Поэтому можно считать абсолютно нормальным и уж никак не «удивительным решением», как думает Перро, что гестапо предстояло включилось в расследование Гарри Пипе, который составил с Гирингом неразделимую пару. В тесном сотрудничестве капитан и полицейский распутывали каждую нить, связывавшую обнаруженное на Рю де Атребайтес шпионское гнездо с другими советскими разведывательными организациями в Западной и Центральной Европе.
Рита Арнольд выдала очень многое: адреса «Кента» в Брюсселе, (хотя, конечно, тот успел исчезнуть), подробности связей с Брюссельской фондовой биржей, информацию о Абрахаме Райхмане, изготовителе фальшивок, чью продукцию Пипе обнаружил в том доме, и сведения о любовнице Макарова, Сюзанне Шмиц. Остальные арестованные были заключены в немецкую военную тюрьму в Сент-Жиле. Все они отказывались что-либо говорить, особенно Макаров и Данилов. Софья Познанская скорее предпочла бы убить себя, чем выдать товарищей; позднее, осенью сорок второго, она действительно покончила с собой.
Гиринг пытался разрушить заговор молчания. С удивительной проницательностью он выбрал из числа членов «Красной капеллы» слабейшего радиста Макарова, который все ещё продолжал называть себя Карлосом Аламо. Гиринг привез его в Берлин, поместил на частной квартире (номер телефона 93–78–18) и стал вызывать на откровенность в задушевных беседах. За кофе с пирожными Макаров раскрылся и выдал множество секретов. По возвращении в Сент-Жиль он отказался от своего псевдонима и стал называть себя Макаровым.
Так шаг за шагом Гиринг и Пипе раскрывали тайны сети «Большого шефа». Любовница Макарова, Сюзанна Шмиц, была арестована и вскоре выпущена на свободу. Два агента, Годдемер и Вранкс, допрошены. За Райхманом установлено наблюдение, и он вынужден был искать контакты с ещё неизвестными членами «Красной капеллы». У немцев постепенно складывалось представление о европейском масштабе этой организации.
Однако в тоже время Пипе с Гирингом понимали, что деятельность разведсети их противника в Бельгии заморожена, а «Большой шеф» пытается работать через Париж. В начале 1942 года Гиринг отправляется в столицу Франции, где в руки гестапо попали наиболее исчерпывающие материалы тайной полиции на западных оккупированных территориях: персональные досье парижской «Сюрте националь» и досье руководства других отделов полиции, захваченные в 1940 году. Подразделением гестапо, которое занималось контрразведкой, был отдел IV A под управлением криминалкомиссара Генриха Райзена. Он размещался в старом здании «Сюрте» на Рю де Сосэ. К несчастью для Гиринга, там очень сильно ощущалась нехватка персонала (только шесть сотрудников и несколько секретарей), иначе он бы несомненно наткнулся на след Леопольда Треппера в досье о деле «Призрака» от 1932 года.
Но Гиринг не стал копаться в досье «Сюрте», а провел совещание с коллегами из РСХА, работавшими в Париже, главным образом с Райзером и его начальником, криминалратом Боймельбургом. Он попросил их отыскать любую зацепку, даже самую малозначащую, свидетельствующую о существовании советских шпионов и их радистов. На случай, если такие улики появятся, Райзеру было приказано немедленно звонить в управление охранной полиции, дом № 453 на авеню Луиз в Брюсселе, где расположился Гиринг.
Пока агентура замерла в ожидании, вермахт и полицейские пеленгаторы искали новые нелегальные передатчики, а шифровальщики контрразведки пытались разобрать перехваченные сообщения. Документы, захваченные на Рю де Атребайтес в Брюсселе, позволили им мельком заглянуть в причудливый мир, куда не было доступа ни одному из немецких шифровальщиков — мир советских кодов и шифров.
Русские всегда считались непревзойденными специалистами в этой области. С момента создания Советского Союза у его разведки была репутация обладателя самой сложной системы кодирования. В тридцатые годы никто не мог расшифровать советские коды. Ни одна из великих держав не могла прочитать советские дипломатические сообщения и даже несложные цифровые группы, использовавшиеся советскими торгпредствами за границей.
