что есть мочи и с мячом в руке взметнулся в прыжке всем телом, закрыв глаза. Даже и понять не успел, как забил, немного повиснув на кольце, эффекта ради.
– Потрясно, потрясно, – говорили ребята, давая мне «пять» и поздравляя.
Я заметил, как Дуэйн говорит с мистером Блэком, и решил подойти к ним.
– Хорошо, что вы пришли, – сказал мистер Блэк, возвышаясь над нами с Дуэйном. – У него большой потенциал. Я бы хотел, чтобы он занимался с нами и вошел в команду. В финале чемпионата нас ждет важная игра, и нам потребуется вся помощь, какую сможем найти.
Сидевший на полу Дуэйн бросил на меня многозначительный взгляд.
– Думаю, он готов, – ответил я, похлопав парня по плечу, а он закивал. Казалось, передо мной совершенно другой мальчишка, а не тот, который вечно сидит на задней парте и считает ворон, сунув руку в штаны.
Перемена, на которую я так надеялся, только начала проявляться.
– Tu as rien dit, – сказала Мами, когда я обошел ее и встал по центру кухни. – Ты ничего не ответил, – повторила она.
– И что?
– Tu ne vas pas parler?
– Что я должен ответить, если мне нечего сказать?
– Rien du tout?
– Именно. Ничего. Совершенно.
Я домыл тарелку, взял нож и вилку. Я осознавал, какой навожу шум – стук металла о металл в раковине, хлопание дверцами шкафчиков, – но мне было наплевать. Я злился, пылал, кровь ядовито кипела в венах, но злиться было нельзя: она моя мать, так что пришлось направить гнев на все вокруг и, что самое ужасное, на себя самого – позволить этой ярости гореть внутри.
Мами приготовила лосо, сосо и понду. Я достал тарелку. Она уже давно не готовит понду, но знает, как сильно я люблю это блюдо, и в этот раз приготовила его в знак примирения. Я выбежал из кухни в гостиную, сел с едой и включил телевизор на большую громкость, чтобы свести к нулю шансы на разговор.
«Новости Си-эн-эн на сегодня: БЕЗОРУЖНЫЙ ЧЕРНЫЙ МУЖЧИНА БЫЛ ЗАСТРЕЛЕН ПОЛИЦИЕЙ в обычной пробке. Несчастный случай произошел между…»
Я сидел, смотрел новости и ел, скрипя зубами от ярости. В комнату вошла Мами.
– Можешь убавить? Я хочу поговорить с тобой, – сказала она. Я не обратил на нее внимания и продолжил есть. Она взяла пульт и убавила звук. Мы молча смотрели кадры с безжизненно лежащим на земле телом молодого темнокожего парня.
– Пожалуйста, ответь мне, почему ты ничего не сказал?
– О чем?
– О нас с… – заколебалась она, – …с пастором. Уже неделя прошла. И ты так ничего и не сказал.
– Мне нечего сказать о вас с этим человеком.
– Мы решили быть вместе. Я думала, ты будешь счастлив.
– «Счастлив»? – Я вскочил, словно тело пронзило током. – Счастлив за кого?
– За меня…
– Как я могу быть за тебя счастлив? – Я прошел мимо маленького журнального столика к шкафчику, у которого она стояла.
– А как же он?! – Я схватил фотографию отца в рамке и сунул ей в руки. Она бережно сжимала ее в ладонях, с щеки ее скатилась слеза и упала на стекло фоторамки, словно капля дождя из тучи с тысячей воспоминаний.
Мами посмотрела на меня покрасневшими глазами, не то злыми, не то печальными, губы дрожали. И влепила пощечину, сильно. Так сильно, что она зазвенела эхом у меня в ушах. Но я не вздрогнул, как в детстве, когда был мальчишкой и плакал. Теперь я мужчина. Поэтому ответил ей яростным взглядом. Снова сел, прикованный событиями новостей, в которых показывали свидетелей стрельбы. Я буквально чувствовал боль, отражавшуюся в их лицах, когда они говорили.
– Так вот о чем ты хочешь мне напомнить… – сказала она. – Забыла ли я?
– Возможно, забыла. Это был твой муж, мой отец.
– Но прошло двадцать лет… двадцать лет! И не было ни единого дня, когда бы я не вспоминала о твоем отце. Не было ни единого дня, когда бы я не жалела, что не остановила его, что дала ему вернуться туда.
– Тогда зачем выходить замуж за этого человека? Зачем?
– Майкл, я любила твоего отца. Но твоя мать старая. Я старая и продолжаю стареть. Мне нужен кто-то, кто обо мне позаботится.
– Я о тебе позабочусь.
– У тебя своя жизнь.
– Он ничего не совершил. Это был мой папа. У него не было оружия. Он был ни в чем не виноват. Полиция убила его. Они убили его. – Я смотрел, как молодая девушка плачет в эфире новостей. Она могла бы быть моей ученицей. Интересно, каково это, если бы я пошел завтра в школу и увидел ее в классе, и стал бы задавать бессмысленные вопросы: «Ты выполнила домашнее задание?» или «Можешь сесть прямо и не отвлекаться?». Так бесчеловечно, жестоко и черство.
– Майкл, я хочу, чтобы ты жил своей жизнью, имел свою семью.
– Я не могу принять твои отношения с этим мужчиной.
– Он не «этот мужчина», он пастор.
– Я ему не доверяю. И не хочу, чтобы он был в твоей жизни.
– Но этого хочу я. Мы все решили. И объявили об этом в церкви, все уже знают.
– Значит, тебе придется выбрать между ним и мной. Если выйдешь за него, лишишься сына, а я лишусь матери.
– Так продолжаться уже не может. Слишком много семей разваливаются просто из-за… – Я взял пульт, выключил телевизор и выбежал из комнаты.
Я покинул дом так быстро, что забыл взять куртку. Ветер хлестал меня по шее, как задира со двора. Я поднял и натянул капюшон. Ветер пронзал кости, и захотелось вернуться домой, но если гордость делает кожу грубее, то у меня уже было достаточно слоев защиты даже от снежной бури. Но внутри я был мягким, на грани печали. Улицы полнились неясными жалобами истощенного рыжего света фонарей. Я решил прогуляться вдоль канала, по дороге, где я иногда бегаю и которая сейчас была намного темнее обычного.
Я поверить не мог, что Мами хочет замуж, тем более что из всех она выбрала этого пастора. Я ему не доверял. Но как она это сделала? А что же папа? Как она могла просто забыть его и жить дальше?
В куртке завибрировал телефон. Три пропущенных от мамы и несколько сообщений.
Чем занимаешься? Бро, срочно позвони, – Джалиль.
Эй, ты как, в порядке? – Сандра.
У Сандры была любопытная способность писать сообщения, как будто прямо связанные с событиями в моей жизни. Она всегда, сама того не зная, спрашивала, в порядке ли я, именно
