Ни луча солнца, ни света костра, ни всполохов пожара, не говоря уже о тёплом свете окна. Единственным ориентиром оставались костяки, то тут, то там разбросанные посреди праха, и могильщику не оставалось ничего, кроме как идти от одного к другому.
Одинокий странник увязал в пепле по щиколотку. Каждый шаг давался с большим трудом, и дело было не только в ветре или увязающих ногах. Могильщик делал буквально свои последние шаги, неуверенные, как у старика, короткие. Ветер и прах словно высасывали из него жизнь, и он знал — если упадёт, он утонет. Равнина пожрёт его плоть, и останется только такой же костяк, который со временем рассыплется в пыль, станет частью равнины. Быть может, ветер разнесёт его прах по всей равнине, а может, он навсегда останется на одном месте.
Кто знает, возможно, кто-то другой пойдёт здесь по его следам, и истончившиеся кости могильщика станут для него ориентиром.
Могильщик повернулся назад, чтобы посмотреть, куда ветер уносит прах, но позади была всё та же серая равнина, и лишь в самом далеке едва виднелся неявный абрис горных цепей, раскинувшихся от края до края. И ни следа. Промораживающий до костей ветер заносил их так быстро, что вздумай могильщик вернуться на то место, где был минуту назад, он бы заблудился — там, где он проходил, костяки исчезали, рассыпаясь в серую пыль, которую ветер нёс к горам. Оставалось только повернуться, найти глазами очередной костяк и шагать, шагать, шагать…
В какой-то момент он увидел скелет, сильно выделяющийся на фоне других. Приблизившись, могильщик понял, что он совсем ещё свежий. Пепел уже пожрал плоть покойника, превратил в пыль, а ветер унёс её, но костяк пока не рассыпался. Встав на колени и взяв череп в руку, то ли затянутую в чёрную кожу перчатки, то ли сросшуюся с ней, могильщик понял, что знал когда-то этого человека, эту женщину. Это было давно, очень, в том далёком прошлом, когда могильщик ещё был человеком и умел многое, не только шагать и беспрестанно таращить вперёд превратившиеся в ледышки глаза.
Тогда он мог испытывать эмоции. Мог чувствовать чужое тепло. Сейчас все его чувства унёс ровный ветер, унёс вместе с пылью, пеплом, прахом, унёс куда-то на другой край этого огромного пустыря или даже за его пределы. А перчатки, вцепившиеся в его руки ледяной хваткой, высосали из его тела остатки тепла.
Могильщик страстно захотел лечь рядом с этой погибшей женщиной, обнять то, что от неё осталось, закрыть глаза и раствориться посреди равнины вместе с ней. Когда-то она дала ему крупицу тепла. Быть может, ещё толика осталась в её костях? Его губы непроизвольно потянулись к черепу, но в этот же момент кость рассыпалась в пыль. Могильщику захотелось расплакаться, но замёрзшие глаза не могли плакать. Обними он скелет, и от него тоже ничего не останется, лишь воспоминания, да и те со временем сотрутся.
А если могильщик рассыплется в прах, не станет и воспоминаний о ней.
— Один раз — случайность, второй — совпадение. Будет ли третий, могильщик?
Повернувшись влево, могильщик увидел мужчину с приметным шрамом на подбородке. Когда-то могильщик знал его, но это было давно…
Нет… Когда-то могильщик знал человека, которому принадлежало это лицо, но сейчас это был вовсе не тот человек. Он давно уже мёртв, а этот забрал его лицо и носил, как маску.
— Кто ты? — спросил могильщик, поднимаясь с колен.
— Я — тот, кто развлекает тебя беседой в этом безрадостном месте, — усмехаясь, сказал незнакомец со знакомым лицом. — Спроси что-нибудь поинтересней, могильщик.
— Что я здесь делаю?
— Ходишь-бродишь. Что ещё? Пытаешься целоваться с черепами? Это мерзко, могильщик, но ты как будто любил обладательницу этого черепа, так что не могу тебя судить. Задай другой вопрос.
— Как я здесь оказался?
— Вот это очень интересный вопрос, могильщик, — кивнул незнакомец. — Только я не знаю ответа на него. Посмотри туда, — незнакомец простёр руку в ту сторону, куда шёл могильщик, — и скажи, что ты видишь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я вижу кости. Тысячи костей, которые вот-вот должны превратиться в прах и рассеяться посреди равнины.
