираясь выйти.
– Погоди, – остановила я ее, подаваясь вперед, – до Москвы все время будешь рядом со мной.
– Я же ему мешаю, – язвительно сказала она, указав подбородком на Грея.
– Мне? – искренне удивился он. – Почему?
Она отмахнулась. Достала из сумочки наушники, заткнула уши со словами: «Не собираюсь я ваши секреты подслушивать». Подсела к трельяжу и стала перебирать косметичку.
– Я просто хотел сказать спасибо, – Грей тоже подался вперед, чтобы сидеть вровень со мной.
– Кому?
– Тебе. Ты меня вытащила. Вы вместе меня вытащили.
Он посмотрел на Нику. Потом – прямо перед собой, на сцепленные в замок руки.
– Я тебе говорил, я не тренирую девушек.
Напряжение в нашей комнате достигло такой концентрации, что я, казалось, ощущала его кожей, даже мурашки волной побежали от запястий до локтей.
– Я преподаю паркур в одной группе. У нас классические тренировки по два часа. Занимаемся и в залах, и на улице. Летом...
Он помолчал, словно пересиливая себя.
– Летом в группу пришла девочка. Девушка, – поправил он сам себя, – старше тебя и...
Он посмотрел на Нику.
– Короче, она занималась, как обычный новичок. Потихоньку делала прогресс. Что-то где-то не получалось. Она училась преодолевать. Работать. Ей сначала не давались роллы. Помню ее счастливую улыбку, когда они ей дались.
Он снова замолчал. Я боялась сказать хоть слово. Мне казалось, что все взорвется от напряжения.
– А потом на тренировку пришел ее папа. С серым лицом. И сказал, что я во всем виноват.
Я посмотрела на Нику. Она уставилась в косметичку, явно забыв, зачем ее взяла. И музыки в наушниках не было слышно.
– Она прыгнула с балкона, – наконец сказал Грей.
– Куда?
– Вниз. Три этажа.
– И что это был за элемент?!
– Самоубийство, – горько усмехнулся он, – но он у нее не получился. Она выжила. Теперь передвигается на коляске. Травма позвоночника.
– Но почему тебя-то обвинили?
– Ну, меня никто не обвинял. Кроме ее отца. И... меня самого. Она хотела поговорить со мной в тот день, понимаешь? Сказала, у нее в личной жизни «заварушка». Но у меня времени не было, да и странно было бы слушать любовные переживания кого-то, кого ты просто тренируешь. А ей хоть кто-то нужен был. Чтобы выслушать.
– Вот почему ты так напрягся при слове «заварушка»! – воскликнула я, а сама подумала, что если бы Грей выслушал меня тогда, то все могло бы произойти по-другому.
Он мог пойти с нами, и тогда мы не провалялись бы связанными и с заклеенными ртами в трейлере. А может, он бы отговорил нас от вылазки, и тогда страшно себе представить, что было бы сейчас с Куаном и его сестрой.
– Да, – сказал Грей, – я чувствую свою вину. Хотя она оставила записку. Что-то вроде «никого не винить». В паркуре она научилась преодолевать себя, а в личной жизни – нет...
– Как ты это пережил?
– Начал курить, – он снова усмехнулся, – а из того болота мама вытащила. Вот, смотри!
И он показал на свой кулон. Большой дельфин в обнимку с маленьким.
– Так это мама с ребенком? – потрясенно сказала я. – А я думала, девушка тебе подарила!
– Мама выволокла меня и отправила сюда. В твоем возрасте, наверное, не понтово признаваться в любви к родителям, но я ей здорово благодарен. Ладно. Я так зашел, попрощаться. Сам уже выезжаю.
Он протянул руку, я пожала ее.
– Спасибо тебе, – сказала я, – но как понять – выезжаешь? Я думала, ты, как истинный трейсер, по крышам до аэропорта поскачешь.
– Вот именно, что я трейсер, – засмеялся он, – а не псих, насмотревшийся киношек про паркур. Паркур – это совсем не экстрим, каким его там выставляют. Я просто прокладываю свой путь. Ну, давай. Пиши, если надумаешь заниматься.
Я кивнула. И добавила с хитрой улыбкой:
– Так значит, ты все-таки тренируешь девушек?
Когда за ним закрылась дверь, я подошла к Нике. Она сидела как окаменевшая за столом и по-прежнему смотрела в косметичку. Я погладила ее по голове.
– Я видела, что вы паркуром занимаетесь, – вдруг призналась она, – даже костюм спортивный нацепила. Видела, красный такой, от-кутюр? Думала, к вам присоединиться. А потом решила, что буду тебе мешать охмурять этого красавца.
– Какого красавца?! Он просто друг. Я по-прежнему не могу выкинуть Зета из головы. Такая вот несчастная влюбленная дурочка.
Ника развернулась ко мне, прижала мои ладони к щекам и проговорила:
– Жизнь – штука хрупкая, да?
Я обняла ее и прошептала:
– Все будет хорошо. Только вот если еще хоть раз на крышу залезешь... Я тебя собственноручно с нее сброшу!
Глава 23,
в которой все просят друг у друга прощения
Утром мы сердечно попрощались с сияющей мадам, обнялись с Доминик, оставив ей на память «заколдованный фонарик», и поехали в аэропорт на самом красивом поезде на свете, разрисованном граффити.
Перед самым вылетом нам позвонила Оля. Полиция нашла родителей Куана и Суонг! Дети возвращаются домой. Их будет сопровождать представитель посольства.
Преступников, которых поймали благодаря нам, будут судить. Их обвиняют в похищении и принуждении к незаконному труду. Обвинение серьезное, так что на свободу мадам Дарбо и ее приспешники выйдут не скоро.
Мы с Никой бросили чемоданы и обнялись.
А еще Оля рассказала забавную вещь.
– Куан очень переживал, что вы подумаете, что это он заманил вас в трейлер! Сказал, вы показали ему большой палец.
– Ну да, я имела в виду, один он там или нет, – сказала я, – я бы указательный показала, но Ника была уверена, что это неприличное что-то.
– Указательный у них неприлично показывать, – согласилась Оля, – но большой тоже имеет значение не «один», а «давай сюда»! Вот он и кивнул. Он же хотел выйти!
Я засмеялась и пересказала историю Нике.
Потом позвонил Жером и попросил прощения за то, что вчера дал лишь адрес, где много трейлеров, а не поехал с нами. Потому что утром он открыл газету и прочел о наших приключениях у Триумфальной арки. Больше всего он испугался за Нику, в газете написали, что ее избили, но мы успокоили Жерома и пообещали приехать к нему в гости, если он придумает с нами какую-нибудь экспозицию.
С Жерома все и началось – каждый час перед нами кто-нибудь да извинялся. Сначала моя мама. Прислала эсэмэску (при том, что она даже слово-то это неправильно выговаривает, говорит «сэмээска») на мой новый телефон: «Прости, что взвалила все это на тебя». Потом пришло сообщение Нике: «Детка! Прости нас! Мама и папа».
– Если еще мадам напишет, что извиняется за то, что сфотографировала нас ночью, то это уже ни в какие ворота не залезет, – проворчала Ника.