В 1930 году американский конгрессмен и председатель комитета по расследованию коммунистической деятельности Гамильтон Фиш ухитрился раздобыть три тысячи шифрованных телеграмм советской торговой корпорации «Амторг» из Нью-Йорка. Он передал их в службу связи и кодов американского флота, но после безуспешных попыток расшифровки оттуда сообщили, что «используемый „Амторгом“ шифр является слишком сложным и у них не хватает данных для его расшифровки». Тогда Фиш обратился в военное министерство, но в конце концов ему пришлось уступить: «ни один эксперт, (а они работали с шифрами от шести месяцев до года), не преуспел в расшифровке ни единого слова из этих каблограмм».
Японские спецслужбы, занимавшиеся делом советского супершпиона Рихарда Зорге, также не преуспели в решении этой проблемы. Четыре японских управления с 1938 года перехватывали радиограммы, передаваемые из окрестностей Токио. Каждый год они подсчитывали количество цифровых групп, отправленных этим разведчиком. В 1939 году их было 23 139, а в 1940 — 29 179; но ни один японец не смог расшифровать ни единой цифры. В конечном счете их секрет выдал один из агентов Зорге, иначе они бы так и остались нерасшифрованными.
С виду простая, русская система кодов ставила в тупик. Она произошла от числовой схемы, принятой предшественниками большевиков-революционеров нигилистами. В заключении в царских застенках те выработали код, позволявший общаться через тюремные стены. Они раскладывали шахматную доску, каждая клетка которой представляла отдельную букву. Верхнюю строку и левую вертикальную колонку заполняли цифры. Буквы передавались числом ударов по стене, совпадавшим с цифрами, полученными по этой системе. Расположение букв и цифр, известное как шахматный шифр, выглядело приблизительно так:
1 2 3 4 5
1 a b c d e
2 f g h i j k
3 l m n o p
4 q r s t u
5 v w x y z
Каждая буква соответствовала цифре из вертикального столбца, а затем из горизонтальной строки. Другими словами, w=52, а=11, r=42 и так далее. Если, например, заключенный хотел передать «warning» (предупреждение), они выстукивали по стене: 52 11 42 33 24 33 22. Когда тюремщики разгадали систему, заключенные её усовершенствовали и начали кодировать свои послания посредством заранее согласованного ключевого слова.
Послание сначала переводилось в шахматный шифр, и ключевое слово также переводилось в цифры. В конце два набора цифр (послания и ключевого слова) складывались вместе. Если, например, слово «warning» должно быть закодировано с использованием ключевого слова «Paris» (Париж), получался следующий результат:
Буквенный текст: w a r n i n g
Шахматный шифр: 52 11 42 33 24 33 22
Ключевое слово: 35 11 42 24 43 35 11
Кодированный текст: 87 22 84 57 67 68 33
Русские взяли за основу шахматную систему нигилистов и постоянно вводили все более сложные комбинации. Они использовали новый порядок цифр в верхней строке шахматной доски, во втором ряду помещали ключевое слово и заполняли оставшиеся клетки буквами алфавита, не содержавшимися в ключевом слове. Затем они ввели буквы, обозначенные однозначными цифрами, так что их противники не могли понять, имеют они дело с буквами в одно — или двухзначной кодировке. Код 1937 года представлял слово «Espana» (Испания) следующим образом: 8281 15 125 и совершенно не поддавался расшифровке, однако посвященные знали, что его нужно записать так: 8 28 11 5 12 5. Впоследствии русские начали располагать свои тексты группами по пять цифр.
Но даже эта система не казалась достаточно надежной. В любом числовом коде существуют правила частоты появления некоторых групп, базирующиеся на регулярности повторения известных букв, а по ним специалист может разгадать структуру кода. Известные таблицы содержат наиболее часто повторяющиеся буквы: в немецком языке чаще всех встречается буква «е» — 18,7 %, затем «n» — 11,3 % и «i» — 7,9 %.
Поэтому Москва начала шифровать свои кодированные послания, используя слова редко встречающихся книг — романов или пьес. Бывший советский агент Отто Пунтер объяснил, как работала эта система. Предположим, что ему нужно сообщить в Москву, что «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер» прибыл в Варшаву.[14] Для кодирования своего послания он использовал путевые заметки шведского исследователя Свена Хидина «От полюса к полюсу» и выписал предложение со страницы 12: «Документальные съемки приостановлены, но вскоре будут возобновлены снова». Поскольку для ключевого слова ему требовались только десять букв, он использовал часть первого слова «Dokumentar» (по-немецки). Пунтер записал ключевое слово прописью и ниже его в две строчки буквы алфавита, не содержащиеся в слове «Dokumentar». По левому краю трех строк и над ключевым словом записал ряд цифр, и теперь каждая буква выражалась двузначным числом: А — 14, В — 26, С — 76.