— И всё? Это всё, что ты научился там видеть? Посмотри получше. Может, вон там осёл сношает свинью? Или детишки, эти цветы жизни, своими маленькими мягкими ладошками рисуют коровьим говном на стенах домов? Может, хоть какой-то лучик света или, наоборот, тёмную пещеру?
Могильщик вглядывался вдаль, пока не заболели глаза.
— Нет. Только кости.
— Блядь, — выдохнул незнакомец, потирая шрам на подбородке. — Ты знаешь, что такое иррациональность?
— Знаю.
— Как приятно пообщаться с умным или хотя бы начитанным человеком. Вот я сейчас испытываю иррациональное желание убить тебя, как тот король из легенды, которому гонец принёс плохие вести. Но я не такой дикарь. К тому же… Зачем-то ты ведь нужен? Что-то же заставило тебя появиться здесь? Да и время на твои поиски тратить неохота. Поэтому живи. Не ручаюсь, что мои руки не зачешутся при личной встрече, но она, судя по твоему состоянию, может и не случиться.
Могильщик пожал плечами. Ему действительно было плевать, встретит он этого человека ещё раз или нет. Он не совсем понимал, жив он вообще или уже давным-давно мёртв, и лишь его бесплотный дух бродит среди этих мертвецов.
— А что видишь ты? — спросил он.
Пришла очередь незнакомца вглядываться в горизонт до боли в глазах.
— Ни хрена, — сказал он, наконец, — ни хрена я не вижу. Даже костей. Вон там вижу гору, — он указал на горы, — вон там, — он ткнул за спину могильщику, — равнину, а вон там, — тычок большим пальцем себе за спину, — тоже ёбаную равнину. Там же я не вижу вообще ничего. Пустота. Ни чёрная, ни белая, но и как будто бы не серая. Никакая. Просто ничего. И вообще никто не должен там ничего видеть. Когда я отправлял тебя туда, думал, что ты, как и все, пойдёшь в пустоту. Я бросил тебе кость, как слепой, глухой и потерявшей обоняние собаке, надеясь, что она убредёт куда-то прочь и больше не будет путаться под ногами. Но ты видишь. Собака, мать её, оказалась зрячей. Только кости, верно?
— Верно.
— Боги, могильщик, ты из тех говнюков, что не могут наврать, чтобы поднять настроение другому? Иди дальше. Надеюсь, больше не встречу тебя никогда. — Незнакомец зло махнул рукой и ушёл, держа горы по правую руку.
А могильщик, сцепив зубы, перешагнул скелет женщины, нашёл глазами другой и двинулся к нему.
Ведь он больше ничего не мог, кроме как шагать.
***
Чужаки пришли на следующий день после Йоля. Время уже приближалось к обеду, но Грест едва проснулся. Он вяло доедал поздний завтрак, состоящий из разогретого над огнём вчерашнего пирога с морковью и мясом и половины кружки порядком уже выдохшегося вина, которую он нашёл на одном из столов. И вино, и пирог уже заканчивались, и бывший воришка уже подумывал взять ещё кружку. Или поискать, что пусть и не так вкусно, зато куда экономней. А денег у него и так немного.
Грест уже собирался отправиться на поиски, когда дверь “Мшистого пня” хлопнула и двое чужаков вошли в трактир. Бывший вор резко сел на скамью так, будто воровать для него стало чем-то предосудительным, и уставился на пришельцев.
Оба были одеты в потёртые и залатанные в десятках мест шубы, у обоих за плечами висели почти пустые котомки, а их лица скрывали шарфы. И, несмотря на это, Грест сразу определил их как чужаков. Он никогда не жаловался на плохую память, мог с лёгкостью различить простофилю, забредшего не в свой район, или вора, решившего сунуться на чужую территорию. Здесь же за последние недели он видел от силы полсотни местных да пару дюжин купцов, появляющихся в трактире более или менее постоянно, так что различить чужаков было ещё проще. Даже по одежде. Но когда оба сняли шарфы и шапки, Гресту тем более стало ясно — этих двоих он видел впервые в жизни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
