Институт собрался по такому случаю в Большом просмотровом зале, на сцене расположились проректор Коломиец, сам Мэдисон и молодая женщина, которую он представил как свою музу и любимую актрису, — с короткими волосами на прямой пробор, выкрашенными в цвета его пиджака: слева — синяя часть, справа — зеленая. В руках у нее был небольшой продолговатый футляр. К всеобщему удовольствию, появился даже Плотников. Судя по внешнему виду — проездом откуда-то и куда-то.
Коломиец сказал короткое приветственное слово и упомянул, что час назад звонил ректор, очень переживал, что не может сейчас быть в институте, и передавал гостю огромный привет. После этого он галантно повернулся к сине-зеленой спутнице Мэдисона:
— А как вам нравится в России?
— О! — сказала та. — О!!
— Неужели? — обрадовался Коломиец. — Что же именно? Наша великая культура? Природа? Или, может быть, мужчины?
Американка серьезно кивнула:
— Русские мушины умеют ухаживайт. Наши мушины — они палто держат, но не поднимают, — она показала, — так что надо еще в него сумейт… как говорить? войти, да!
Это геополитическое наблюдение вызвало в зале исключительно одобрение.
— Господин Мэдисон, — сказал Коломиец, подразумевая дежурный комплимент, — что вы думаете о российском кино?
— Да нет никакого кино, — буркнул знаменитый режиссер.
— То есть как это?!
— Никто никогда не видел настоящее кино.
— Я… я не понимаю, — пролепетал Коломиец.
— Кино отдало концы, не успев появиться на свет! — Мэдисон вскочил на ноги. — Его сразу же оккупировали другие искусства! В частности, литература заграбастала, будь она трижды проклята!!! Кино у нас сегодня — не кино, а всего лишь картинка, иллюстрация какого-то текста. А то, что на него надо смотреть, приговорило его к убогой жизни в границах живописи. Эту вторичность пытались преодолеть лучшие режиссеры, и все — тщетно, все провалились! Уразуметь подлинную природу кино, проявить его сущность никому не удалось!
Сине-зеленая подруга Мэдисона сказала ему пару слов по-английски, суть которых сводилась к тому, что надо поберечь голос, ведь впереди еще ка-стинг, съемки и все такое.
Ермилов, по привычке стоявший в дверях, подошел к Косте, который сидел поблизости.
— Он всегда такой бешеный?
— Я его видел только на одной пресс-конференции в Сан-Себастьяне, там было еще круче.
— А что это за женщина с ним? Сказал — актриса, но я что-то не припомню, хотя я, конечно, и не все его картины видел…
— Не было ее у Мэдисона, это точно, — авторитетно заявил Костя. — Это у него фишка такая, каждую новую телку как музу свою представлять.
Мэдисон тем временем, не внявший советам музы, носился по сцене и орал:
— Четыре злодеяния против кинематографа все повторяются и повторяются с маниакальным упрямством! Зависимость от литературы! Зависимость от языка живописи! Зависимость от музыкального сопровождения!
В последних рядах кто-то захлопал.
— И еще — террор и власть актера над изображением, как будто кино придумано для истерик Ни-коль Кидман! Бог кино отвернулся от нас навсегда!
— У вас есть дети? — догадался спросить Коло-миец, чтобы как-то снять накал.
Стивен Дж. Мэдисон вытер лицо и сел. За него милостиво ответила муза:
— Два сына, семи и девяти лет.
— Что они думают про ваши фильмы?
— Они их не видели, — буркнул Мэдисон.
— Но они же знают, что их папа режиссер?
— Естественно.
— Так неужели они не хотят посмотреть ваше кино?
— Тут я поступаю просто. Беру классические диснеевские мультфильмы, переделываю титры, вставляю туда свою фамилию. Для воспитания детей ничего не жалко. — На этом месте американец заметил в первом ряду Плотникова. — Привет, Артем! Кто бы мог подумать, что в этом месте окажется сразу два режиссера? Еще есть вопросы?
И Плотников сказал своим ровным голосом:
— Привет, Стив. Вопросы есть. На переделанном Диснее долго не протянешь. И вот я хочу понять, сможешь ли ты вообще объяснить сыновьям свои заумные фильмы?
— Да не собираюсь я никому ничего объяснять! — с раздражением объявил Мэдисон. — Мое кино — это моя прихоть, моя поза, моя фобия, мои комплексы! Мое наижеланнейшее желание, которому я не привык ставить преграды! И знаете почему? Да потому что я невероятно привязан к себе, к своим недостаткам и достоинствам! — Мэдисон повернулся к Коломийцу. — Сделаем перерыв. — И кивнул своей даме. Она открыла футляр.
Ермилов подумал: «Вот хорошо бы она сейчас достала оттуда, как Джим Кэрри в „Маске“, автомат Томпсона и дала пару очередей в потолок!» Но все оказалось еще лучше, в футляре лежала флейта. «Ах да, — вспомнил Ермилов, — Мэдисон же еще и флейтист, говорят».
