Вдруг из палатки выскочила такая же маленькая девушка в белом переднике, повязанном поверх полушубка, и крикнула звонко на всё озеро:
— Сашка, ты опять не допил какао!
Шеренга лётчиков дружно расхохоталась, смущённая девушка нырнула обратно в палатку, а Горюнов стал пунцовым, как заря.
Его голосистая сестренка Валя, приехавшая на фронт вместе с военторговской столовой, доставляла ему одни неприятности.
Мотористы вылезли из кабин, уступая лётчикам нагретые сиденья, и поползли под самолёты выбивать колодки из-под колёс.
В воздух взвилась красная ракета. Винты взвыли, крупчатый снег полетел в лица мотористов. Машины задрожали и сдвинулись с места. Маскировочные ёлки стали валиться, лес расступился. Девятка самолётов стремительно вынеслась на старт и ушла в небо с сердитым рёвом. Мотористы проводили взглядом своих друзей и пошли в палатку.
— Кому кофе, кому какао? — предлагала Валя певучим голоском, устроившись с двумя термосами за ящиком из-под бомб, как за буфетной стойкой.
Но, прежде чем добраться до вкусных напитков, многие попадали в руки строгой Веры Ивановны, военного врача. Пожилая женщина обращалась с бойцами, как с детьми.
Внимательно всматриваясь в них, она то и дело хватала кого-нибудь за рукав:
— Щека! Подбородок! Нос! — кричала она и выталкивала обмороженного из палатки.
Её жертвы возвращались красные как раки. Вера Ивановна мазала вазелином поцарапанные снегом физиономии.
Работать в такие морозы на полевом аэродроме было поистине непрерывным подвигом, но сами мотористы не считали геройством свой незаметный, кропотливый труд.
Мотористы, как оруженосцы, ревниво оберегали честь и воинскую славу своих лётчиков. Они устраивали целые словесные бои, в которых уточнялось количество сбитых самолётов, количество пробоин, каждое проявление воинской хитрости, доблести и мастерства.
Прихлебывая кофе, Скориков заявил:
— Ничего был боишко — мой привез семь пробоин. Три в плоскости, две в хвосте…
— В хвосте? — воскликнул Чалкин. — Да я таких и не считал! У моего семь пробоин в фюзеляже…
— Извиняюсь, больше всех в этом бою сбил Володя, все же признают… А пробоины — это не показатель…
Вступили и другие мотористы. Только Суханов молчал, словно Горюнов, его лётчик, и не участвовал в воздушном бою. Валя знала, что брат её храбрец из храбрецов. Даже в газетах написали, какой он герой. А Суханов, этот тюфяк, хоть бы слово…
Валя бросила как бы невзначай:
— Жора, а сколько пробоин было в самолёте Горюнова?
— Ни одной, — лаконично бухнул Суханов.
— Что же, в него пули совсем не попадают?
— Нет.
Неразговорчивый моторист занялся бутербродом. Валя прикусила губу. Ей во что бы то ни стало захотелось привлечь общее внимание к брату. Воспользовавшись паузой в разговоре, она сказала:
— Мой брат с детства был бесстрашным. Когда над нашим городом, над Ливнами, пролетел самолёт, он увидел и решил летать. Сделал себе крылья да и прыгнул с бани в овраг… Ну и, конечно, носом в землю… Мама подбегает в панике: "Ты что, разбойник, выдумал? Ты кто такой, чтобы летать?" А Саша утирает кровь из носа и говорит: "Я ангел!"
— Поэтому в него и пули не попадают! — подхватил Скориков.
Вокруг рассмеялись.
Но вот кто-то взглянул на часы, и веселье в палатке кончилось, все устремились на аэродром.
Множество раз провожали мотористы в боевые вылеты своих лётчиков и каждый раз приходили в волнение, когда стрелки часов приближались к той роковой минуте, на которой кончался у вылетевших запас бензина.
Все глаза устремлены в небо, большинство — на запад. Но обязательно кто-нибудь просматривает и юг, и восток, и север: должны же они откуда-то появиться.
— Летят! Летят!
Все головы повернулись туда, куда указывала рука Скорикова. Там, в облаках, показалась чуть заметная точка, она превратилась в чёрточку, затем в птичку и, наконец, в самолёт. Стоило показаться одному, как за ним появлялись другие. Начался громкий счёт. Всегда кажется, что одного недостает. Успокаиваются только тогда, когда кто-нибудь уверенно крикнет:
— Все!
Тогда отлегает от сердца. Мотористы бросаются к заправщикам, оружейники — к складам боеприпасов: у каждого находится дело.
Но на этот раз магического слова «все» никто не произнёс. Одного самолёта не было.
