Все в округе радуются за отца Карлино и его подружку, поздравляют их, а за спиной говорят: «Хоть бы со вторым ребенком и второй женщиной ему повезло больше, mischineddu».
Но бестолковая графиня и ее сын и не думают ревновать. Они счастливы. Она — потому, что в отце ее сына проснулись отцовские чувства, а Карлино — потому, что скоро у него появятся сразу и брат, и кузен.
Правда, Карлино ведет себя немного странно: как только появляется отец, он то и дело его окликает, без всякого повода. Кричит и кричит: «Папа, папа, папа!» «Здесь я, слышу. Чего тебе?» — отзывается отец. Карлино ничего не нужно, но он продолжает звать: «Папа, папа, папа!»
Когда наступает пора возвращаться домой, Карлино так торопится, что не ждет, когда ему помогут надеть пальто, и один рукав у него так и болтается пустой. «Никак его толком не оденешь», — жалуется отец.
Но вот Ноэми, столкнувшись с отцом Карлино, проходит мимо, не поздоровавшись, а если, зайдя к графине, она застает там отца Карлино с подружкой, то говорит: «Простите, я думала, здесь только свои». И громко хлопает дверью, чтобы отец Карлино и его пассия знали, что она их терпеть не может, особенно с тех пор, как узнала, что отец Карлино больше не будет вместе с сыном брать уроки музыки, а в комнате с роялем устроят детскую для новорожденного.
Куда девать рояль, никто не знает. К Маддалене — нельзя, у нее должна быть полная тишина, из-за Луиджино. У бестолковой графини нет места. Ноэми и не подумает пойти навстречу отцу Карлино и хоть чем-то ему помочь. Пусть хоть раз возьмет на себя ответственность за свои поступки. Пусть заплатит рано или поздно за отношение к сыну.
Тем временем уроки музыки стали реже, потому что у отца совсем нет времени и они с учителем никак не могут договориться. Теперь Карлино, приходя к отцу домой, играет один на компьютере или в видеоигры, но тут он не силен, все время проигрывает и отчаянно скучает. Одна радость — вкусный полдник, который готовит подружка отца. Прямо сказочный. Тосты, а сверху и снизу — сыр. Графиня как-то попробовала сделать такие же, но сыр снизу потек и получилась полная ерунда, а советоваться с нянюшкой бесполезно: все равно она ничего не помнит.
По этой причине и по многим другим бестолковая графиня на всех углах нахваливает новую подружку отца ее сына. Даже соседу, который отвечает: «Ладно. Добавим в списки еще одного чудесного человека».
Графиня счастлива, потому что счастливы все.
Вот только если окна соседа закрыты, все счастье сразу же куда-то пропадает.
Ей мерещатся «скорая помощь», переполненные больницы, похороны и разлуки — какое уж тут счастье! И даже если попробовать быть хорошим-прехорошим, все равно счастья этим не заслужишь.
Но если сосед подходит к стене — тогда все в порядке.
22
И все же Луиджино они потеряли. Приехала «скорая помощь» и забрала Маддалену — та лежала в луже крови, плакала и твердила: «Я знала, я знала!» Потом в больнице ей сделали выскабливание, и она видела, как Луиджино выкинули в какое-то мусорное ведро.
Врачи, правда, говорят, что Маддалена здорова и может иметь детей. Но ведь никто не заменит ей Луиджино, хотя она и не успела толком с ним познакомиться.
Даже цыганка, которая умеет предсказывать будущее, говорит, что Маддалена родит сына. Но сама Маддалена уже ни во что не верит. Иногда она не хочет даже вставать и лежит весь день в темноте с закрытыми ставнями, свернувшись калачиком, а все родственники суетятся вокруг нее: Карлино пытается рассмешить ее, графиня — напоить чем-нибудь горячим, Ноэми кричит, чтобы как-то растормошить, а муж все твердит: «Закрылась дверь — откроются ворота: может, Луиджино был больной, а следующий родится здоровым и крепеньким», а нянюшка молит Господа Бога — пусть заберет к себе бедняжку, чем ей так мучиться.
Маддалена гонит всех прочь:
— Не буду ни есть, ни пить — никогда. А все, что вы говорите, — одни банальности.
Иногда графиня оставляет Карлино с Маддаленой в надежде, что так ей будет легче. Карлино спрашивает у тети, куда ушел его кузен и почему? Вдруг это он, Карлино, виноват? Он зарничал, вот малыш и сбежал.
— Нет, ты ни в чем не виноват, — рассеянно отвечает ему Маддалена. — Никто не сделал ничего плохого, и все равно это случилось. Я знала! Я знала! — и начинает рыдать.
— Он вернется! — утешает ее Карлино.
