Пушкари золотом более иных воинов интересуются. Им порох нужен, повозки, лошади.
— А вот и нет, — отрезал Елизар. — Он от чистого сердца предлагал, раз такое дело! Только вы, дескать, со мной противу турок пойдите.
Толмачи к чужестранцам приверженность имеют. Кто за подарки, а кто и просто.
— А какое такое дело? — всполошился Матвеев.
— Да такое! Река в другое русло поворачивает — и мы с ней!
— В какое русло? — опять подозрительно спросил Матвеев, не разумея тонкого дипломатического намека.
— В новое, — засмеялся Елизар и, махнув рукой, пошел в дворцовые сени, не оглядываясь на слушателей.
Малюта потом несколько дней оберегал Ганса Шлитте от любопытства толпы, близко видел, как князь Андрей чуть ли не в обнимку с ним ходил, пировать к себе в дом приглашал и расспрашивал про жизнь саксонскую, польскую и литовскую. Ганзейское недоброжелательство ругал и утверждал, что русский боярин да вдобавок князь с давних лет имеет право жить, где ему заблагорассудится, и отъезжать прочь из Москвы и от государя волен в любое время.
«Ну, нет, — думал Малюта, — шалишь! Где заблагорассудится! Ишь ты! А служба государева?! Боронить страну кто за тебя будет? Ну, нет! Служба государева ковы накладывает. И холоп ему служит, и боярин, и всякая тварь. И награду за то от государя имеет. Как судить да рядить и на кормлении сидеть, так местничают, бранятся и иногда спор кулаками решают: А коли не по их рылу и против шерстки — за забор глядят и другого государя ищут. Им плевать, что Литва поперек стоит и: русских купцов только что не убивает, но зато поборами разоряет, ежели вообще через себя куда-нибудь пропускает. Литва с Ливонией — что стенка с бойницами, через которые черные жерла пушек пристально и угрожающе смотрят. А Шлитте — тот вертлявый — и туда и сюда свистел и угодничал, а про свой карман помнил. Зачем ему, немчину, благоденствие народа московского?! Удивительно как-то!»
II
Нет, не любил Малюта иноземцев, невозможно, было за: что! «Ну, доберемся до них», — думал он, наблюдая из стрелецкого ряда, как государь в сопровождении митрополита Макария, попа Сильвестра, Адашева, князей Андрея и Романа Курбских, родичей дарицы Анастасии Захарьиных и Юрьевых, воеводы князя Александра Горбатого* Шуйского, Алешки и Данилы Адашевых и отца их Федора — окольничего, еще при великом князе Василии III при дворе обретавшегося, всходили на широкий деревянный помост у торга, где казнь воры и мошенники, гулящие девки и изменники государеву делу принимали и где не так давно исковерканное тело князя Юрия Глинского не день и не два валялось, непереносимую вонь издавая, пока окончательно не протухло, исклеванное вороньем. Народ тогда не молчал, как нынче. Вопил, ругательски ругался и приплясывал, и среди них бабы, какие и заголившись, разум потеряв от бражки и медовухи. Теперь народ утих, стоял недвижно и глазел на неисчислимую царскую свиту, отмечая про себя: кто рядышком, а кто обочь. И немчины тут же у помоста кучкой, и прочие чужаки с толмачами и слугами. Им любопытно и что строчить по вечерам набирают, а опосля с гонцами отправляют в ту же ненавистную Литву и беспокойную Польшу. Малюта видел, как Ганс Шлитте перед свечой сидел, носом в большие листы уткнувшись, затем, сургуча накапав, кольцо приложив и еще чем-то там помазав и огладив край, через поверенного своего Генриха высылал кнехтам, а те моментально на коней — и вскачь.
Как же до них доберешься, когда они из Приказной избы от Алешки Адашева не вылазят, будто веревкой кто их привязал к казначею. А Казенный приказ адашевский против Благовещенского собора, и частенько Алешка с попом Сильвестром посередке встречаются и, важно беседуя, к государю идут, а то и с Курбским в содружестве, с Юрьевыми или даже с Басмановым. А Шуйскими тут и не пахнет. И Глинскими тоже. Старое, видно, не воротится.
Старое Малюте не нравилось, однако и к новому он пока не прирос. Не верил во все происходящее. С дворцового крыльца толпа иначе выглядит. Попади Адашев с Сильвестром в водоворот, запели бы иначе. Малюта черни преграду постоянно ставил. Он норов ее хорошо изучил. И боярскую измену носом чует. Бояре с людишками что возжелают, то и сотворят. Да еще чужестранцы воду мутят, и такие их покровители, как Курбский. Алешка Адашев куда осмотрительней.
Берегись, царь! Не тех коней выбрал! Куда они тебя завезут?!
А возмужавший Иоанн высился на помосте и не улавливал подобных настроений, какие волнами накатывались не от одного Малюты, малозаметного стрелецкого начальника. Душа Иоанна парила в небесах. Прислушался он к Адашеву, прислушался к Сильвестру, да и митрополит Макарий собственное одобрение новым начинаниям молвил.