Валя вышла из палатки и привычно оглядела аэродром. Бойцы стартовой команды затаскивали самолёты под деревья, лётчики стояли, окружив командира эскадрильи Муразанова. На аэродроме было пустынно. Но посреди пустого озера, исчерченного лыжами, одиноко стоял Суханов.
Валя поглядела на него, затем на Веру Ивановну.
— Что случилось?
Суханов стоял в неестественной позе, неподвижно глядя в одну сторону.
Все мотористы, оружейники, лётчики старались не замечать его. Валя побоялась посмотреть на то место в лесу, где в уютном гнезде из ёлок обычно стоял самолёт её брата.
— Лётчики идут в палатку, — прошептала побелевшими губами Вера Ивановна. — У тебя всё готово?
Когда лётчики вошли, Валя встретила их знакомым:
— Кому кофе, кому какао!
Она пытливо смотрела в глаза, но лётчики избегали её взгляда. Они брали стаканы и молча прихлебывали горячий напиток, согревая руки.
Никто не произносил ни слова. Первый раз вернулась эскадрилья, потеряв товарища. Из каких боёв невредимыми выходили, а здесь… И что случилось с Горюновым? Штурмовка была небольшая. Враги почти не стреляли. Но, когда самолёты развернулись и пошли обратно, машина Горюнова скользнула вниз и исчезла в лесном массиве на территории противника.
Это случилось так неожиданно, что истребители не успели даже заметить место гибели товарища.
Один за другим лётчики, согнувшись, вышли из палатки.
На озере неподвижно стоял Суханов.
Муразанов зашел в командный блиндаж и долго слушал, как связисты пытались по многочисленным проводам узнать что-нибудь о Горюнове.
— "Африка", "Африка", — спрашивал один, — у вас упавший самолёт не замечен?
— "Австралия", слышишь, «Австралия», у нас не вернулся один лётчик…
Из «Европы» сообщили, что на их участке упал бомбардировщик, но чужой. В «Азии» оказалась испорченной связь, решили запросить позднее.
Казалось, все материки встревожены судьбой пропавшего. В военной сводке в этот день сообщалось: "Один наш самолёт не вернулся на свой аэродром".
Короткий зимний день быстро стушевался. Под ёлками затихли моторы самолётов. Лётчики ушли с аэродрома. Разводящий расставил секреты, и сумерки перешли в ночь.
А Суханов всё стоял и смотрел на бледную полоску зари.
Наконец охрана велела ему уйти. Моторист машинально побрёл прочь. Ноги привели его в гнездо, где обычно ночью стоял его самолёт. Здесь всё напоминало о пропавшем. Прислонённые к живым деревьям, стояли срубленные ёлки, которыми Суханов маскировал самолёт, в стороне лежал стёганый капот для зачехления мотора и колодки из-под колёс, словно ночные туфли самолёта. Проталины от горячего масла темнели на снегу. А на сугробе была нарисована рожа, и под ней начерчено: «Суханыч». Это рисунок Саши.
Суханову стало нестерпимо грустно в этом осиротевшем гнезде, и он побрёл в бревенчатую избу, где ночевали лётчики.
В этот вечер лётчикам не спалось.
Странно всё это произошло. Вылет был самым обычным. Целый час носились, никого не встретив ни в воздухе, ни на земле. Наконец, разыскали небольшой эшелон, затаившийся в выемке между скал. Все вагоны были окрашены под скалы, засыпанные снегом. Но все-таки различили их и начали бомбить. Стали разбегаться солдаты. А когда эшелон был уничтожен и Муразанов собрал всех лётчиков в строй, Горюнов летел на своем месте, во втором звене. Потом он почему-то отстал и скользнул вниз, как замёрзшая на лету птица. Похоже, что у него сдал мотор.
И тут все вспомнили неразговорчивого, неповоротливого моториста, от которого больше, чем от вражеских пуль, зависела жизнь Горюнова.
Когда вошел Суханов с блуждающим взглядом, с красными пятнами на лице, все невольно подумали: "Может, он виноват, недосмотрел за машиной?"
Суханов стал расспрашивать о Горюнове. Ему отвечали неохотно и односложно, и он ушёл.
Жизнь словно не хотела мириться с потерей молодого и весёлого Горюнова. Она напоминала о нем многими неоконченными делами.
Вот в жильё лётчиков пришёл письмоносец. Это был самый желанный человек. Лётчики жадно расхватали письма, но общая радость сразу исчезла, когда письмоносец спросил:
— А где Саша?
Его невинный вопрос показался глупой и оскорбительной выходкой. Лётчики промолчали. Письмоносец смутился и вышел, положив на кровать Горюнова два письма и телеграмму.
Потом пришёл сапожник и стал раздавать подшитые унты, зачиненные меховые перчатки. Он принёс высокие кожаные сапоги, на которых Горюнов попросил набить медные подковки, найденные Сухановым в сарае.
