все вокруг исчезает, оставляя их наедине.
Миранда ищуще скользит рукой вниз от груди к его животу и паху.
– Давай уйдем отсюда, – предлагает она и ведет его за руку сквозь толпу. Они выходят на свежий воздух. Гуляют по тускло освещенным улицам – прекрасные декорации для темной романтики. Миранда целует его, вжимая в стену. Майкл отвечает на поцелуй, блуждая руками по ее телу. Она расстегивает его ремень, затем джинсы.
– Я не могу, – говорит Майкл, раздражаясь, и отступает.
– Что?
– Не могу этого сделать. Не могу. Прости.
– Почему? Что значит не можешь?
– Просто не могу, не могу.
Майкл высвобождается и уходит прочь.
– Ты что, совсем придурок? – слышит он ее крики и проклятья, пока они не глохнут вдали. Он идет все быстрее, набирая темп, пока не переходит на бег – подальше от нее, от себя, от всего на свете.
$3 711
Глава 17
Колиндейл, север Лондона; 19.15
Я прошел в кухню за Джалилем. Амина не заметила его срыва. Я и не думал, что заметит: учить чужие повадки все равно что учить новый язык. Она еще не выучила его в совершенстве. Я тоже не выучил, но достаточно долго практиковался и уже понимал некоторые слова. Я открыл дверь в кухню и увидел, как Джалиль мечется туда-сюда, заламывая пальцы.
– Ты в порядке? – спросил я, как будто и так не понимал, что не в порядке. На самом деле я хотел попросить: «Скажи мне, что не так», – но Джалилю не нравится, когда за него что-то додумывают, особенно если это выдает его за слабого или неадекватного. Он рычал сквозь зубы и ходил туда-сюда. Я подошел к нему, положил руки ему на плечи, заставив хоть ненадолго успокоиться, и держал его, пока не посмотрит мне в глаза.
– Это из-за Амины? – Он помотал головой. – Тогда из-за кого?
– Он приезжает, – ответил Джалиль, у него в глазах горела плохо сдерживаемая паника.
– Кто?
– Баба.
– Ох, – ответил я растерянно. Я не думал, что о таком стоит переживать, но всегда завидовал, потому что никогда не смогу сказать, что папа едет домой. Странный повод для зависти.
– Это плохо?
– Да… То есть нет. Не плохо, но слишком рано. Он приезжает. И не сказал, почему. Я не готов.
– Когда? И к чему не готов?
– Будет здесь на следующей неделе. А я не готов к нему. К тому, что он может сказать и сделать.
– Например? Он просто будет рад увидеться с тобой.
– Он будет повторять то же, что и по телефону: про брак, стабильную работу, все остальное…
– Но у тебя есть Амина, будет легче.
– Я о ней еще не рассказывал.
– Почему?
– А что мне говорить? «Эй, пап, я встречаюсь с девушкой. Она милашка. У нас еще не дошло до серьезного. Ты, кстати, возможно, знаешь ее отца, он держит ресторан на Эджвер-роуд».
– Тогда почему ты позвал нас на этот ужин?
– Это она. Хотела познакомиться с моими друзьями. Думаю, у нее появились подозрения из-за моей скрытности и того, что я никуда не выкладываю наши фотки. И она сказала, что вряд ли согласится прийти в гости, если мы будем только вдвоем… видимо, слишком велик соблазн.
– Но она тебе нравится?
– Да! Конечно, я же не слепой.
– Слушай, мне кажется, ты драматизируешь. Просто волнуешься. Все будет хорошо.
Я притянул и обнял его. Меня обдало теплом его тела. Аромат эфирных масел, которыми он закупается у станции Брикстон, окутал меня знакомым чувством комфорта. Я вдохнул его и прижал друга сильнее, не желая отпускать.
– Я уж думала, куда вы пропали, – сказала Амина, входя к нам. Мы тут же отстранились.
– Просто говорили, – ответил я, улыбаясь за нас обоих. Мы вернулись к гостям, которые уже пробовали десерт: разные сорта пахлавы с чаем.
Наблюдение за развивающимися отношениями Амины и Джалиля заставило меня подумать о собственных.
– Проблема Запада в том, что они придумали себе образ «не таких, как они» и отвергают тебя за то, что ты и есть не такой; они смотрят на тебя с предрассудками из-за того, что сами же себе и выдумали.
– Они реально верят, что изобрели цивилизацию, и ставят себя в центр каждого…
– Нет. Не думаю, что они обязательно верят в это, но привилегии – вещь выгодная, и они просто держатся выгоды.
– Это верно, их не смущает, что африканцы и мусульмане научили их математике и прочим наукам, что наши цивилизации были центрами культуры и просвещения в Средневековье и доколониальное время, а сами они приезжали в Центральную Азию и Африку, чтобы учиться.
– Но их смущает, что ты ходишь с покрытой головой.
– Или с бородой, или с рюкзаком.
– Если только ты не в Шордиче [23], в узких джинсах и «нью-бэлансах».
– Эй, что за грубость… Я ношу узкие джинсы и «нью-бэлансы».
– В школьные годы они считались немодными. Поверь, у меня были такие, меня из-за них дразнили. Этот логотип «Эн-Бэ» был уродским.
– Тогда все лого, кроме «найковской» галочки, были уродскими.
– Обноски.
– Для меня они и сейчас уродские.
– Я сейчас предпочитаю не носить бренды… и экономить.
– Очень по-хипстерски.
– По-хипстерски? Наши тети и дяди «экономили», когда мы только приехали в эту страну. Просто тогда это называлось иначе.
– Да, это называлось «нищета». И нас за это высмеивали.
– А теперь это в моде.
– Но ведь в том и смысл, нет? Все циклично: все уходит и приходит.
– Тогда позвольте предположить, – вмешался Джалиль, – без каких-либо утверждений. Вам не кажется, что мы просмотрели одну крайне значительную деталь: что возможно… отторжение «не таких» существовало всегда, просто у них не было средств, чтобы на это влиять.
Стол погрузился в молчание.
– Расизм и предрассудки основаны на страхе. А корень всего страха в осознании чужого превосходства. Они боятся, потому что восхищаются. Не забывайте, что империи возводятся и рушатся, и только Его империя вечна – слава Аллаху. Так что, пока не пала и эта империя, предлагаю тост… – Все подняли чашки с чаем. – За то, что в легких у нас воздух, кровь течет по венам, а в сердцах бьется любовь. – Он закончил, высоко держа чашку и смотря на Амину, а я смотрел на него.
* * *
Не знаю, почему я решил пойти в церковь сегодня, но что-то заставило меня, вытащило и повело, что-то сильнее усталости и сонливости. Мне не досталось радостных приветствий – их хранят для новичков, да и непостоянность моих посещений создала образ упрямой незаинтересованности в церкви. Я приехал, как
