Его, как и водилу, переклинило на этих словах, но он этого не замечал. Они оба пели во всю мочь, совсем не мешая друг другу. Сатир высунулся по пояс из окна и размахивал руками, приветствуя встречных. Потом открыл на всём ходу дверь и свесился вниз, чиркая руками по асфальту, хохоча, как заведённый, сдирая кожу на пальцах и не чувствуя боли.
Вскоре водила свернул с дороги и джип, лихо подлетая на ухабах, полетел по полю. Машина пропахала с километр, расплёвываясь жирной грязью, потом всё же увязла в какой-то луже и заглохла. Карлик медленно съехал под руль и отключился.
Сатир, напевая, вылез на крышу и стал плясать там, страшный и дикий, как первобытный хаос, скользя на мокрой крыше и с трудом удерживая равновесие. Сатир танцевал, и ему чудилось, что он находится на огромной безжизненной равнине, которую заливает ливень. Казалось, что можно идти тысячи лет в любую сторону и никуда не придёшь, будет всё та же огромная скользкая пустошь. Ему чудилось, что он шаман мертвого племени и должен своим танцем вернуть тепло и солнце в эти мёртвые земли, заливаемые водой и убитые ураганным ветром. Сатиру казалось, что он помнит детей своего племени, их звонкие крики, когда они играли в прибрежных зарослях окрестных озёр, женщин с бронзовой кожей, гибких, как тетива лука, воинов с орлиными перьями в волосах, ходивших в одиночку против горных львов. Ноги Сатира подкашивались от усталости и выпивки, а ему казалось, что это сама земля корчится в судорогах землетрясения, и он просил небо избавить её от бедствий. Он неистовствовал, хохотал, захлебываясь дождём, ревел громче ветра, трясся, как в припадке и просил, просил, просил. Потом Сатир устал, сполз на теплый от разогретого мотора капот и провалился в глухое забытьё, как под весенний лёд.
Он проснулся через несколько часов. Занимался холодный рассвет. Небо на востоке заголубело, словно кусок льда, пробивший чёрную плоть ночи и торчащий из раны. Дождь стих. Дрожа от холода, Сатир спустился на землю. Зубы его стучали, шею и плечи сводило. Он перевалил бессознательного водителя на место пассажира, пощупал пульс у Эльфа — слава Богу жив, и внутренне казня себя за промедление, не прогрев мотор, двинулся в сторону Москвы, до которой оставалось километров десять.
Квартира в полуподвале большого старого дома, которую Сатир снял незадолго до взрыва, превратилась в лазарет. Эльф и Белка выздоравливали медленно. Попеременно приходили в себя, слабыми голосами просили есть, стонали, жаловались на боль. Сатир спал урывками, по два-три часа, от постоянного недосыпания глаза его покраснели и постоянно чесались, словно запорошенные песком. Он уже не различал дни и ночи, тем более, что в грязное окно, едва-едва выходившее на поверхность земли, скудный ноябрьский свет почти не попадал. Когда на улицу опускалась темнота, Сатир выбирался в ближайший магазин за покупками. Перед этим он неизменно брился и чистил одежду, чтобы не привлекать внимание милиции. Недавние события заставляли быть осторожным.
В груде старья Сатир обнаружил торшер. По вечерам он включал его, под ним стелил себе постель из случайного тряпья, потом ложился и курил, выпуская дым вверх. Глядел, как тот скапливается под абажуром, струйками кружится вокруг лампочки и медленно просачивается наружу. Однажды проснувшийся Эльф застал его за этим занятием, понаблюдал немного и произнёс слабым голосом:
— Если долго смотреть на дым, то можно прийти к выводу, что всё на свете пустота и прах.
— Выздоравливаешь, — заметил Сатир, выпуская изо рта белёсые кольца.
— Почему ты так решил?
— Начинаешь городить чушь, как в старые добрые времена.
Сатир помолчал и добавил:
— Хотя, может, ты и прав. Почему бы всему на свете не оказаться пустотой и прахом?
— А ты, я смотрю, заболеваешь, — откликнулся Эльф.
— Может и так, может и так… — кивнул головой тот, не отрывая взгляда от колышущихся под колпаком абажура струек дыма, похожих на больные, обесцвеченные водоросли.
— Осталось выяснить одно: если раньше мы думали по-разному, а теперь стали приходить к одинаковым выводам, то кто из нас деградирует?
— А кто-нибудь обязательно должен деградировать?
— Обязательно, — сказал Эльф и добавил, — ладно, хватит болтать, Белку разбудим.
— Белка — это святое. Пусть спит.
— А я и не сплю вовсе, — раздался шепчущий голос. — Можете не стесняться.
— Мы с Сатиром тут решили, что всё прах и тлен, — сказал лежащий рядом с ней Эльф.