И все-таки без племянника Маддалене еще хуже, потому что при нем ей хотя бы приходится открыть ставни, и в комнату проникают свет и свежий воздух, и надо пойти на кухню и приготовить ему перекусить. Она и не подозревала, что Карлино может сказать и что-то дельное. После первого разочарования она перестала обращать на него внимание. Задвинула на задний план.
Иногда графиня просит ее, как в старые добрые времена, забрать племянника из садика. Маддалене, конечно, не хочется вылезать из постели, но потом, когда она соглашается, одевается и проходит несколько метров от дома до садика, Карлино здорово поднимает ей настроение. Он несется к ней и вопит как оглашенный: «Это моя тетя! Это моя тетя!» — и в восторге виснет у нее на шее, покрывая поцелуями.
В последнее время графиня настолько окрепла, что каждую подработку доводила до конца, но теперь она снова раскисла. Ей страшно. Если, несмотря на всю любовь и заботу, Луиджино покинул их, даже не успев родиться, если сильная непреклонная Ноэми страдает от любви, а строгая-престрогая нянюшка превратилась в озорную девчонку, если таков этот мир, значит, и скрипачка может вернуться, и сосед больше ни разу не покажется у стены. И кто их за это осудит?
Чтобы порадовать нянюшку, ей говорят, что противоположное крыло дома тоже выкупили, и, вырядившись во что-то невероятное, нянюшка подходит к стене и опять делает неприличные жесты. Сосед посвящен в затею и подтверждает, что скоро графини станут полновластными хозяйками всего особняка, совсем как раньше, а он теперь целыми днями пакует вещи, готовясь к переезду.
Правда, теперь нянюшка, которая наконец-то нашла себе собеседника, души не чает в соседе, и он носит ей рыбу с рыбалки, а она каждый день передает ему, бедняжке, через стену уже зажаренную рыбку прямо на тарелке, а еще говорит, что сумеет убедить графинь не выгонять его, а сдать ему квартиру, и он, забавляясь, благодарит ее и говорит, что теперь его судьба в ее руках. Но надолго ли его хватит?
Ничто не вечно. Все возникает и рушится в свой черед. Вот дом, например. Теперь задний фасад привели в порядок, а с переднего, отремонтированного всего два года назад, штукатурка кусками отваливается, стена вся в мокрых пятнах, а водопроводные трубы прогнили. И вот как раз сейчас, когда графиня способна справиться с любыми учениками любой школы, весь заработок уйдет на заделку дыр, а стоит их заделать, как тут же появятся новые.
И вообще, мысль о самоубийстве кажется ей самой правильной. Жаль, что сейчас зима, а то можно было бы еще потренироваться, как ей лучше утопиться в море.
В общем, все вернулось на круги своя. Только Ноэми немного другая. Из дальних поездок на конгрессы она уже не привозит подарки из роскошных отелей — вместо них достает из чемодана какую-нибудь посудину, раздобытую в антикварном магазине, и говорит, что хотела бы постепенно восстановить коллекцию Элиаса и сделать ему сюрприз. Хотя и невозможно найти то, что она разбила. Как раз самые ценные экспонаты: савонские салатницы, овальные блюда из Альбиссола-Супериоре, церковные сосуды из Черрето-Саннита, майолики из Ариано-Ирпино. Ну так Элиас сам напросился.
Но порой, когда небо особенно голубое, она вспоминает небо над овчарней, а когда ночь звездная, думает, что из окон Элиаса звезды были видны лучше: таких близких и сияющих она больше не видела нигде и никогда.
А иногда тайком, стыдясь самой себя, сажает цветы — наобум, когда придется, как бестолковая графиня в «клумбе несправедливости» — и надеется, что они чудесным образом примутся и зацветут.
Может, и правда раньше, с Элиасом, было лучше, хоть он и не любил ее и ничего серьезного между ними не было. А может, все же любил, но она, чтобы в это поверить, все хотела докопаться, почему, а веских причин не находила: ведь она уже немолода и некрасива, и ни нежной ее не назовешь, ни обаятельной. Вот и получалось, что просто так он ее любить не мог и был у него какой-то умысел. Выпендриться, что ли, хотел, похвастаться, что покорил одну из тетушкиных хозяек, мало того — заставил ее страдать, всячески показывая, что отношения у них чисто дружеские? И к тому же ее помощь пригодилась бы в тяжбе с соседями.
А вдруг Элиас ничего такого не думал? И не было у него никаких задних мыслей? Конечно же, раньше было лучше. И все тут.
Лучше было даже тогда, когда задний фасад особняка еще не был отремонтирован, когда каждый день с утра пораньше она уже видела его на лесах и угощала кофе. Сейчас, проходя по двору, она даже взгляда не кинет на этот великолепный, такой же, как прежде, фасад, а когда соседи спрашивают ее, довольна ли она работой, она такое лицо делает, будто сказать хочет: «Да мне плевать. Да пусть все пойдет прахом. Все это ерунда. Чушь».
