– Извини.
– Пожалуйста. Мне очень приятно, – ответил он. – Садись почаще.
Келли хихикнула и обняла Хэмиша за шею.
– Мне показалось, что я наткнулась на что-то твердое. А ну-ка, поцелуй.
Второй раз Хэмиша не пришлось приглашать. Сначала Келли сжимала губы. Но Хэмиш проник к ней в рот, и девушка ответила.
В операторской раздались аплодисменты. В шоу «Под домашним арестом» состоялся первый поцелуй. Режиссеры понимали, что Джеральдина придет в восторг.
– Если он возьмет ее за грудь, считайте, что мы выиграли две кварты вина, – рассмеялась дежурившая в тот вечер помощница Боба Фогарти Пру.
Администрация «Любопытного Тома» в самом деле обещала две кварты «Дома Периньона» команде, которой первой посчастливится запечатлеть тисканья «арестантов».
А вот Мун казалась недовольной, сидела на зеленом диване и ворчала:
– Полегче, Келли, а то напрочь отсосешь его долбаную голову. Поделись с друзьями, как его гланды на вкус?
Но Келли откровенно наслаждалась. Она напилась, ей хотелось позабавиться, а Хэмиш был симпатичным мальчиком.
– Чудесные. – Она поднялась, но покачнулась. – Я отправляюсь в постель.
– Я тебе помогу, – заявил Хэмиш и, поспешно вскочив, вызвал овацию у всей команды.
– Спасибо, любезный сэр, – хихикнула девушка.
– Не забывайте, «Любопытный Том» любопытствует, – предупредила Дервла.
– Плевать, – отозвалась Келли. Ей в самом деле было плевать. Девушка внезапно решила, что ей еще рано спать. Почему бы немного не позабавиться с Хэмишем? Может, даже еще разок поцеловать. Ведь сегодня у них вечеринка. И они вдвоем поковыляли в сторону женской спальни, предоставив шестерым оставшимся продолжать накачиваться спиртным.
– Не очень спешите обратно! – крикнул им вслед Джаз.
– По крайней мере, до тех пор, пока мы тут все не допьем, – добавил Гарри.
В режиссерском бункере все держали пальцы скрещенными. То, что происходило в доме, было, безусловно, очень многообещающим. Режиссеры, их помощники и ассистенты, затаив дыхание, следили, как подвыпившая парочка ковыляла от камеры к камере, то исчезая, то снова появляясь на экранах.
Но на полдороге к двери они изменили направление. Идея возникла у Келли. Она схватила Хэмиша за рубашку и поволокла сквозь раздвижные двери в теплую ночь, к бассейну. На мгновение у наблюдателей всколыхнулась надежда, что удастся засечь погружение не обремененных одеждой тел.
– Камера четыре, быстро под бассейн. Одна нога здесь, другая там! – крикнула в переговорное устройство Пру. И по зеркальному коридору, затем в тоннель, на наблюдательный пункт под стеклянным дном бассейна заскользила закутанная в черное, похожая на робота Далека[34] тень.
Однако пьяная парочка обманула ожидания. Келли и Хэмиш потискались на берегу, поцеловались, похохотали, но в воду не полезли.
– Боже, они направляются в Камеру соития! – Пру едва сдерживала возбуждение. – Эй, кто-нибудь, позвоните Джеральдине!
Камера для спариваний представляла собой деревянную хижину с диванами и задрапированными светильниками. Казалось, что кто-то попытался воспроизвести в саду под навесом арабский шатер любви. На самом деле так оно и было. Устроители «Любопытного Тома» сильно надеялись, что, удалившись от назойливых взглядов остальных «арестантов», какая-нибудь парочка пожелает заняться здесь любовью. И даже пять «простреливающих» небольшое пространство камер не погасят их пыл.
Келли завела Хэмиша внутрь, пьяно гогоча, они рухнули на подушки. Девушка с самого начала понравилась Хэмишу, и он твердо знал, что камеры ему не помеха. Наоборот, необыкновенно возбуждала мысль, что он уложит Келли в постель на глазах у миллионов ревнующих мужчин. И еще Хэмиш надеялся, что это представление послужит прекрасным стартом для собственного квазимедицинского сексуального телешоу, которому в фантазиях даже придумал название: «Беседы доктора Трахта».
Поцелуи становились интенсивнее, продолжительнее, жарче. Пьяные, чмокающие, булькающие поцелуи напоказ, в которых было больше эксгибиционизма, чем страсти, потому что оба: и Келли и Хэмиш, хотя и находились в подпитии, прекрасно понимали, что эта сцена станет гвоздем завтрашнего вечернего выпуска, а на следующее утро появится в газетах.