Белка вздохнула.
— Идиоты вы, братцы. Философия амёб. Если всё вокруг — ничто, идите с крыши бросьтесь или повесьтесь. К чему затягивать никому не нужное существование? Хотя нет, это, наверное, больно. Купите героина и устройте себе передозировку. Умрёте счастливыми. Да и в гробах будете неплохо смотреться. Ни тебе разбитых голов, ни следа от верёвки на шее. Красота!
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь лёгких похрипыванием, раздающимся из Беличьего горла.
— Или всё-таки что-то удерживает вас? Какой-то смысл в жизни вы видите? Ну, или подозреваете хотя бы, что он есть.
Снова тишина.
— Ну так что, кто идёт за героином? — сказала Белка.
Сатир бесшумно выпустил вверх новую струю дыма:
— Вот так — просто и доходчиво Белка вернула нас на путь истинный. Ладно, покоптим ещё немного.
— Сатир, — просипела Белка.
— Что?
— И сигареты себе другие купи. Воняют.
— Хорошо, это всё на сегодня?
— Нет, не всё. Молока с мёдом мне вскипяти, горло болит.
— И мне молока, — подал голос Эльф, — только без мёда.
— Эльфу обязательно с мёдом, — сказала Белка. — Не слушай его.
— С чего это? Не люблю я мёд и не буду.
— Эльф не капризничай, уши надеру.
Эльф под одеялом пнул Белку своей острой коленкой.
— Я тебе сам уши надеру. Тоже мне, монголо-татарское иго.
Та в ответ ущипнула его за бок.
— Ой-йо! — тихо завыл Эльф
— «Ой-йо» — это ЧайФ, — спокойно заметил Сатир.
— Никогда не любила ЧайФ. Мне всегда в них чего-то не хватало. Чего-то настоящего. Крови, что ли. Такой живой, бьющей кровушки, — сказала Белка и зашлась сухим царапающим кашлем. — Ну, так что? Будет молоко? — спросила она, немного успокоив горло и отваливаясь на подушку.
— Будет, всё вам будет, — ответил Сатир поднимаясь. — Как говорили древние, если долго сидеть у реки, то когда-нибудь она принесёт…
— Трупы наших врагов? — попробовал закончить Эльф, злобно поглядывая на Белку.
— Нет, стаканы с молоком и мёдом.
— Но мне надо без мёда, — напомнил Эльф.
— А вот без мёда река не принесёт, — жёстко ответил Сатир. — Всё. Так говорил Заратустра.
Белка победно посмотрела на недовольного соседа по больничной койке.
— Правильно говорить не Заратустра, а Заратуштра, — буркнул Эльф, отворачиваясь к стене.
— Нет, определённо выздоравливают, — сказал сам себе Сатир и впервые за последние несколько недель почувствовал радость.
Нет ничего облегчающего жизнь сильнее, чем известие о том, что те, кого ты считаешь своими, будут жить.
На следующий день больные особо не досаждали Сатиру своими просьбами и он, немного заскучав с непривычки, с энтузиазмом археолога взялся за обследование завалов рухляди, очень напоминавших отложения культурного слоя, который образуется на месте человеческих поселений. Выбрав время, когда ни Белка, ни Эльф не спали, он взялся за дело. Минут десять простоял, мрачно оглядывая возвышавшиеся над ним Монбланы старья и Эвересты хлама, и не зная с чего начать. Заметив, что Сатир что-то задумал, «лазарет» стал с интересом наблюдать за происходящим и шушукаться. Смешки и тихий неразборчивый шёпот за спиной придали «археологу» решительности. Он попытался вытащить деревянный карниз для штор, чуть потянул и с вершины горы на него тут же устремилась детская коляска, за которой вприпрыжку скакал эмалированный детский горшок. Сатир едва успел отпрыгнуть в сторону. Коляска рухнула и застыла, горшок весело загромыхал по деревянному полу, словно целая груда рыцарских доспехов.
— Сатир всегда знает, как взяться за дело, — послышался хрипловатый шёпот Белки. — Давай-давай, Шлиман, копай дальше!
«Археолог» с лёгкой яростью обернулся к больным, те захохотали в голос и прячась от расправы, проворно накрылись одеялом.
— Ещё один едва не погиб, погребённой лавиной! — завывая произнёс Эльф. Белка, трясясь от смеха, разглядывала неудачника сквозь дыру в одеяле.
Сатир не стал вступать в перепалку и вернулся к своему занятию. Теперь он действовал намного осторожней, брался только за те предметы, которые мог вытащить без труда. Белка с Эльфом внимательно наблюдали за тем, что извлекается из недр и если какая-то вещь казалась им интересной, они требовали передать её себе. Облегчая им задачу, Сатир каждый раз объявлял, что попало к нему в руки.
