«Э, милочка, а ты не так проста! — подумала Матильда. — При жизни весело на метле гонять да голышом плясать. А душою своею расплатиться придется! Не зря ты к нам липнешь. Контик, он мальчишечка хороший, да ты и о себе не забываешь. На Рене надеешься, что он твою душу выручит. Ну что же, нам это на руку!»
И, обернувшись к Контанелю, Матильда весело спросила:
— И что это наш мальчонка о всякой гадости заговорил? Приболел чуток и уже приуныл.
— Я думаю, Тильда, что попаду в ад, — прошептал Контанель испуганно.
— Это еще почему? — возмутилась Матильда.
— Я не могу исповедаться и получить отпущение грехов. Я вас всех, и Цепь, и Старейшего, на исповеди выдам. Значит, я должен умереть не раскаявшимся, и душу мою бросят в ад. Я больше не увижу звезд…
— Ну, пока ты помрешь, и Старейший, и Рене все дела закончат. Потом исповедуйся, сколько влезет, хоть каждый день, пока от тебя все священники удирать не начнут! — Матильда бодро шутила, но ее томило нехорошее предчувствие: за сутки Контанель изменился и весьма зловеще. Бледнее господина призрака, глаза ввалились, нос заострился, ноздри и уши просто прозрачные, губы потрескались. Дышит часто, отрывисто, кашель появился сухой, грудь раздирающий. Но до сих пор паренек держался, бодрился, а сейчас… Новым, острым чувством, Матильда ощутила безнадежность, исходящую от него, покорность и грусть. Спокойную, чуть снисходительную, ко всему миру. Отгороженность, отрешенность от всех. «Они — и я». У «них» и у «меня» — разные дороги. Я — уже одинок, Я ухожу, ухожу в вечный мрак».
Матильда с тревогой вглядывалась в задремавшего Контанеля, но лишь у того задрожали ресницы, поспешно состроила бодрую улыбку. Контанель ответил бледной усмешкой и серьезно заявил:
— Тильда, господин призрак прав — я просто хиляк. Не гожусь для вас.
— Да, что ты, малыш! Справишься. Вот немножечко полежишь, выздоровеешь… — Тильда ласково погладила пылающий лоб виконта.
— Нет, я никогда не выздоровею. Я знаю… — зашептал доверительно: — Сегодня, вот сейчас, она приходила.
— Кто еще? — оглянулась Матильда. — Сюда никто не посмеет…
— Погибель моя приходила. Во сне. Страшная-страшная. Смеялась. «Скоро уже, скоро!» — вот так говорила. — Контанель от жалости к себе всхлипнул и наморщил лоб, припоминая: — Знаешь, а я ее уже где-то видел…
— Где? — подошла Виола.
— Не помню, но видел.
— Да, где ты мог эту дрянь видеть? Вроде бы мы ни с кем таким не водимся. Все порядочные, — возразила Матильда. — И они теперь у Рене не пикнут. В трактире нашем были все местные. И я сейчас всю нечисть чую. Вон девоньку нашу…
— На шабаше! — прервала ее девонька. — Там собирались все погубительницы. Погодите-ка… — И исчезла.
Возникла она в домике Дебдороя, воспользовавшись экстренным переносом по праву фрейлины его двора. Дебдорой отдыхал: развалился на небезызвестном нам ложе и блаженствовал, а его супруга почесывая ему за ушами.
— Ты почему без вызова? — щелкнул зубами демон.
Но ведьмочка настырно завизжала:
— Ты играешь с погибелью! Господин де Спеле в ярости!
— Что? Что случилось? — вскочил Дебдорой.
— Он скоро явится сюда! И тогда… Сам знаешь. К Арзауду только Матильда явилась, а где теперь Арзауд? Ты не выполнил условия.
— Я выполняю все условия! Что до Матильды, то я посылал по ее душу, это мое право. Но ее убил подданный Арзауда.
— Дело не в Матильде. Контанель! Твоя тварь посмела его тронуть, губит его!
— Кто? Кто посмел?
— Не знаю. Но ее видел Контанель на шабаше.
— Так… Я сейчас соберу всех. Пусть он опознает.
— Контанель не может прибыть. Он болен, не встает с постели. Пусть явятся к нему.
— Хорошо. Я сам их притащу. — Дебдорой воинственно встопорщил вибриссы. — Где вы?
— В Оленьей долине, в моем охотничьем домике.
* * *
В дверь постучали. Матильда отворила — это прибыла Виола, а за нею… огромная голова летучей мыши нетерпеливо перебирала паучьими лапами. Одна из лап держала вместительный дорожный мешок.