Какая будоражащая мысль: стоит смачно поцеловаться, и завтра ты уже звезда! Хэмиш почувствовал неподдельное вожделение и непреодолимую тягу к хвастливому эксгибиционизму и смело сунул руку под балахонистую блузку Келли. Он сразу понял – а завтра в этом убедятся миллионы телезрителей, – что на девушке не было лифчика.
– Ох, нет, запретная зона, – промычала она и отодвинула руку.
В бункере люди сдвинулись на краешки стульев.
– Ну как, он взял ее за титьку? Вино наше?
– Вроде нет. Пока не дала.
– Вот стерва! Да пусти же ты его! Вспомни о соотечественниках!
– А может быть, и взял. Я точно не видел. Кажется, взял.
– Уточним, когда прокрутим по новой.
– Подожди. Не спеши, еще много времени.
А в это время в Камере соития Хэмиш готовился к новой попытке. Его разочарование после неудачного опыта успело пройти, и он видел, что Келли разогревалась.
– У меня идея, – прошептала она. – Давай заночуем здесь. Тогда непременно прославимся. Представляешь: Хэмиш и Келли спят вместе в любовном гнездышке у бассейна. Ха-ха! – и стянула с себя джинсы.
– Есть! – закричали в аппаратной и вскинули вверх руки, когда на экранах появилась прелестная задница в трусиках (хотя такие мини-«джи-стринг» только с большой натяжкой можно было назвать трусиками).
– Есть! Есть! – раздались новые крики, и пальцы операторов задрожали на кнопках управления.
– Давай! – выдохнула Келли. – Снимай штаны, а то так и заснешь в моем любовном гнездышке в грязных, вонючих брюках.
Хэмиша уговаривать не пришлось, и он тут же принялся стаскивать безукоризненно чистые шины.[35] И пока возился с ботинками, которые позабыл снять, все узрели рвущийся из-под трусов член.
– Потрясающе! Это все мне? – промурлыкала Келли и натянула на голову одеяло.
– Черт! – выругались в бункере. – Напрасно мы положили туда одеяла!
Келли под одеялом накрыла ладонью микрофон.
– Вот так. Теперь пусть представляют все, что угодно.
Девушка быстро остывала, и Хэмиш попытался ее расшевелить.
– Слушай, а почему бы не дать им посмотреть?
– Ты за кого меня принимаешь? – хихикнула она. Ее глаза слипались от сна. – Я устала, – прошептала Келли так тихо, что даже Хэмиш едва услышал, ее рука по-прежнему лежала на микрофоне.
Кроме Хэмиша, никто не разобрал ее слов.
Горячительное и мягкие подушки сделали свое предательское дело – Келли отключилась. Хэмиш про себя выругался. Стал целовать ее, что-то шептать на ухо, пытаясь вернуть настрой, хотя понимал, что по-настоящему не было никакого настроя.
– Нет, – пробормотала она. – Давай без глупостей. Я совершенно измотана, слишком напилась, и мне хорошо.
По крайней мере, Хэмиш так понял, потому что Келли была где-то совсем далеко и говорила почти неразборчиво.
Они прижимались друг к другу. Хэмиш успел обнять девушку до того, как она уснула, и теперь привлек к своему жаждущему несчастному телу. Рука снова полезла под блузку. Но на этот раз не встретила сопротивления. Келли спала. Хэмиш дотронулся до ее груди.
Но в бункере не было поздравлений. Редакторская команда понятия не имела, что ей по праву причитались две кварты отличного вина. Никто ничего не видел и не слышал.
– Чем они там занимаются? – возмущалась Пру.
– Подозреваю, что ничем, – отозвался помощник ассистента. – Перебрали. Самому знакомо это состояние.
В это время Хэмиш под одеялом легонько сжал грудь Келли. Потом немного сильнее. Кончик пальца скользнул к такому сексуальному колечку на соске, Хэмиш тихонько потянул за него. Келли не пошевелилась.
Он был врачом и понимал, что девушка не спала, а находилась в отключке. Его голова плыла в темноте. Да в какой темноте! Только теперь Хэмиш заметил, насколько было темно. Их до макушки скрывали тяжелые, пахнущие мускусом одеяла, под которыми сгустилась непроглядная, как уголь, чернота.
Аккуратно, чтобы не дрогнул покров, он начал ощупывать тело девушки: вниз по ритмично вздымавшимся и опадавшим ребрам, по гладкому, плоскому животу под крохотный треугольник трусиков. Прикосновение к запретному плоду ослепило и без того опьяненный ум. В этот миг Келли громко всхрапнула.
В аппаратной услышали храп, заметили, что одеяло, под которым лежали Келли и Хэмиш, почти не шевелилось, и с огорчением решили, что все самое волнующее уже позади.