— Божий огнь разорил Москву, — едва ли не ежедневно твердил Сильвестр. — Наказание за грехи тяжкие ничем не смягчить, кроме дел добрых и разумных. Не надо войны, не надо крови. Надо град стольный в порядок приводить да хлеба побольше сеять. Рисуя перед тобой, государь пресветлый, картины ужасные, вовсе не желаю испугать тебя, как малое дитя. А хочу я просто показать меру гнева великого, который обрушится на любого, совершающего неправые поступки.
Иоанн нередко задумывался: зачем Сильвестр ему страшилы внятно рассказывает? Уж не грозит ли ему, как мамка пальцем непослушному дитяти? Ведь он и сам рад другим стать. И Анастасия ему поддержка.
Да, душа Иоанна парила в небесах, и порыв тот вызывал у Малюты, да и у Басманова с Вяземским потаенную усмешку. Им иным заняться хотелось: укрепить достигнутое. Корешки Шуйских повыдергать. Князь Петр на отлете держится, а о чем мыслит? Князь Ростовский, князь Щенятев, князь Куракин, князь Курлятев-Оболенский самостоятельностью гордятся. Их бы смирить. Бушует у них в сердцах страх, а страх на многое способен подвигнуть. Не забыли бояре, как псари кинули тело князя Андрея Шуйского близ дворца у Курятиных ворот. — Князь Юрий Глинский тогда радовался, пир закатил. Миновало несколько лет — и что же? Отправился к праотцам. Князь Петр Шуйский гнался за братом его, князем Михаилом Глинским, по приказу царя. Поймал бы — или погубил сам, или подручных сговорил бы голову отсечь. А что вышло? Глинский вымолил прощение, а Шуйский на волоске висит.
Нет, не нужны царю ни бояре, ни умники. Его Бог ничем не обидел. Напрасно он ухо к Адашеву да Сильвестру склонил. С нашим народом ухо надо востро держать. И нож тоже. Не у одного Малюты подобные мысли мелькали. Не сразу они уплотнятся, не сразу из них Иоанн карающий меч откует. Много воды утечет безвозвратно.
III
Как государь заговорил с помоста, Малюта почувствовал: толпа напряглась, вот-вот хлынет. Он велел стрельцам покрепче сжаться и позвал запасных. Службу Малюта знал, и мысли его текли рядом, не мешая друг другу. Только бы государь здравствовал, а награда не за горами. Малюта ему верен, как никто. Он Иоанна давно нашел, теперь государю его отыскать пора. А для того — служи! Плечи стрельцов — как бревна в хорошо сбитой избе: в щель не просочиться.
Митрополит Макарий отслужил молебен, осенил крестом государя и собравшийся народ, а затем и замерших в своем достоинстве князей, бояр и придворных. Тогда только Иоанн громко и внятно произнес первые слова, поразившие всех искренним и пламенным чувством:
— Молю тебя, святый владыко! Будь мне помощник и любви поборник; знаю, что ты добрых дел и любви желатель. Знаешь сам, что я после отца своего остался четырех лет, после матери — осьми; родственники о мне не берегли, а сильные мои бояре и вельможи обо мне не радели и самовластны были, сами себе саны и почести похитили моим именем и во многих корыстях, хищениях и обидах упражнялись, аз же яко глух и не слышах и не имый в устах своих обличения по молодости моей и беспомощности, а они властвовали. О, неправедные лихоимцы и хищники и судьи неправедные! Какой теперь дадите нам ответ, что многие слезы воздвигли на себя?
Иоанн воздел руки к небесам, и его фигура на фоне безоблачного высокого купола, под который была заключена вся толпа, выглядела на редкость мощно и внушительно. В ответ на слова Иоанна не раздалось ни одного выкрика, только волна от какого-то неясного движения прокатилась в глубину и замерла там, куда долетал голос. Малюта радовался, что государь наконец становится мужем властным и справедливым.
С таким не пропадешь! Хватит Шуйским да Оболенским, разным Темкиным да Горбатым богатеть и на служивых дворян поплевывать. Хватит им царя унижать и из кладовых кремлевских шубы и серебряную посуду тайком уносить, а опосля друг перед другом ворованным барахлом бахвалиться. И розыска не бояться! Холопов беглых у себя скрывать и выкупленных пленных у себя оставлять, в египетских рабов превращая! Чем Малюта бояр хуже?! Да ничем! И отец его не хуже! И братья! Он государю предан, а не каждый день сыт и жалованье задерживают — не в срок отдают. А жизнь дорожает. Без вареной говядины Малюта не человек. День не поест — колени дрожат и рука слабеет. Груня — вдова стрелецкая — от себя оторвет, но жильца накормит. А что ему бабьи щи? Свой хлеб сытнее. Всякая птичка не чужой зобок набивает. Обнаглели бояре, толпой трон окружили, никому не просунуться. Себе кусочек с коровий носочек, другому ломоть — положить нечего в рот. Сократит государь лихоимцев и хищников, ей-богу! И поделом!