— Госпожа Матильда де Спеле, прошу прощения, но мне только что доложили… — заискивающе начал Дебдорой. — Господин де Спеле в ярости… Я понимаю, но поймите и вы… Да, я виноват, не проследил… Но я приму все меры…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Сейчас опознавать будем, — пояснила Виола. — Контанель, ты посмотришь и узнаешь эту страшную, хорошо?
— Да-да, приму все меры, — заверил Дебдорой, протиснулся в дверь, встал посреди комнаты, извлек из мешка какой-то комок и бросил на пол. Возникла щуплая желтокожая старушонка.
— Малярия трехдневная, — поклонилась она.
— Нет, не она.
Малярию отправили назад.
— Горячка родильная, — отдувалась распухшая женщина.
Контанель фыркнул, смущенный Дебдорой вернул даму в мешок и достал следующую.
— Подагра, — это была недовольна, ее оторвали от настоятеля монастыря, который баловался редкими винами и паштетами.
— Рано ему еще подагрой обзаводиться, — Дебдорой извлек следующую хворь. — A этой — поздно, — отправил на место родимчик.
Далее был представлен целый ряд аденовирусных господ и гриппов. И говорящий с иностранным акцентом, изъязвленный, облезлый господин люэс, и синемордая апоплексия, и черная оспа, и краснуха, корь, скарлатина, дифтерия, собачья лихорадка, и сенная лихорадка, и водяная лихорадка, и болотная. И чесотка, фурункулез, и проказа, три разновидности гепатитов, и заразное безумие, и цинга… Щелкало зубами и пускало слюни беспощадное бешенство, столбенел столбняк… Словом, почитайте лучшие медицинские энциклопедии, около одной сотой всех человеческих хворей подчинялось Дебдорою, и он их продемонстрировал виконту де Эй. Несчастный виконт сначала пугался при виде этих бедствий, но вскоре устал и лишь вяло ронял: «Нет». Дебдорой все энергичнее шарил в мешке, разыскивая еще не представленных, и наконец, при виде бледной, истощенной, покашливающей и личности Контанель воскликнул: «Она!»
Это была бледная гнилица. Что, не знаете? И это неудивительно, ибо Дебдорой с воплем: «Ах, ты!» — вцепился лапой в ее шею.
— Задушу!
— Погоди, погоди… Пригожусь еще, — хрипела гнилица. — Я же смерть лютая, хворь неизлечимая!
— Сгинь, проклятая! — когти еще трех паучьих лап рвали хворь. — Из-за тебя, служанка неверная!.. Своевольничать мне?!
Летели и таяли клочья одеяния и тела, и через минуту от бледной гнилицы следа не осталось. Заодно сгинули все мириады ее порождений, что грызли и отравляли своими ядами тело виконта. А в мешке жалобно выли — а ну, как и до них доберется!
— Все видели этого юношу? Только посмейте к нему подойти! Я вас… — тряхнул мешком Дебдорой.
— Я не видел, я! — заорал кто-то. — Позволь взглянуть. — Из горловины высунулась покрытая гнойными язвами и бурыми струпьями рожа, поморгала опухшими веками, прошамкала: — Мое почтение! — и скрылась.
— Вот так, — подвел итог Дебдорой, успокаиваясь. — У нас круто. Мы — честные. Так и передай господину де Спеле. — И небрежно поинтересовался: — А как, кстати, у него дела?
— Дела? — прищурилась Матильда. — А вы сами у него спросите. Сейчас он с охоты вернется, Вот и поговорите.
— Благодарю, благодарю, но я тороплюсь. У меня важное свидание. Тоже знаете ли, дела… А вам, уважаемый виконт, за беспокойство… не побрезгуйте. — И положил на одеяло тугой и тяжелый мешочек.
— Черепки, наверное? — хмыкнула Матильда. — Знаем ваше золото колдовское!
— Ни в коем случае! — взвизгнул демон. — Настоящее, не заговоренное. Один узурпатор расплатился. Так что вы уж… извините. — И исчез.
— Ой, кажется, легче… — Контанель глубоко вздохнул, неуверенно кашлянул и сел. — Да нет же, все действительно прошло! Я сейчас встану. Я совсем здоров! — отбросил перину, спрыгнул на пол, но пошатнулся и снова сел на кровать: — Слабый еще.
— Конечно, слабый, — подхватила Матильда. — Голодный потому что. Вот пока перекуси: ветчинка, паштетик, лепешека, яблочки, отвар, виноград. А потом Рене придет, поросенка принесет!