Плотников вежливо похлопал. Все остальные почувствовали себя членами оркестра, отложившими на время свои инструменты единственно затем, чтобы подчеркнуть виртуозность солиста.
Американец бережно взял флейту в руки, она оказалась очень маленькая, изогнутая и никелированная — это была флейта-пикколо. Он поднес ее к губам, и его физиономия партфункционера или футбольного тренера приняла концентрированно-одухотворенный вид. Мэдисон дунул, и в эту секунду Ермилов вспомнил, что пикколо обычно применяют в тех музыкальных эпизодах, где требуется изобразить грозу, ветер или даже сражение. Резкий свист разрезал тишину, и человек сто в зале одновременно схватились за уши. Более неприятных звуков Ермилову в своей пока еще не длинной жизни слышать не приходилось. Он подумал, что ректору, пожалуй, подфартило.
КИРА
О том, что Кира появилась, Ермилову сообщил Клементьев, он специально разыскал плотников-скую группу, которая на третьей паре сидела в видеозале, где кино показывали видеомагнитофоном через «пушку» на большой экран. Плотникова, разумеется, не было, да и сама «мастерская Бертолуччи» на регулярных занятиях выглядела сильно поредевшей — из мастерской никто не ушел, но многие вели себя очень уж избирательно.
Юрец, покосившись на Боровицкую, задумчиво вертевшую между пальцев потухшую сигарету, выманил Ермилова в коридор. У Ермилова на голове были наушники, он слушал какой-то безымянный джаз, это скрашивало неудачный просмотр. Клементьев знаком попросил выключить плеер, он был немного смущен, он быстро сказал, что ему-то все равно, но вот он предположил, что Ермилову — нет. А в чем дело? А в том, что кто-то видел, как Кирка пришла в институт… Кира? Да, Кира. Потом и сам Юрец видел Киру с Шумахером, который ее в чем-то убеждал, пока они продвигались к актерской кафедре, Шумахер втолкнул ее туда, а сам остался в коридоре.
Ермилов забыл про просмотр и пошел смотреть актерское расписание. Он отыскал ее на подоконнике четвертого этажа. Только что закончились занятия по танцу, несколько ее однокурсников укатывали рояль. Кира забралась на подоконник с ногами и уставилась своими голубыми зрачками в экс-институт марксизма-ленинизма, который располагался напротив. Кира была как Кира. Только немного прозрачнее, чем прежде.
Ермилов стоял рядом уже несколько минут, но она его не замечала. Тогда он тронул пальцами ее щеку, она потерлась об руку, все так же, не зная, кто это, потом наконец повернулась. Лицо было бледное, царапина на левой скуле. Улыбнулась, но так быстро, что через секунду он уже сомневался в этом. Что все это значило — бог весть.
— С днем рождения, — пробормотал Ермилов.
— Это завтра.
— Я страхуюсь, вдруг ты сегодня опять исчезнешь.
— Вряд ли.
— Отметим?
— Нет.
— Ты не хочешь?
— Не думала об этом.
— Давай, а?
— Не получится.
— Нет?
— Нет. У Алинки вечером хахаль новый будет, какой-то ценный тип с НТВ, нельзя упускать. Так что я пока даже не знаю, где стану ночевать.
— Тем более, тогда давай у нас! — обрадовался Ермилов.
Она покачала опущенной головой. Тоже нет.
— Ну… можно в соседней комнате, у Кости, она почти всегда пуста, он же один там, и он будет рад, точно.
— Зачем это тебе, Ермилов?
Он не нашелся что ответить, и время было упущено.
Она спустила ноги на пол. И вдруг согласилась:
— А в конце концов, почему бы и не напиться. Только не выдумывай, пожалуйста, каких-то оригинальных подарков, не надо вообще, лучше пусть стол приличный будет, ладно? — Посмотрела на него внимательней и вдруг сказала: — Или я от тебя отвыкла, или ты какой-то странный стал. Вот о чем ты сейчас думаешь?
— Думаю, — вздохнул Ермилов, — мы кино когда-нибудь снимать будем или нет?
У Кости, в свою очередь, было одно условие — вечеринка не должна помешать ему смотреть «Что, где, когда?». Ермилов, купивший еще до утреннего разговора несколько роз, сам поставил их на стол.
Кроме Киры и обитателей блока 1007, пришли Клементьев, Шумахер, разумеется, и последней появилась Алина, выгнавшая свежего хахаля в шею. Ермилов заметил, что Кира восприняла эту новость безразлично, ее по-прежнему не заботили мелочи вроде вопроса о ночлеге. Поужинали с удовольствием, но выпивал один Клементьев. Веня, конечно, поддерживал оператора, но как-то вяло. Шумахер потушил сигарету с фильтром и достал беломорину, это была травка. Ермилов, улучив момент, подобрался к нему поближе. Ему хотелось знать как можно больше.
